Эти дни каждый немец проводил в искуплении собственных грехов и в земных страданиях за все прегрешения своей страны, очистившейся от скверны стараниями великих держав или, по крайней мере, трех из них. До сих пор мы живем в страхе. По сути, это страх перед Иванами, но вместе с тем и паническая боязнь венерических заболеваний, переросших в эпидемию, и оба эти несчастья, право, стоят друг друга.
Глава 1
Стоял чудесный ясный студеный день, один из тех, когда только и хочется греть руки у пылающего камина да лениво почесывать собаку за ухом. Однако у меня не было ни камина, ни угля, а собак я никогда особенно не любил. Но благодаря стеганому одеялу, укутывающему мои ноги, я с относительным комфортом работал дома в гостиной, служившей мне одновременно и офисом, когда раздался стук в дверь, вернее, в то, что именовалось входной дверью. Чертыхнувшись, я поднялся с кушетки. – Подождите минутку! – крикнул я через дверь. – Не уходите. – Я повернул ключ в замке и потянул на себя массивную медную ручку. – Толкните дверь с той стороны, это помогает! – прокричал я снова и услышал скрип ботинок на лестничной площадке, а затем почувствовал, как на дверь налегли с другой стороны. Она содрогнулась и наконец открылась. Передо мной стоял высокий мужчина лет шестидесяти. Сердитое скуластое лицо с коротким носом и старомодными бакенбардами делало его похожим на старого вожака стаи бабуинов. – По-моему, я себе что-то сломал, – проворчал он, потирая плечо. – Весьма сожалею. – Я отступил в сторону, пропуская нежданного посетителя. – Здание немного осело, и дверь перекосило. Нужно бы ее перевесить, но вот беда: инструментов не достать, – посетовал я и жестом пригласил его в гостиную. – И все же нам здесь не так плохо. Стекла целы, и крыша вроде не протекает. Присаживайтесь. – Я указал на единственное кресло, а сам возвратился на кушетку. Мужчина поставил на пол портфель, снял котелок и сел, тяжело дыша. Свое серое пальто он расстегивать не стал, впрочем, меня это нисколько не смутило. – Я прочитал ваше маленькое объявление на стене дома по Курфюрстендам, – пояснил он. – Неужели? – удивился я. На прошлой неделе я приклеил небольшую квадратную карточку – теперь и содержание-то ее вспоминалось с трудом – среди многочисленных брачных объявлений, которыми пестрели стены берлинских зданий, покинутых хозяевами, абсолютно не надеясь, что кто-либо соизволит прочесть ее. Идея принадлежала Кирстен, и надо же, она оказалась права. – Доктор Новак, – представился мой собеседник. – Я инженер. Инженер-технолог на металлургическом заводе в Вернигероде, который специализируется на выплавке цветных металлов. – В Вернигероде? Это в горах Гарц, не так ли? – припомнил я. – В Восточной зоне? Он кивнул. – Меня пригласили в Берлин прочесть цикл лекций в университете. Сегодня утром в гостиницу «Митропа», где я остановился, на мое имя пришла телеграмма. Я нахмурился, пытаясь вспомнить эту гостиницу. Новак помог мне: – Это одна из гостиниц, устроенных в бункере. – На мгновение мне показалось, что он собрался было подробнее рассказать о ней, но затем передумал. – Телеграмма от жены. Она настаивает, чтобы я как можно скорее возвратился домой. – На то есть какие-то особые причины? Он подал мне телеграмму. – В ней говорится, будто моя мать нездорова. Я развернул телеграфный бланк и, пробежав глазами отпечатанные строчки, отметил для себя, что на самом деле в ней говорилось о серьезной болезни матери. – Весьма сожалею... Доктор Новак отрицательно покачал головой. – Вы не верите сказанному здесь? – Я не верю, что эту телеграмму отправила моя жена, – сказал он. – Моя мать и в самом деле стара, но у нее на редкость крепкое здоровье. Всего два дня назад она рубила лес. Нет, телеграмму, как я подозреваю, состряпали русские, чтобы заставить меня побыстрее возвратиться домой. – Зачем? – В Советском Союзе не хватает ученых, и, я полагаю, они намерены депортировать меня, принудить к работе на одном из своих заводов. Я недоуменно пожал плечами: – А зачем же тогда они разрешили вам поехать в Берлин? – Судя по всему, приказ о моей депортации только что получен из Москвы, и советские военные власти желают вернуть меня как можно скорее. – А вы телеграфировали своей жене, чтобы она подтвердила это? – Да. Все, что она ответила: я должен немедленно вернуться. – Итак, вы хотите знать, не арестовали ли ее иваны? – Я обратился в военную полицию здесь, в Берлине, – сказал он, – но... Тягостный вздох безошибочно обрисовал мне результат его визита в полицию. – Нечего было и надеяться, они не помогут, – сказал я. – Вы правы, что пришли ко мне. – А вы сможете мне помочь, господин Гюнтер? – Это значит, что придется отправляться в зону, – сказал я, большей частью адресуясь к самому себе, будто меня надо было убеждать в этом. – В Потсдам. Там, в штабе Группы советских войск, можно кое-кого подкупить. Думаю, это будет вам стоить далеко не пару плиток шоколада. Нет ли у вас случайно нескольких долларов, доктор Новак? Он отрицательно покачал головой. – Кроме всего прочего, мне тоже причитается кое-какой гонорар. – Я кивнул на его портфель: – Что там у вас? – Боюсь, только бумаги. – Может, найдется что-нибудь стоящее среди вещей в отеле? Он опустил голову и безнадежно вздохнул. – Послушайте, господин доктор, а что вы предпримете, если ваша жена и в самом деле задержана русскими? – Не знаю, – угрюмо ответил он. На мгновение его глаза потускнели. Похоже, дела у фрау Новак обстоят не блестяще, подумалось мне. – Подождите минутку, – оживился он, запустил руку в нагрудный карман своего пальто и вынул золотую авторучку. – Вот, посмотрите, это подойдет? Фирмы «Паркер». Восемнадцать карат. Я быстро прикинул стоимость ручки. – Примерно тысяча четыреста долларов на черном рынке. Да, эта безделушка понравится Ивану. Русские любят авторучки почти так же, как часы. – Я с намеком приподнял брови. – Боюсь, что не могу расстаться со своими часами, – сказал Новак. – Это подарок моей жены. – Он растерянно улыбнулся. Я сочувственно кивнул и решил позаботиться о себе, пока он окончательно не раскис. – Теперь поговорим о моем гонораре. Вы упомянули, что работаете на металлургическом заводе. У вас нет доступа в лабораторию? – Ну конечно нет. – А в плавильный цех? Он задумчиво кивнул, и вдруг его осенило: – Вам нужен уголь, не так ли? – Вы можете достать немного? – Сколько вам нужно? – Килограммов пятьдесят будет достаточно. – Договорились. – Приходите через сутки, – сказал я ему. – Надеюсь, к тому времени у меня появится кое-какая информация. Спустя полчаса, оставив записку жене, я вышел из дому и направился к железнодорожной станции. В конце 1947 года Берлин походил на громадный некрополь с надгробиями разрушенных зданий – скорбный памятник потерям в войне. Во многих районах города довоенная карта улиц была столь же бесполезна, сколь и средство для мытья окон. Главные дороги извивались, как реки, среди крутых утесов развалин. Тропинки петляли вокруг холмиков из сваленных друг на друга камней. В теплую погоду даже не слишком чуткий нос безошибочно определял, что под камнем погребено нечто иное, нежели домашняя утварь. Даже с компасом вы едва ли смогли бы отыскать путь среди лабиринта улиц, на которых остались стоять лишь фасады магазинов и отелей, точно заброшенные декорации для фильма: сориентироваться здесь могли только люди с отличной памятью. И тем не менее сырые подвалы и опасные нижние этажи многоквартирных домов, у которых фасадная стена полностью отсутствовала, выставляя напоказ содержимое комнат, будто в гигантском кукольном доме, были обитаемы. Только отчаянные смельчаки рисковали жить на верхних этажах: отчасти оттого, что слишком мало осталось неповрежденных крыш и слишком много появилось опасных лестниц. Обитатели берлинских развалин зачастую подвергались не меньшей опасности, чем в последние дни войны: где-то грозила обвалом стена, где-то таилась невзорвавшаяся бомба. Жизнь все еще оставалась лотереей. На железнодорожной станции я купил билет в надежде, что он окажется выигрышным.
Берлин, 1947 год