Желтые бульдозеры сгребают землю и камни в старом городском квартале, видевшем на своем веку побольше смертей, чем многие современные войны, и Кей Скарпетта почти останавливает взятый напрокат внедорожник. Потрясенная чинимым на ее глазах разрушением, Кей долго смотрит на горчичного цвета машины, уничтожающие прошлое. – И мне никто ничего не сказал, – говорит она. Этим декабрьским утром Скарпетта руководствовалась вполне мирными намерениями и не желала ничего большего, как только предаться легкой ностальгии и проехать мимо старого корпуса. Она и понятия не имела, что этот самый старый корпус сейчас безжалостно стирают с лица земли. И ей никто ничего не сказал. А ведь что стоило хотя бы вежливо упомянуть: «Ах да, между прочим, то здание, где вы работали, когда были молоды, полны надежд и верили в любовь, так вот, его, это старое здание, по которому вы до сих пор скучаете, сейчас стирают с лица земли». Бульдозер устремляется вперед с изготовленным для атаки отвалом, и этот шумный механический натиск воспринимается как предупреждение, как сигнал серьезной опасности. «Нужно было слушать», – думает Кей, глядя на потрескавшийся, раздолбанный бетон. Фасад ее старого корпуса уже наполовину обезображен. Нужно было, когда ее попросили приехать в Ричмонд, прислушаться к внутреннему голосу. – У нас здесь случай, с которым, надеюсь, вы мне поможете разобраться, – объяснил доктор Маркус, нынешний главный судебно-медицинский эксперт штата Виргиния, человек, занявший место Кей. Разговор состоялся всего лишь вчера во второй половине дня, когда доктор позвонил по телефону, а она проигнорировала предчувствие. – Конечно, доктор Маркус, – ответила Скарпетта из кухни своего дома в южной Флориде. – Чем могу помочь? – Четырнадцатилетняя девочка обнаружена мертвой в постели. Это случилось две недели назад, около полудня. До этого у нее был грипп. Вот тогда Кей и следовало спросить доктора Маркуса, почему он звонит ей. Почему именно ей? Но предупреждение осталось неуслышанным. – То есть она была дома и в школу не ходила? – Совершенно верно. – Одна? – Прижав телефон плечом к уху, Кей помешивала смесь из бурбона, меда и оливкового масла. – Да. – Кто ее нашел и какова причина смерти? – Она полила маринадом стейк, уже лежавший в пластиковом контейнере. – Девочку нашла мать. Что касается причины смерти, то таковая не установлена. Мы не обнаружили ничего подозрительного. Ничто не указывает на то, что девочка должна была умереть. Скарпетта поставила пластиковый контейнер с бифштексом и маринадом в холодильник, выдвинула ящичек с картошкой и тут же, передумав, задвинула его на место. Вместо картошки лучше подогреть цельнозерновой хлеб. Стоять Кей не могла, сидеть тем более. Она нервничала и изо всех сил старалась сохранить спокойствие. Почему он позвонил ей? Нужно было спросить. – Кто жил в доме вместе с ней? – Я бы предпочел обсудить детали лично с вами, – ответил доктор Маркус. – Ситуация весьма деликатная. Сначала Скарпетта едва не сказала, что уезжает на две недели в Аспен, но слова эти так и остались при ней, и сейчас они были бы уже ложью. Да, она планировала поехать в Аспен, но не поехала и уже не собирается. Солгать не получилось, а потому Кей прибегла к профессиональной отговорке, сославшись на то, что не может поехать в Ричмонд, поскольку на руках у нее очень трудное дело покончившего с собой, семья которого отказывается принимать версию самоубийства. – И что за проблема? – спросил доктор Маркус. – Расовая? – Парень забрался на дерево, сунул голову в петлю и сковал себя наручниками за спиной, чтобы не передумать в последний момент, – ответила Кей, открывая шкафчик в своей светлой, жизнерадостной кухне. – Когда он спрыгнул с ветки, шея сломалась, голова подалась назад, и выражение лица исказилось, получилось что-то вроде гримасы боли. Вот и попробуйте объяснить это и наручники его родным в Миссисипи, где камуфляж считается нормальным, а мужчины-геи – нет. – В Миссисипи бывать не доводилось! – отрезал доктор Маркус, возможно, желая сказать, что ему нет никакого дела до повешенного и вообще какой-либо трагедии, если они не затрагивают его напрямую, но Кей этого не услышала, потому что не слушала. – Я бы хотела вам помочь, – сказала Скарпетта, открывая новую бутылку оливкового масла, хотя необходимости в этом в тот момент не было. – Но приглашать меня заниматься вашим делом идея не совсем хорошая. Она злилась, но отказывалась признавать это и, подавляя злость, расхаживала по своей большой, прекрасно оборудованной кухне с приборами из нержавеющей стали, полированными гранитными столешницами и большими окнами с видом на Береговой канал. Она злилась из-за Аспена, но не желала себе в этом признаваться. Злилась, но не хотела напоминать доктору Маркусу, что ее уволили с той самой должности, которую он теперь занимает, что из-за этого ей пришлось уехать из Виргинии с намерением никогда больше туда не возвращаться. Тем не менее затянувшееся молчание доктора вынудило ее продолжить и сказать, что она покинула Ричмонд отнюдь не по своей воле и что ему это обстоятельство прекрасно известно. – Кей, это было так давно, – ответил он. Соблюдая профессиональную этику и стараясь проявлять уважение, Скарпетта называла его доктором Маркусом, и вот, нате вам – он обратился к ней по имени. Кей даже удивилась, что это так ее задело, но напомнила себе, что нужно быть вежливой и дружелюбной, а не обидчивой и раздражительной, что, возможно, она просто завидует ему, что нельзя быть мелочной и злопамятной. Ничего особенного, ему просто удобнее называть ее Кей, а не доктором Скарпеттой, сказала себе Кей, упорно не желая прислушаться к внутреннему голосу. – У нас теперь другой губернатор, – продолжал он. – И она скорее всего не знает, кто вы такая. Понимать нужно было так, что Скарпетта не оставила никакого следа, что она не играла никакой роли и что новая власть даже не слышала о ней. Доктор Маркус оскорблял ее. Чепуха, возразила Кей самой себе. – Ее больше волнует огромный дефицит бюджета и потенциальная угроза террористических атак. У нас, в Виргинии, столько потенциальных целей… Скарпетта упрекнула себя за предвзятое отношение к человеку, занявшему ее место. Все, что нужно доктору Маркусу, – это квалифицированная помощь в трудном деле. И почему бы ему не обратиться к ней? Крупные компании нередко обращаются за советом и консультацией к уволенным директорам. К тому же, напомнила она себе, в Аспен ей все равно уже не ехать. – …атомные электростанции, военные базы. Академия ФБР, тренировочный лагерь ЦРУ, что ни для кого не является секретом, федеральный резервный банк. С новым губернатором у вас никаких проблем не возникнет. Она очень амбициозна и, сказать по правде, слишком увлечена вашингтонскими играми, чтобы проявлять интерес к тому, что творится у нас, – продолжал доктор Маркус ровным голосом с легким южным акцентом. Он явно стремился уверить Скарпетту, что никаких проблем возвращение в город, из которого ее изгнали пять лет назад, не вызовет и что на нее саму никто не обратит внимания. Кей вовсе не разделяла его уверенности, но думала в тот момент об Аспене и Бентоне, уехавшем туда без нее. Она думала о том, что у нее вдруг появилось свободное время и ничто не мешает взять еще одно дело. И вот теперь Скарпетта медленно объезжает корпуса учреждения, которым руководила когда-то, в той жизни, с которой, казалось, покончено раз и навсегда. Клубы серой пыли поднимаются в воздух – это машины предпринимают очередной штурм старого здания, нападая на него, будто огромные желтые насекомые на труп поверженной добычи. Металлические лезвия и ковши глухо клацают, ударяя в бетон. Тяжело ворочаются грузовики и экскаваторы. Скрипят шины. Грохочут стальные ленты. – Что ж, – говорит Скарпетта, – я рада, что вижу это. Но могли бы и предупредить. Ее пассажир, Пит Марино, угрюмо и молча наблюдает за уничтожением приземистого, обветшалого здания, расположенного на крайней границе делового района города. – И рада, что ты, капитан, тоже это видишь, – добавляет Кей, хотя Марино больше не капитан, но она все еще называет его так, что случается не часто, лишь в минуту особого расположения. – Как раз то, что доктор прописал, – бормочет он привычным язвительным тоном. Этот тон для Пита то же самое, что нота «до» для пианино. – И ты права. Должны были предупредить. И сделать это должен был тот мудак, что занял твое место. Умоляет прилететь, хотя ты в Ричмонд пять лет нос не совала, а про то, что твою старую контору сносят к чертям, даже не заикается. – Наверно, ему это и в голову не пришло. – Хрен недомеренный, – ворчит Марино. – Он мне уже не нравится. Сегодня утром на нем черные рабочие штаны, черные полицейские ботинки, черная виниловая куртка и бейсболка с надписью «УПЛА» – недвусмысленное грозное послание. Скарпетта понимает его решимость выглядеть чужаком, крутым парнем из большого города, демонстрирующим презрение к жителям этого упрямого городишки, которые оскорбляли Пита, указывали ему и вообще всячески третировали, когда он был здесь детективом. Марино редко приходит в голову, что когда его отчитывали, отстраняли, переводили или понижали, происходило это потому, что он того заслуживал, что обычно люди грубы с ним, когда он сам их провоцирует. В темных очках и бейсболке Марино, на взгляд Кей, смотрится немного смешно и глупо. Она знает, как ненавидит он знаменитостей вообще и индустрию развлечений в частности, а также людей, включая копов, которые из кожи вон лезут, чтобы стать частью блестящего мира. Бейсболку ему подарила ее племянница Люси, недавно открывшая в Городе Ангелов – или Городе Падших Ангелов, как говорит Марино, – собственную фирму. Вот так он и возвращается в свой потерянный город Ричмонд, приняв образ того, кем на самом деле вовсе не является. – Ха! – добавляет Марино задумчиво, понизив голос. – Вот тебе и Аспен. Накрылся. Бентон, наверно, рвет и мечет. – Вообще-то он там работает, – отвечает Скарпетта. – Так что если я и задержусь на пару дней, это только к лучшему. – На пару дней… Черта с два. За пару дней никогда ничего не сделаешь. Попомни мое слово, не видать тебе Аспена. А над чем он там работает? – Бентон не сказал, а я не спрашивала, – говорит Кей, давая понять, что больше на эту тему разговаривать не намерена. Марино умолкает ненадолго и смотрит в окно, и Скарпетта почти слышит, как он размышляет об их с Бентоном Уэсли отношениях. Она знает, что он думает об этом часто, едва ли не постоянно, и скорее всего неодобрительно. Он знает – только вот откуда? – что Кей отдалилась от Бентона, отдалилась физически после того, как они снова начали жить вместе, и ее злит и оскорбляет, что для Марино это не секрет. – Просто позор, что так получилось, – снова заводит Марино. – Я бы на месте Бентона… – Посмотри-ка лучше туда, – перебивает Скарпетта, указывая на здание, которое сносят на их глазах. – Раз уж мы здесь… – У нее нет ни малейшего желания говорить о Бентоне или Аспене, о том, почему она не там, с ним, и о том, на что это похоже или не похоже. Когда Бентон пропал, какая-то часть Кей умерла. Когда он вернулся, та ее часть не возродилась, а почему – ей и самой неведомо. – Ну, наверно, его время пришло, – замечает Марино, глядя в окно. – Думаю, это все из-за «Амтрака». Слышал что-то такое. Вроде бы им нужна новая стоянка, потому что они открывают новую станцию на Мейн-стрит. Не помню, кто говорил. Уже давно. – Мог бы и предупредить, – укоряет его Скарпетта. – Говорю же, давно это было. Я и забыл, от кого слышал. – Скрыл от меня такую информацию. Марино смотрит на нее. – Ты не в духе, но я не обижаюсь. И я тебя предупреждал. Не надо было приезжать. И посмотри теперь, что тут творится. Все разбито и развалено. Плохой знак, если хочешь знать мое мнение. Сколько у тебя на спидометре? Мили две в час? Может, стоит прибавить? – Я в нормальном настроении. Но мне не нравится, когда от меня что-то скрывают. – Кей поворачивает, по-прежнему не отрывая глаз от своего старого офиса. – Говорю тебе, это плохой знак, – повторяет Марино, отворачиваясь к окну. Скарпетта едет дальше на той же скорости, наблюдая за происходящим, смысл которого постепенно укладывается у нее в голове. Бывший офис главного судебно-медицинского эксперта уступает место парковочной площадке для возрожденной железнодорожной станции на Мейн-стрит, где никогда за те десять лет, что они с Марино работали и жили здесь, не ходили никакие поезда. Прежний вокзал, нескладное готическое сооружение из камня цвета несвежей крови, дремал многие годы, пока, подергавшись в предсмертных судорогах, не превратился в магазины, которые скоро закрылись, а потом в государственные учреждения, которые тоже не продержались долго. Его высокая часовая башня вечно высилась на горизонте, присматривая за железнодорожными переездами и выездами на автостраду 1–95 – нездорово-бледное лицо циферблата с застывшими во времени тонюсенькими стрелками.
Желтые бульдозеры сгребают землю и камни в старом городском квартале, видевшем на своем веку побольше смертей, чем многие современные войны, и Кей Скарпетта почти останавливает взятый напрокат внедорожник. Потрясенная чинимым на ее глазах разрушением, Кей долго смотрит на горчичного цвета машины, уничтожающие прошлое.