Лето 1944 года — Бабуля, что это такое? — крикнула Кейт. Айрис Поул вздохнула. Солнце висело в самом центре ярко-голубого неба, как добела раскаленный глаз, уставившийся ей в затылок. Голова словно налилась свинцом и болела при каждом движении. Кожу на руках и спине покалывало от пота, отчего казалось, будто по телу ползают муравьи. — Ты о чем, дорогая? — в сотый раз за это утро спросила она. Отложив секатор, которым подрезала розовый куст, Айрис посмотрела туда, где ее внучка должна была играть со своими братьями и сестрами. — Вот об этом. — Кейт стояла на другой стороне сада у куста с глянцевыми листьями, сплошь покрытого маленькими красными ягодами. Кейт осторожно трогала ладонью гроздь ягод. — Оставь в покое эти ягоды, — строго велела Айрис. — Они ядовитые. — Я знаю, но что это такое? — Это называется волчья ягода. — Айрис чувствовала, как боль при каждом слове пронзает виски. — Оставь ягоды в покое и иди играть. — Эта игра скучная, — заявила Кейт с занудством, какое может изобразить только шестилетний ребенок. Она повернулась и побежала к низкому столику, покрытому белой скатертью. На столике был расставлен полный игрушечный чайный сервиз и тарелочки с пирожными и печеньем. За столиком никого не было. Трое ребятишек ползали по траве на коленях, играя с куклами Кейт. Еще двое бегали вокруг деревца, которое Айрис посадила в самом центре сада прошлой весной. Остальных не было видно. Вероятно, они находились в доме — доме невестки Айрис. Скорее, в доме ее сына. Только Фрэнк был в Африке, сражался за короля и страну, а Джудит каждый день работала на фабрике, делала детали для самолетов. И Айрис оставляли присматривать за детьми. Каждый день. Каждый божий день, который Господь посылал ей как испытание. Айрис вздохнула и вернулась к розовому кусту. На паре листьев виднелись темные пятна. Она отщипнула их. Пятна походили на скопление тли, и не было смысла рисковать. — Это смородина? Айрис резко обернулась: — Кейт, я думала, ты пьешь чай с друзьями. — У этого чая странный вкус, — поморщилась Кейт. — Это смородина, бабуля? — Сейчас она была неподалеку от Айрис и смотрела на тисовое дерево, отбрасывающее на лужайку небольшую тень. — Нет, это не смородина. Не трогай. — Боль в голове становилась сильнее. — Тот чай, как ты его называешь, — сарсапарель. Ты любишь сарсапарель. — Я не люблю такую сарсапарель. Рука, в которой Айрис держала секатор, дрожала. Она прикрыла глаза. Она все утро пекла эти пирожные и печенье. Она постелила на столик лучшую скатерть, чтобы было красивее, а этой девчонке все не так. Айрис взглянула на столик и еду, которую придется выкинуть. По пирожным с джемом ползали осы. Она зажмурилась, но по-прежнему ощущала, как солнце таращится на нее. От пульсации в голове подташнивало, а в животе что-то словно сворачивалось и разворачивалось. Она не могла успокоиться; пальцы подрагивали, голова дергалась то влево, то вправо, будто Айрис видела что-то краем глаза. Айрис глубоко вдохнула и снова открыла глаза. В саду было слишком много света; от ослепительного солнца болели глаза. Она потянулась секатором к очередному листу, на котором были следы тли. — Бабуля! — завопила Кейт. Рука Айрис дернулась, и секатор резанул по стволу розы. Стебель упал на лицо Айрис. Когда она поворачивала голову, один из шипов оказался у нее на щеке, проткнув кожу прямо под глазом и оставив длинную царапину. Боль, казалось, резанула по самой душе. — Глупая девчонка! — закричала Айрис. Кейт испуганно попятилась. — Посмотри, что ты наделала! — Айрис вскинула руку и, схватив Кейт за плечо, притянула к себе. — Ты, маленькая неблагодарная сучка! Знаешь, сколько времени я потратила на эти пирожные? Я отучу тебя шляться по саду и трогать то, что не положено, когда тебе следует сидеть и пить чай с братьями и сестрами! Слова лились из нее, словно рвотная масса, и она не могла остановиться. Она не понимала, откуда это все взялось. Все мальчики и девочки изумленно смотрели на нее. Голова гудела, от мерцающего жара в саду путались мысли, к горлу подступала тошнота. — Не хочешь слушаться? Я тебе покажу, что бывает с теми, кто меня не слушается! Прежде чем Айрис поняла, что происходит, она сомкнула лезвия секатора на большом пальце правой руки Кейт. Девочка закричала, глаза округлились от ужаса. Она попыталась вырваться, но Айрис крепко держала ее. Рукояти секатора разводились в стороны мощной пружиной, и Айрис пришлось приложить все силы, чтобы свести их вместе. Лезвия резанули по пальцу Кейт, как только что по стволу розы. Палец упал на землю. Кровь хлынула на блестящие зеленые листья. Визг Кейт становился все слабее. Она закатила глаза и начала судорожно подергиваться. Айрис пристроила секатор к указательному пальцу девочки и свела острые лезвия. Палец отвалился, но на ладони его продолжал держать лоскуток кожи. Айрис резанула еще раз, и пальца не стало. С остальными тремя пальцами было проще. Когда она закончила, рука Кейт показалась очень маленькой. Айрис повернулась. Остальные дети словно приросли к месту. Они во все глаза смотрели на Айрис, будто не могли поверить тому, что видели. И еще они хотели понять, в чем суть фокуса. Айрис выпрямилась и посмотрела на ближайшую девочку. Ее звали Мэдлин. — Подойди сюда, Мэдлин, — проговорила она спокойным голосом, хотя в голове у нее неистовствовал поток бессвязных мыслей. — Сейчас же подойди, или я сама тебя поймаю…
Глава 1
Серо-голубое из-за дымки небо над крышами равномерно растекалось от одной стороны улицы до другой. Подернутое пеленой солнце казалось всего лишь более ярким лоскутом на и без того ярком небе. Ни одна тень не омрачала ни тротуар, ни проезжую часть. Из-за рассеянного света казалось, что машины, дома, фонарные столбы вырезаны и расклеены на идеальной картинке улицы. Они будто совсем не связаны с реальностью, и их можно при желании менять местами. Нежный, почти молочный цвет неба напомнил Вайолет утиные яйца, которые ей доводилось собирать в детстве: цвет такой необычный, такой текстурированный, что казался скорее делом рук художника, чем случайной игрой природы. Так, откуда эта мысль? Она хорошо помнила утиные яйца — они ощущались в руке тяжелее куриных. И еще вспоминалось, как крошечные обрывки пуха лепились к их скорлупе. Но она никак не могла сообразить, когда это было и где. Детали были отчетливыми, а вот общий фон отсутствовал. Вайолет отогнала эту мысль прочь. Есть вещи поважнее, о них и надо позаботиться сегодня. Ей нужно выполнить работу. Плетясь по улице от места, где запарковала машину, и толкая перед собой сумку на колесиках, она поглядывала на небо. Ни самолетов, ни вертолетов — только глубокая белесая голубизна. На мгновение показалось, что мир существует вне времени. Сделав небольшое усилие, она почувствовала, что снова может быть шестилетней или шестнадцатилетней девочкой, а вовсе не шестидесятилетней старухой. Но такое усилие — это чересчур. Вот что происходит, когда стареешь. То, что было легко, вдруг становится трудно. Энергия, которая некогда казалась безграничной, превращается в то, что нужно самым тщательным образом сохранять. Вайолет с облегчением поняла, что стоит перед дверью дома номер 26, и перевела дух. В воздухе разливалась прохлада, но после долгой прогулки от машины она чувствовала себя разгоряченной и возбужденной. Вайолет взглянула на фасад дома. Краска на верхней части двери, где каждое утро лежало солнце, потрескалась, образуя узор из мелких чешуек. Поверхность вокруг замочной скважины покрывали царапины. Почтовый ящик, похоже, не один раз ремонтировался при помощи скотча. Выцветшие красные кирпичи были усеяны мелкими дырочками и выбоинами. Ее взгляд переместился на маленький сад, где с трудом помещался контейнер для мусора и несколько старых кустов герани в горшках. Сорняки пробивались между тротуарной плиткой и круглой металлической крышкой угольного подвала. Нижняя часть ограды почти скрылась за пыльной паутиной и старой скорлупой улиток, лежащей словно сыпь на теле. Действительно, пришло время переезжать. На побережье, возможно. Она не против свежего воздуха и перемены обстановки. Одна из гераней чересчур разрослась и подсохла. Некоторые листья побурели и обвисли, жертвуя своей жизнью, чтобы остальные листочки могли держаться. Вайолет полезла в сумку и вытащила маленький секатор, который всегда имела при себе. Взяв в руку лист, сухой и ломкий, она отстригла его близко к стеблю, затем повторила эту операцию с другими. Ну вот, так ведь лучше? Отметив про себя, что позже нужно будет вынести кувшин воды, чтобы увлажнить почву, она подтолкнула сумку к двери и выудила из нее ключ. Воткнув его в замок, она с усилием провернула упрямый механизм и толкнула дверь. Ее окутали темнота, запах старой лаванды и вареных овощей. — Дорогая… я вернулась! — крикнула она. Ответа не последовало. Вайолет прошла в дом и захлопнула за собой дверь. — Дэйзи! Я сказала, что вернулась! Небольшая прихожая была покрыта линолеумом с рисунком в виде маленьких алмазов. Ступени слева вели в ванную комнату и спальни. Стены были оклеены обоями с цветочным узором, которые выглядели такими же старыми, как герани на дворе. На стене напротив ступеней висел барометр, массивный и торжественный. В соответствии с его показаниями предстояла перемена погоды. В доме царила атмосфера запущенности, чего-то, превращающегося в прах и разложение. Когда Вайолет впервые переступила порог, ей показалось, что никто больше сюда не приходит. Что никому больше нет дела до этого места. Толкая перед собой сумку с покупками, она прошла гостиную, столовую и открыла дверь в кухню. Обставленная посудными шкафами с раздвижными дверцами, она больше напоминала выгороженную в прихожей секцию, чем полноправное отдельное помещение. Рядом с фарфоровым заварочным чайником размещалась единственная на кухне уступка современности — беспроводной электрический чайник. В углу, рядом с дверью в оранжерею, астматически хрипел небольшой холодильник. Казалось, что он в любой момент может упасть и умереть. Но он работает все девять месяцев, что она посещает этот дом, и работал долгие годы до этого. Он почти наверняка переживет Дэйзи Уилсон. Поставив свою сумочку на угол кухонной стойки, Вайолет расстегнула молнию на сумке. Она купила немного — самое важное она принесла утром из дома, — но Дэйзи, похоже, и этого хватит. По ее опыту, пожилые люди вполне могли существовать на чае, хлебе, вареной моркови и, в качестве нечастого деликатеса, печенье. Натянув тонкие хлопчатобумажные перчатки, которые постоянно держала в кармане своего пальто, Вайолет разобрала сумку. Хлеб, масло, отбеливатель, резиновые перчатки, чайные полотенца и пакетик с листьями чая, который хрустнул, когда она выложила его на стойку. Вайолет наполнила чайник водой и щелкнула кнопку. Когда вода начала нагреваться, раздался свист, который перешел в равномерное «бормотание». Она вскрыла пакетик с чаем, закрыла глаза и рот и втянула в себя воздух. Сухой, чуть пряный аромат, в котором чувствуется оттенок лепестков и листьев молочая, подмешанных к даржилингу. Идеально. Аромат завораживал. Вдыхая смешанные запахи наперстянки, дельфиниума и куколя, она вообще забыла, что находится на кухне, а не в своем собственном саду — личном, не видимом никому саду, не в том, что принадлежит квартире на первом этаже, которую она снимает. Нет. Эти мысли тоже нужно отодвинуть в сторону. Ей нужно кое-что сделать. Когда закончится день, она сможет немного расслабиться. Уехать. Переехать. К морю. Говорят, смена обстановки так же полезна, как и отдых. Пока чайник «беседовал» сам с собой, она вернулась в прихожую и сняла пальто. Прежде чем повесить его на один из крючков за дверью, очень напоминающих ей ряд мясницких крюков, ожидающих, когда на них подвесят свежее мясо, она оглядела прихожую, чтобы как следует ее запомнить. Линолеум. Обои. Ступени. Все здесь напоминало о 1950-х годах, когда взамен разрушенной гитлеровскими бомбами была построена эта улица. Она встряхнулась. «Оставайся в настоящем, Вайолет, — велела она себе. — Сосредоточься». Она открыла дверь в гостиную. Шторы наполовину задернуты, и в перламутровом свете, идущем от этого странного неба, комната выглядела так, словно находилась под водой. Главное место в комнате занимал камин, уже несколько лет холодный, по бокам две металлические подставки для дров. На массивном письменном столе инкрустация почти не была видна в сумрачном водянистом свете. На подоконнике молчаливо стоял телевизор. Дэйзи сидела в кресле с гнутыми подлокотниками, седые волосы еще хранили следы перманента от последнего посещения парикмахера. Глаза, утонувшие в припухшей морщинистой плоти, закрыты. Было похоже, что она не дышит. — Дэйзи? — Вайолет потянулась, чтобы потрясти ее пергаментную руку. — Дэйзи? Дэйзи с криком дернулась, очнувшись от сна. Она отпрянула от Вайолет, как собака, ожидающая удара. — Это всего-навсего я. Я вернулась из магазина. Дэйзи все еще ерзала в кресле. Она подозрительно смотрела на Вайолет. Постепенно подозрительность исчезла и она улыбнулась.
Лето 1944 года 