Двое усталых мужчин посмотрели на Антонию Галло – в глазах их были возмущение и враждебность. Им хотелось уйти домой, а она не позволяла. И они знали, что она права, но от этого им было не легче. Все трое находились в отделе персонала «Оксенфорд медикал». Антония, которую все звали Тони, была директором по оборудованию и главным образом отвечала за соблюдение секретности. «Оксенфорд» – небольшая фармацевтическая фирма, «компания-бутик» на биржевом жаргоне, – занималась изучением смертоносных вирусов. И на соблюдение секретности смотрели очень серьезно. Тони проверила наличие рабочего материала и обнаружила, что не хватает двух доз вещества для проведения экспериментов. Это было достаточно серьезно: вещество – противовирусный реактив – совершенно засекречено, его формула была бесценна. Оно могло быть выкрадено для продажи конкурирующей компании. Но была и другая, более страшная возможность его использования – при одной мысли об этом усеянное веснушками лицо Тони помрачнело, на нем отразилась тревога, а зеленые глаза потемнели. Ведь вор мог украсть медикамент для личного пользования. И объясняться это могло лишь тем, что кто-то заразился одним из смертельных вирусов, используемых в лабораториях компании «Оксенфорд». Лаборатории помещались в большом доме девятнадцатого века, построенном миллионером времен королевы Виктории в виде шотландского дома для празднеств. Его прозвали «Кремль» – из-за окружавшего дом двойного забора, по которому была проложена острая как бритва проволока, охранников в форме и современной электронной защиты. Сам же дом был скорее похож на церковь с заостренными арками, башней и горгульями на крыше. Отделу персонала выделили одну из самых роскошных спален. В ней сохранились стрельчатые окна и стены, обтянутые холстом, но теперь вместо гардеробов стояли картотеки, а вместо туалетных столиков с хрустальными флаконами и щетками в серебряной оправе – письменные столы с компьютерами и телефонами. Тони и двое мужчин сидели на телефонах, обзванивая всех, у кого был пропуск в сверхсекретную лабораторию. Здесь было четыре уровня биозащиты. В лаборатории самого высокого уровня секретности ЛБЗ-4 ученые работали в скафандрах, занимаясь вирусами, против которых не существовало вакцин или противоядий. Поскольку это было наиболее защищенное в здании место, медикамент, с которым велись эксперименты, держали тут. Не все имели доступ в ЛБЗ – лабораторию биозащиты – четвертого уровня. Для этого необходимо было пройти специальное обучение, как распознавать биологическую опасность, – даже тем, кто обслуживал вентиляционное оборудование и ремонтировал автоклавы. Тони тоже прошла обучение, чтобы иметь возможность заходить в лабораторию для проверки соблюдения секретности. Из восьмидесяти сотрудников только двадцать семь человек имели туда доступ. Однако многие уже уехали на Рождество, и вслед за понедельником наступил вторник, а трое находившихся в помещении людей еще не всех поймали по телефону. Тони добралась до Он-бич-клаб, курорта на Барбадосе, и долго убеждала помощника управляющего найти лаборантку по имени Дженни Кроуфорд. Ожидая у телефона, Тони посмотрела на свое отражение в окне. Она хорошо держалась, несмотря на поздний час. Ее шоколадного цвета костюм в полоску не утратил элегантности, густые волосы в порядке, на лице никаких следов усталости. Отец ее был испанец, а мать – шотландка, и Тони унаследовала от матери белую кожу и рыжеватые волосы. Она была высокая, крепко скроенная. «Совсем неплохо выгляжу для тридцати восьми лет», – подумала она. – Там у вас ведь глубокая ночь! – заметила Дженни, подойдя к телефону. – Мы обнаружили в ЛБЗ-четыре расхождение с журналом, – пояснила Тони. Дженни была явно навеселе. – Подумаешь, – небрежно бросила она. – Никто ни разу не считал это великой драмой. – Это потому, что я тут не работала, – сухо произнесла Тони. – Когда вы в последний раз заходили в лабораторию? – По-моему, во вторник. Разве вы не могли это выяснить по компьютеру? Могла, но Тони хотела проверить, подтвердит ли Дженни запись в компьютере. – А когда вы в последний раз открывали хранилище? – Хранилищем в ЛБЗ-4 был запертый на замок холодильник. Голос у Дженни стал звучать неприветливо: – Право не помню, но это же записано на видео. – Замок, открывавшийся от нажатия на комбинацию цифр, включал камеру, которая снимала все время, пока дверь хранилища была открыта. – Вы помните, когда в последнее время работали с Мадобой-два? – Это был вирус, над которым работали сейчас ученые. – Какого черта, – воскликнула потрясенная Дженни, – именно это пропало? – Нет. Тем не менее… – Не помню, чтобы я когда-либо брала вирус. Я ведь работаю в лаборатории главным образом над выращиванием живой ткани. Это соответствовало имевшейся у Тони информации. – А вы не замечали, чтобы кто-либо из ваших коллег в последние недели вел себя как-то странно или не так, как обычно? – Да вы меня допрашиваете, как в гестапо, – сказала Дженни. – Считайте, как хотите, так замечали вы?.. – Нет, не замечала. – Еще один вопрос. У вас температура нормальная? – Черт побери, вы что, хотите сказать, что я подцепила Мадобу-два? – Вы не простужены, вас не лихорадит? – Нет! – Значит, все в порядке. Вы уехали из страны одиннадцать дней назад – если бы с вами было что-то не так, вы чувствовали бы симптомы гриппа. Благодарю, Дженни. По всей вероятности, в журнале просто отсутствует отметка, но нам необходимо в этом удостовериться. – Что ж, вы испортили мне ночь. – И Дженни повесила трубку. – Как вам не стыдно, – произнесла Тони в мертвый телефон. Она положила трубку и сказала: – Дженни Кроуфорд проверена. Корова, но честная. Директора лаборатории звали Ховард Макэлпайн. Густая седая борода, взбиравшаяся высоко по щекам, создавала впечатление, будто вокруг глаз у него розовая маска. Он был педантичен, но не придирчив, и Тони, в общем, с удовольствием работала с ним, а вот сейчас он кипел. Он сидел, откинувшись на стуле, забросив руки за голову. – Скорее всего незарегистрированный материал был вполне законно кем-то использован, забывшим сделать запись в журнале. – Он сказал это раздраженным тоном, так как уже дважды говорил то же самое. – Надеюсь, что вы правы, – не слишком уверенно произнесла Тони. Она встала и подошла к окну. Комната отдела персонала выходила на пристройку, где размещалась ЛБЗ-4. Новое здание было построено в том же стиле, что и «Кремль» – с трубами, похожими на сахарные батончики, и башней с часами, так что человеку постороннему трудно было угадать снаружи, где находится сугубо секретная лаборатория. Однако стекла в ее стрельчатых окнах были матовые, резные дубовые двери не открывались, а с голов горгулий смотрели одноглазые телевизионные камеры. Это был цементный бункер, замаскированный под дом в викторианском стиле. В новом доме было три уровня. На первом этаже размещались лаборатории. Помимо помещений для исследований и складов, там находился еще медицинский изолятор для заразившихся опасным вирусом. Им ни разу не пользовались. Верхний этаж был отведен для вентиляционного оборудования. А внизу сложные машины стерилизовали все отходы из здания. Только люди выходили живыми из этого дома. – Мы многое узнали из этого обзвона, – примирительным тоном произнесла Тони. Она нервничала, считая, что находится в сложном положении. Оба мужчины были старше ее – и по положению, и по возрасту: обоим было за пятьдесят. И хотя Тони не имела права приказывать им, она убедила их воспринять случившееся как кризис. Эти мужчины хорошо относились к ней, но их добрая воля была на пределе. Тем не менее Тони считала, что должна настоять на своем. Ведь на карту были поставлены безопасность людей, репутация компании и ее карьера. – В будущем у нас всегда должны быть номера телефонов всех, кто имеет доступ в ЛБЗ-четыре, где бы они ни находились, чтобы в случае чрезвычайной ситуации можно было быстро с ними связаться. И мы должны просматривать журнал чаще, чем раз в год. Макэлпайн буркнул что-то себе под нос. Как директор лаборатории, он отвечал за журнал, и настроение его объяснялось тем, что это он должен был обнаружить отсутствие пометки в журнале. Он плохо выглядел по сравнению с деловитой Тони. Тони повернулась к другому мужчине, директору по кадрам. – Как далеко мы продвинулись по вашему списку, Джеймс? Джеймс Эллиот оторвал взгляд от экрана компьютера. По манере одеваться он походил на брокера – носил полосатые костюмы и пестрые галстуки, словно желал выделяться среди ученых, ходивших в твиде. Такое было впечатление, что он считал правила безопасности нудной бюрократией, возможно, потому, что сам никогда не работал с вирусами. Тони находила, что он помпезен и глуп. – Мы переговорили со всеми, кроме одного, из двадцати семи сотрудников, имеющих доступ в ЛБЗ-четыре, – произнес он, подчеркивая слова, словно учитель, уставший что-то объяснять самому тупому в классе ученику. – Все сказали правду, когда в последний раз заходили в лабораторию и открывали хранилище. Ни один не заметил, чтобы кто-то из коллег вел себя странно. И никого не лихорадит. – А кто у нас остался неохваченным? – Майкл Росс, лаборант. – Я знаю Майкла, – сказала Тони. Это был застенчивый неглупый человек лет на десять младше ее. – Я даже была у него дома. Он живет в коттедже милях в пятнадцати отсюда. – Он работает в нашей компании восемь лет без единого замечания. – Макэлпайн провел пальцем по списку и сказал: – В последний раз он заходил в лабораторию две недели назад – проверял животных. – А потом что делал? – Был в отпуске. – Он должен был сегодня выйти на работу, – вставил Эллиот. И посмотрел на свои часы. – То есть вчера. В понедельник утром. Но не явился. – Сказался больным? – Нет. Тони в удивлении подняла брови. – И мы не можем с ним связаться? – Ни его домашний телефон, ни мобильный не отвечают. – Вам это не кажется странным? – То, что одинокий молодой мужчина решил продлить отпуск, не предупредив своего нанимателя? Так же странно, как то, что в Гленко идет дождь. Тони снова повернулась к Макэлпайну: – Но вы же говорите, что Майкл на хорошем счету. Вид у директора лаборатории был встревоженный. – Он человек очень добросовестный. Удивительно, что он решил устроить себе отпуск без разрешения. – Кто был с Майклом, когда он в последний раз заходил в лабораторию? – спросила Тони. Она знала, что кто-то должен был с ним быть, так как по правилам в ЛБЗ-четыре из-за опасности никто не мог работать в одиночестве. Макэлпайн взглянул на свой список. – Биохимик доктор Ансари. – По-моему, я его не знаю. – Ее. Это женщина. Моника. Тони взяла трубку телефона. – Какой у нее номер? Моника Ансари говорила с эдинбургским акцентом и, похоже, была разбужена от крепкого сна: – Ховард Макэлпайн мне уже звонил. – Извините, что беспокою вас снова. – Что-то случилось? – Это по поводу Майкла Росса. Мы не можем его найти. Вы, кажется, были с ним в воскресенье, две недели назад в ЛБЗ-четыре. – Да. Одну минуту. Я включу свет. – Пауза. – Господи, неужели так поздно? – Майкл на другой день ушел в отпуск, – не отставала Тони. – Он сказал мне, что собирается съездить к матери в Девон. Тони тут же вспомнила, почему она была у Майкла дома. Около полугода назад она упомянула в разговоре в столовой, как ей нравятся портреты пожилых женщин Рембрандта – с какой любовью выписаны каждая складочка, каждая морщинка. Сразу видно, сказала она, как, должно быть, Рембрандт любил свою мать. Майкл так и расцвел и сказал, что у него есть копии нескольких рисунков Рембрандта, которые он вырезал из журналов и каталогов аукционов. После работы она поехала с Майклом к нему посмотреть портреты – изображения пожилых женщин в изящных рамках занимали всю стену его маленькой гостиной. Тони волновалась, опасаясь, что он предложит ей остаться – он ей нравился, но не в таком плане, – однако, к ее облегчению, выяснилось, что он хотел лишь показать ей свою коллекцию. Словом, она решила, Майкл – маменькин сынок. – Это нам поможет, – сказала Тони Монике. – Подождите немного. – Она повернулась к Джеймсу Эллиоту: – Есть у нас данные его матери для контакта? Эллиот повел мышкой и щелкнул. – Она числится как его ближайший родственник. – И взял телефонную трубку. А Тони снова заговорила с Моникой: – В тот день Майкл выглядел как всегда? – Абсолютно. – Вы вместе вошли в лабораторию? – Да. Потом, конечно, каждый пошел в свою раздевалку. – А когда вы вошли в саму лабораторию, он был уже там? – Да, он быстрее переоделся. – Вы работали рядом с ним? – Нет. Я была в боковом отсеке – занималась выращиванием живой ткани. А он проверял животных. – Вы ушли из лаборатории вместе? – Он ушел на несколько минут раньше. – У меня такое впечатление, что он мог заглянуть в хранилище без вашего ведома. – Вполне мог. – А какого вы мнения о Майкле? – Нормальный малый… по-моему, безобидный. – Угу, это доброе слово о нем. А вы не знаете, есть у него девушка? – По-моему, нет. – Вы считаете его привлекательным? – Приятный, но не сексуальный. Тони улыбнулась. – Точно. Ничего странного за ним не замечали? – Нет. Почувствовав, что женщина ответила нерешительно, Тони помолчала, давая ей подумать. Рядом с ней Эллиот говорил с кем-то – просил позвать к телефону Майкла Росса или его мать. Через минуту Моника сказала: – То, что человек живет один, еще не значит, что он чокнутый, верно? Тем временем Эллиот произнес в трубку: – Как странно. Извините, что потревожил вас так поздно. Услышав это, Тони захотелось узнать, в чем дело. И она поспешила закончить свой разговор: – Еще раз спасибо, Моника. Надеюсь, вы сумеете снова заснуть. – Мой муж – семейный врач, – сказала Моника. – Мы привыкли, что нам звонят среди ночи. Тони повесила трубку. – У Майкла Росса было полно времени открыть хранилище, – сказала она. – И он живет один. – Она посмотрела на Эллиота: – Вы дозвонились до его матери? – Это телефон дома для престарелых, – сказал Эллиот. Вид у него был встревоженный. – И миссис Росс умерла прошлой зимой. – А, черт, – вырвалось у Тони.
Канун Рождества