Человек шел по снегу, а я пряталась высоко в ветвях дуба, наблюдая за ним. Все лицо в татуировках – ни единого клочка чистой кожи на лице. Этот человек ищет меня. Он всегда искал меня. Кровь стекала с его ножа для разделки рыбы, оставляя красные пятна на снегу. Не рыбья кровь – человеческая. Детская. Сегодня этим ножом он снял скальп с парнишки из Такета. Клок волос свисал с пояса мужчины, и с него тоже капала свежая, еще теплая кровь. Тело он бросил в чаще на съедение волкам. Я подышала в ладони и крикнула: – Далеко же ты забрался от дома, Крегар! Голые ветви порвали мой голос в клочья. Зима превратила лес в сборище скелетов, и мое укрытие могло показаться ненадежным, но я-то знала, что делаю. Он не выследит меня и не найдет моих следов, потому что здесь – мои владения, он здесь – чужак. Крегар посмотрел вверх, приподнял нижние ветви, но я умею прятаться так, что даже он не найдет. – Кто это тут зовет меня? – Его голос напоминал скрежет кости по дереву. Он наводил ужас, когда Крегар впадал в ярость, и успокаивал тихим рокотом, когда тот бывал в настроении. Однако прошли времена, когда я верила в его доброту. Все притворство и ложь, уж теперь-то я знаю. – Я видела, что ты сделал с мальчишкой, – крикнула я, – и где ты оставил его тело. Это его скальп висит у тебя на поясе. Крегар тяжело дышал. От холода у него текло из носа прямо на бороду. Оскаленные зубы, как у горного медведя. Даже рубашку не надел – впрочем, как всегда, когда шел убивать. Волосатая грудь была покрыта татуировками и потеками крови. – Это ты, девочка Элка? Это моя Элка прячется в ветвях, как белка? – Я не твоя! Никогда не была и не буду! Я сжала в руке нож. Длинное лезвие, зазубренное с одной стороны, и рукоятка из оленьего рога. Крегар оставил слишком много следов, теперь любой сможет его выследить. Капли крови на снегу отмечали его путь. – Спускайся, обними старика Крегара. Я соскучился. – Ха, так я и поверила. Мне и тут хорошо. Угольно-черные глаза обшаривали чащу. Черные как болезнь, сумасшествие, ненависть и ложь. Он оскалил белые, словно надгробные камни, зубы и покрутил в руках нож, разбрызгивая кровь. Капли разлетались во все стороны, усеивая снег красными пятнами. – Элка, ты же знаешь, я тебя не обижу. – Теперь голос звучал дружелюбно. – Разве я могу обидеть свою Элку? Он двинулся вперед, будто слепой, увязая в глубоком снегу. Его всегда лихорадило после того, как он кого-нибудь убивал, и сейчас от пылающей кожи шел пар. Худощавый, жилистый и лицо, если б не татуировки, довольно приятное – такого можно и с родней познакомить. Крегар устал от игры в кошки-мышки и, тяжело дыша, привалился к стволу тополя. – Да я тебя уже сотню раз мог убить, девочка. Взял бы тесак и перерезал горло, пока ты спишь. А потом снял бы кожу, как с вареной форели. И этого человека я столько лет называла папой!.. Меня затошнило. – Ботинки бы себе сделал, – продолжил Крегар. Его улыбка становилась все шире, а голос аж зазвенел от восторга, будто он перечислял блюда на праздничном столе. – Да еще и на пару ремней хватило бы. А твоими шелковыми волосами набил бы себе матрас. Он рассмеялся, поднял нож и ткнул им в мою сторону, хотя и не знал, что я там. – Из тебя хорошие ботинки получились бы, девочка Элка. Я такое и раньше слышала, однако сейчас по спине пополз холодок. Он много чего и похуже говорил, но только не мне. Я все еще боялась его, боялась того, что он делал и что заставлял делать меня. Ничего, теперь я все исправлю! – Ты столько месяцев искал меня, Крегар, а я нашла тебя первая. Мой нож был хорошо сбалансирован для метания. Про себя я умоляла Крегара оставаться на месте: «Только не двигайся, не шевелись». – Я боялся, что ты пропадешь без меня, Элка. Самой тебе в этом мире не выжить. Здесь есть кое-что похуже волков в темноте. И кое-что похуже меня. Если бы не кровь, его можно было бы принять за нормального человека. Человека? Ветер шевелил детский скальп у него на поясе. Это проклятый детоубийца Крегар Холлет, и никакие красивые слова этого не изменят. Я выпрямилась, тихо, словно падающая снежинка, и отвела руку для броска. Выдохнула. Представила себе оленя на его месте и со всей силы метнула нож. Попала! Нож вонзился в плечо чуть ниже ключицы. Он прошел сквозь плоть и древесину, пришпилив Крегара к стволу. Я услышала глухой удар – так нож вонзается в деревянную мишень. Я этот звук хорошо знаю – столько раз тренировалась. Черт, идеальный получился бросок! Крегар взвыл скорее от неожиданности, чем от боли. Не ожидал такого от своей маленькой Элки?.. Он выкрикивал проклятия, повторить которые у меня не поворачивается язык. Его кровь смешалась с кровью мальчишки. Черные полосы татуировок на груди теперь чередовались с горячими алыми струйками. Крегар попытался выдернуть нож, но зазубрины крепко застряли, и он взревел от боли, будто раненый медведь. – Иди сюда, девочка. Я тебе кишки выпущу. Он все еще искал меня глазами, выкрикивая жуткие угрозы, и лес наполнился его воплями. Птицы сорвались и улетели, кролики попрятались в норы, а он по-прежнему пытался высмотреть меня среди ветвей. Вот только в этом лесу я была невидимкой. Крегар хорошо меня обучил. – Элка, ведь я тебя все равно найду! Найду и убью! Я не смогла удержаться и рассмеялась. Я сделала его! Наконец-то! Поставила капкан и поймала бешеного медведя! – Судья Лайон тебя первая найдет! Я ей все рассказала. Где мальчик и где тебя искать. Она увидит, что ты с ним сделал. Она перешла горы ради того, чтобы поймать тебя. Крегар заткнулся и побледнел. Судья Лайон со своим револьвером – это серьезно. Она за ним уже несколько месяцев охотилась. И я тоже. Он начал умолять, пытаясь меня задобрить. Струйки слюны стекали по его бороде, и их становилось все больше с каждым вздохом. Я наблюдала за ним, пока не послышался цокот копыт. От взмыленных лошадиных боков поднимался пар. Судья Лайон и ее помощники пришли за плохим парнем. А ведь повернись все иначе, я сама могла бы оказаться на его месте. Награда мне была не нужна. Зачем мне золото? Я просто хотела выжить. Я увидела их вдалеке среди деревьев. Пришпиленный к дереву, Крегар в панике вопил, вцепившись в рукоять и пытаясь выдернуть нож. След из кровавых капель приведет их прямо к нему. Лайон умнее Крегара, у нее орлиные глаза. Она мигом вычислит меня и сцапает за то, что я сделала. Я знаю, у нее ко мне много вопросов, но отвечать на них я не собираюсь. Крегар услышал топот копыт и ржание лошадей. Его глаза округлились, словно у подстреленного оленя. Пора уходить – с этой минуты его судьба в руках закона. Только нож жалко. Сколько кроликов и куниц я им освежевала, сколько раз он мне жизнь спасал. В этих чертовых краях найти хороший нож так же трудно, как и хорошего человека. Когда жизнь – твоя единственная ценность, и тебе приходится отдавать долги, старый добрый нож всегда пригодится. Пусть я потеряла его – но долги отдала. Лайон теперь от меня отстанет. Конечно, если Крегар не расскажет ей всю правду.
Начало или что-то вроде того
Когда приближается буря и по небу катятся раскаты грома, забеги в укрытие, плотно запри дверь, забейся в угол и молись, чтобы она тебя не нашла. Если найдет – твоя жизнь изменится навсегда. Когда буря пришла в Риджуэй, мой дощатый городок, спрятаться мне, семилетней девчонке, было негде. В тот день я ругалась с бабкой. Та хотела, чтобы я пошла в лес и набрала сосновой смолы для светильников. Говорила, что она пахнет приятно, когда горит. А я вопила, что не хочу, чтобы в моем доме пахло сосновой смолой. – Девочка, это мой дом, – заявила бабка. – А ты здесь в гостях, пока родители не вернутся. Скорей бы уж. Кажется, тогда меня звали по-другому. Не помню, чтобы бабка называла меня Элкой. Я предложила ей пойти куда подальше и начала выть. – Ну ты и черноротая! Что за бес в тебя вселился? – рявкнула бабка и потянулась за клюкой. Ох, сейчас мне достанется. А у меня вообще-то еще c прошлого раза отметины на спине не зажили. – Никакая я не черноротая! А ты мне не мать, и нечего командовать! Я выла и изо всех сил толкала стол. Сейчас переверну, чтоб все ее тарелки и вилки по полу рассыпались. А чего? Пусть знает! Бабка глубоко вздохнула. Я видела в Риджуэе других стариков. Они тоже так вздыхали, когда кто-нибудь им досаждал, вроде как сокрушаясь, что в мире полно идиотов. Моей бабке уже лет сто, не меньше. Все лицо в морщинах, и вздыхала она тяжело и устало, словно прожитые годы давили ей на грудь. – Твоя мать, – сказала бабка, – моя непутевая доченька, сбежала с твоим папочкой. Она взглянула на меня и, наверное, увидела во мне мою маму, потому что ее глаза на мгновение потеплели. А потом вспомнила, что я наполовину папина, и опять разозлилась. Она так сжала зубы, что стало страшно – вдруг сломаются и изо рта повыпадают. – Они вернутся! – захныкала я. – Вот папа тебе покажет, когда узнает, как ты меня лупила. Бабка рассмеялась. Смех у нее был визгливый и дребезжащий, как вопли сорокопута. – Папочка твой на севере золото добывает, а мать ему сапоги чистит. Им не до тебя, девочка. Мы с тобой тут вдвоем. Поэтому собирайся и иди за смолой, а не то я тебя так отделаю, что еще долго будешь помнить! Бабка сжала кулаки. Она была из долины Муссы, упрямства и воли ей не занимать. Вот так посмотришь – ну прям божий одуванчик, а силища неимоверная. Однажды руку мне сломала. Я надулась и заявила, что ненавижу эту чертову смолу. – И тебя ненавижу, – добавила. Бабка развела руками – видать, я ее уже совсем достала – и сказала, что пойдет погуляет. – И не ходи за мной, – заявила она. – Видеть тебя не хочу. Она ушла, а через полчаса загремел гром, и небо потемнело. Так громыхало, словно камнепад начался. Я и теперь, когда такое слышу, прям со страха помираю. Трясусь и холодею с головы до ног. А еще потею, как полярная лисица летом. А все из-за того дня. И из-за того что бабка меня одну бросила во время бури. Нашей маленькой хижине, затерянной в лесу, не устоять против такой грозы. Бабка рассказывала, что они с дедом ее раз сто ремонтировали, пока он не погиб во Втором Конфликте двадцать лет назад. А потом она ее сама столько же ремонтировала. Мы с бабкой как кошка с собакой жили, но были в нашей маленькой хижине и светлые дни. Сейчас, когда над головой грохотал гром, очень хотелось, чтобы бабка обняла меня своими железными руками. С севера шла буря: протиснулась между двумя вершинами и заползла в нашу долину, зажатую между гор. Теперь она словно по трубе покатится прямо к нашему порогу и дальше, до самого Риджуэя. Буря швырялась камнями и сломанными ветками, снегом и дождем. Я смотрела из окна, как она несется вниз по склону – вылитый гризли! Земля затряслась. Ветер сорвал крышу, и та разлетелась на куски, врезавшись в кедр. Наверное, я плакала; не помню. Мне, семилетней, казалось, что разверзся ад. Гром гремел так, что я почти оглохла. Дождь и град превратили меня в кусок льда. Я забралась под стол, вцепилась в ножку и кричала буре, чтобы та убиралась. Отцепись от меня! Я звала бабку, умоляла вернуться и проклинала ее. Потом помню, как летела по воздуху. Ветер подхватил стол, словно сухой листок. Я боялась разжать руки. Изо всех сил вцепилась в ножку и зажмурилась. Камни и ветви били по телу, секли по рукам и ногам, вырывали клочья волос. Крошечные осколки льда впивались в лицо раскаленными железными опилками. Ветер швырял меня вместе со столом из стороны в сторону, словно мы ничего не весили. Буря игралась с нами. Или стол распался на куски, или я его отпустила – не скажу. Вопя и кувыркаясь, я полетела, не зная куда – вверх или вниз, в небо или на скалы. Плохо помню, что было потом. Буря наигралась и отпустила меня, а сама пошла на восток. В нос ударили запахи кедра, ольхи и кипариса. Падение замедляли деревья, хватая меня ветками. Наконец, рубашка зацепилась за сук, и я повисла футах в десяти над землей. Потом рубашка порвалась, и я упала на кучу мха, больно ударившись спиной. Буря уже перевалила за хребет. Они длятся недолго, зато успевают такого натворить – век не забудешь. Я сидела, качаясь, на одном месте и пыталась сообразить своими детскими мозгами, что же произошло. Что это вообще было? Сколько времени я так сидела? Может, минут десять, может, полдня. А потом проголодалась. Все вокруг было зеленым и коричневым. Даже неба из-за веток не видать. Куда ни глянешь – везде густые заросли. Хорошо, что я маленькая – могла пролезть. – Бабка! – звала я. – Бабка, ты где? Лес молчал. Скоро я поняла, что она не придет. Бабка говорила, что мы живем на юге долины. Даже карту мне как-то раз показывала. Риджуэй был еще южнее. Я прикинула, что если буря пришла с севера, значит, надо возвращаться назад. С чего-то я решила, что нужно идти на юг. Юг на карте был внизу, потому я пошла вниз по склону и скоро обнаружила, что заблудилась. Я попыталась представить себе карту БиСи. Так наша страна теперь называется. Только буквы. Настоящее имя многие забыли, а некоторые и вспоминать не хотели. Оно было напечатано на карте, но поверх него бабка чертила новые границы и территории. Однажды от старых карт не стало никакого толку, и пришлось рисовать новые. Старики в наших краях называли тот день Катастрофой, или Перезагрузкой, а далеко на юге говорили про Судный День. Бабка тогда совсем маленькой была, когда все случилось, и ее мать называла это Большой Глупостью. Мир вернулся в каменный век. Я не спрашивала, что это значит. Зачем? Живешь здесь и сейчас, а прошлое остается в прошлом. Мое «здесь и сейчас» – ночь, которая стремительно приближалась. Ботиночки у меня были хорошенькие, мягкие и теплые, из шкурки куницы, вот только по лесу в таких не походишь. Через пару часов порвались. Буря наделала дыр в моих джинсах, а рубашка превратилась в лохмотья и едва держалась на плечах. Я брела по лесу, пока не наступила темнота. Желудок громко урчал от голода. Я заревела, по щекам покатились крупные слезы. Мне ведь было всего семь лет. Когда подкралась ночь, я свернулась в клубочек в пустом стволе, а по мне ползали жуки и гусеницы. Я так дрожала, что даже дерево тряслось, и мне на голову сыпалась труха. Раньше я никогда одна не оставалась. Со мной всегда бабка была, а до нее мама с папой, хотя я их совсем не помнила. Бабка говорила, что они пошли на север – богатство добывать; когда вернутся, поделятся со мной. С тех пор прошло несколько лет. Через год после отъезда они письмо прислали. Какой-то путешественник привез его в Риджуэй и оставил в универсальном магазине. Я попросила бабку мне почитать, и она читала мне его столько раз, что я помнила каждое драгоценное словечко. Странные названия, странные и волнующие слова: Халвестон, Великий Юкон, Кармакс, Мартинсвилл, мамино и папино имена. Я просила бабку читать мне его снова и снова – так родители будто становились ближе. Письмо мне их возвращало. Я держала его под подушкой, и чернила уже почти выцвели от времени и постоянного перечитывания. До сих пор сердце сжимается при мысли, что буря его у меня украла. Я громко шмыгнула носом, послала куда подальше все мои страхи и попыталась уснуть. То была худшая ночь в моей жизни. Впереди будет еще много холодных и темных ночей, но ни одна из них с этой не сравнится. Тогда я впервые поняла, что в этом мире у тебя есть только ты. Сидишь себе дома, болтаешь с бабкой, греешься у очага, обута, одета, – а в следующий миг тебя подхватывает буря и уносит в какую-то глушь. Больше у тебя ничего нет. Ни письма, ни бабки. А родители – так о тех вообще давно ни слуху ни духу. Только я и этот трухлявый ствол. А что еще от жизни надо? Разве что поесть немного… Я свернулась в клубочек, устроилась поудобнее и закрыла глаза. Что-то скреблось снаружи. Когти скрежетали по коре. Сердце чуть не остановилось. Похоже, было уже за полночь. Я все-таки уснула. Сквозь ветви струился лунный свет. После урагана небо всегда ясное, и ночью светло как днем. Но в густом древнем лесу я могла рассмотреть лишь колышущиеся листья папоротников на расстоянии вытянутой руки от моего убежища. Папоротники дернулись. Сердце бешено заколотилось. Скрежет когтей все ближе и ближе. Я затаила дыхание – может, меня не найдут. Мне показалось, что мелькнули медвежьи когти. Здоровенный гризли шумно принюхивался. Я выскочила из ствола быстрее, чем кролик из норы, и бросилась прочь. Я бежала и бежала. Не оглядывалась. Не знаю, долго ли. А потом почувствовала запах дыма и увидела свет. – Бабка! – закричала я. – Бабушка, я тебя нашла! На маленькой полянке стояла хижина. Не такая, как бабкина, поменьше. Из трубы шел дым, а из окон струился свет. Значит, в доме пылал очаг. Деревянный навес над порогом поддерживали два толстых ствола, рядом на треугольных рамах сушились оленьи шкуры. На ветке висели, позвякивая, штук десять железных капканов. И везде были развешаны и разбросаны по земле поломанные и целые проволочные силки. На растянутых веревках вялились тонкие полоски красного мяса. Я их как увидела – в животе заурчало, и слюнки потекли. Бабка всегда меня учила, что нельзя красть у хороших людей. Но мяса там было столько, что охотник и не заметит, если кусочек пропадет. И потом, откуда мне знать, хороший ли он человек? Насчет плохих людей бабка ничего не говорила. Я кралась тихонечко, словно волк на охоте, прислушиваясь к каждому шороху. Веревки были натянуты прямо под навесом, потому мне пришлось пробираться мимо окна. Я уговаривала себя, что проскользну тихо, как тень, а потом побегу так быстро, что ни один старый толстый охотник меня не догонит. Запах мяса сводил с ума. Металлический, с примесью дыма – можжевельник, наверное, или яблоня. Такое вкусное, соленое и совсем-совсем близко. Только руку протяни. Я потянулась за ближайшим куском, и тут зазвонил колокольчик. Умный охотник. Хорошо охраняет свой ужин. А то вдруг медведь решит его украсть. Или голодная девочка. Из хижины послышался топот сапог. Я сунула кусок вяленого мяса в рот и бросилась прочь. Не знаю, что за мясо – может, лось, может, олень, – но вкус у него был отменный. Дверь хижины распахнулась. Охотник не окликнул меня, но я все равно оглянулась. Он стоял на пороге. Темная тень, в шляпе, с ружьем в руках. В этих землях законов не было, и он мог пристрелить любого, кто позарится на его собственность. Я удирала со всех ног. ----------------- Скачайте книгу и читайте дальше в любом из 14 удобных форматов:
Я больше не твоя девочка