 В первобытном лесу горел костер, единственный на много миль вокруг. Он был разведен на площадке, под выступом скалы, который защищал его от ветра. В лесу гудело, ночь была темная, без месяца и звезд. Лил дождь. Но огонь под скалой спокойно горел, и яркое пламя высоко подымалось от груды хвороста; освещенное пространство как бы образовывало пещеру в глубоком ночном мраке. Вокруг костра расположились люди; они спали, придвинувшись к огню настолько, чтобы находиться в световом круге. Они были голые. Здесь были только мужчины. Каждый спал с дубиной в руках или положив ее около себя, чтобы сразу схватить спросонок. Прутяные корзинки с различными припасами, плодами и кореньями лежали на траве около костра, яркий световой круг которого объединял эту группу среди дикого леса. В нескольких шагах от скалы, на открытом месте, где шел дождь и куда подползал мрак, виднелись остатки убитого животного, видимо зебры; это была жертва, принесенная огню.
Только один из людей не спал. Он сидел у костра почти не шевелясь. Но глаза его ни минуты не оставались в покое; это был крупный и крепко сложенный юноша необычайно высокого роста, хотя еще не вполне возмужавший. Возле него лежала огромная груда ветвей и хвороста, откуда он время от времени брал охапку и подбрасывал в костер. Едва огонь ослабевал настолько, что лежавшие с краю оказывались вне стен световой пещеры, сон их сразу становился тревожным. Но случалось это нечасто; юноша отличался особым умением поддерживать ровный огонь, он знал, сколько у него заготовлено топлива и хватит ли на ночь. Присмотр за огнем не требовал от него напряжения мысли, и он большей частью сидел спокойно, обратив все чувства туда – к дикому лесному мраку.
В левой руке он держал большой клинообразный кремень, пока лишь грубо обтесанный. Когда огонь горел ровно и вообще ничто не отвлекало внимания юноши, он направлял на то или другое место кремня острый обломок оленьего рога и, тщательно примерившись, с силой откалывал им от кремня осколок, который отскакивал в огонь. Вслед за этим он внимательно исследовал действие удара и взвешивал кремень на руке. Кремню этому предстояло стать топором, подобного которому никто еще не видал; вот почему юноша так внимательно осматривал его со всех сторон, прежде чем снова направить на него олений рог и определить, где еще следовало отколоть лишний кусок, скрывавший ту форму, которую юноша представлял себе. Грубые черты его озарялись внутренним светом, проблесками предвиденья, когда он вызывал из камня оружие; лицо его сверкало умом, когда он соображал и примерялся нанести удар; в самый же удар он вкладывал столько силы, точно ему предстояло пробить этим оленьим рогом череп врага, и выгибал спину, как будто собирался сдвинуть с места гору, хотя нужно было отбить всего лишь крохотный осколок. Оружие должно было выйти несравненное. На коленях юноши лежал топор, которым он рубил топливо для костра; но это был просто жалкий, бесформенный обломок кремня без всякого лезвия. Зато это было священное родовое наследие, которое определило судьбу юноши.
Его звали Дренг. С самого рождения ему было предначертано стать хранителем огня; принадлежал он к высокочтимому и грозному роду, все члены которого пользовались преимуществом поддерживать огонь и принимать приносимые огню жертвы.
Преимущество это было столь древнее, что никто не помнил его происхождения. Ходили лишь смутные предания о том, что один из мужей племени, одержимый безумием самопожертвования, ринулся на горящую гору, где обитал всепожирающий дух огня, и вернулся оттуда невредимый, с горящей веткой в руках. Родичи, разумеется, связали безумца и бросили в мусорную кучу, на съеденье коршунам, но огонь все-таки сохранили и были им очень довольны. Злосчастный похититель, впрочем, был возвеличен посмертно: коршунов объявили неприкосновенными и стали поклоняться им, так как предполагалось, что в них переселилась душа пожранного ими. А огонь и приносимые ему жертвы стали наследственным достоянием рода похитителя, одним из потомков которого и являлся Дренг. Он пользовался подобающим его происхождению почетом, но, кроме того, его побаивались по многим причинам.
Дренг был воином. Вообще-то огненный род отнюдь не отличался мужеством; возложенный на членов этого рода труд был легок, и, благодаря жертвенной дичи, жилось им чересчур сытно. Большей частью эти представители племени были слабосильными домоседами и возмещали недостаток силы колдовством и тому подобными фокусами слабых. У большинства других племен, о которых знало это племя, но с которыми оно не водилось, хранение огня было поручено женщинам, как занятие, мало приличествующее мужчине. Но, разумеется, настоящей причиной таких порядков являлось невежество тех племен и низкий уровень их развития. Беда была только в том, что угрюмый Дренг, по-видимому, вполне разделял взгляды тех далеких дикарей и часто с презрением отзывался о своем призвании да еще награждал оплеухами тех, кто бранил его за это. Дренг уродился явно не в своих ближайших предков, и у него рано обнаружилась склонность к одиночеству. За огнем он смотрел лучше, чем кто-либо до него, но исполнял свое дело без приятной угодливости, не ползал перед сжигающим духом огня на брюхе, а лишь методически кормил его топливом; деревья же для костра он рубил с ожесточением, словно головы врагов, все это было не по сердцу почтенным мужам племени. Руки у Дренга были сильные, и он выделывал оружие лучше всех, но и это ведь не приличествовало его званию.
Он с самого детства обнаруживал вкусы, которые были отнюдь не к лицу будущему жрецу: любил ходить на охоту, да и то не гурьбой с другими юношами, а в одиночку. Совсем еще малолетком он убивал своим обломком ясеневого сука, обожженным в огне, и притаскивал домой то жеребенка трехпалой лошади, то пещерного медвежонка, а то розоватого, толстенького, еще безрогого детеныша носорога. В ту пору на такие его проделки смотрели сквозь пальцы. Но пришло время, когда ему торжественно вручили священный топор и посвятили в хранители огня на многие, многие мирные лета, лишенные бранных тревог и почестей.Скачайте книгу и читайте
|
