Я познакомился с ней, кажется, в четверг; да, именно в четверг вечером
на танцульках я увидел ее в первый раз. В ту ночь я спал часа два, не
больше, и когда утром объявился на работе, выглядел как настоящий
сомнамбула. И весь день прошел точно во сне. После ужина, не раздеваясь,
я рухнул на кушетку и проснулся только к шести утра на следующий день.
Но чувствовал я себя отлично, голова была ясной, и весь я был захвачен
одной мыслью: эта женщина должна быть со мной. Проходя через парк, я
думал, какие цветы послать ей вместе с обещанной книжкой («Уайнсбург,
Огайо» ).
Приближалось мое тридцатитрехлетие, возраст Христа Распятого.
Совершенно новая жизнь лежала передо мной, хватило бы только смелости
рискнуть и поставить все на кон. По правде говоря, рисковать-то было
нечем: я торчал на самой нижней ступеньке лестницы, неудачник в полном
смысле этого слова. Но
сегодня наступил День Субботний, а суббота всегда была для меня лучшим
днем недели. По субботам, когда все люди измочалены уже до полусмерти и
только евреи отдыхают и празднуют, я оживал. Моя неделя не заканчивалась
субботой, а начиналась ею. Конечно, я понятия не имел, что эта неделя
окажется самой длинной в моей жизни и растянется на семь долгих лет. Я
знал только, что день мне улыбается и обещает много событий. Сделать
решительный шаг, послать все к чертям собачьим само по себе означало
свержение рабства, обретение свободы, а мысли о последствиях никогда не
приходили мне в голову. Полная и безоговорочная капитуляция перед
женщиной, которую полюбил, разрывает все узы, освобождает от всех цепей,
остается только одно: страх потерять ее, а это-то и может оказаться
самой тяжкой цепью из всех возможных.
Я
провел утро, выпрашивая в долг то у одного, то у другого, потом
разделался с цветами и книгой и засел писать длинное письмо, которому
предстояло отправиться со специальным посыльным. Я написал, что позвоню
ей сегодня же ближе к вечеру. В двенадцать я ушел из конторы и
отправился домой. Я страшно нервничал, меня просто колотило от
нетерпения. Сущая пытка — торчать дома и ждать пяти часов. Я снова вышел
в парк и почти машинально, ничего не замечая, спустился к пруду, где
дети пускали кораблики. Какой-то оркестрик наигрывал в отдалении. Все
это воскресило в моей памяти детство, тайные мечты, страстные желания,
детские обиды и зависть. Какой неукротимый, яростный бунт кипел в моих
жилах! Я думал о великих людях прошлого, о том, чего им удалось достичь
уже в моем возрасте. Но все честолюбивые помыслы, которые могли у меня
быть, улетучивались. Теперь я хотел только одного: полностью отдаться в
ее руки. Превыше всего на свете хотел я слышать ее голос, знать, что она
все еще здесь и что ей никогда не удастся забыть обо мне. Знать, что в
любой грядущий день я смогу сунуть монетку в прорезь автомата, услышать,
как она проговорит «алло», — о, на большее я и не надеялся. Если бы она
пообещала мне это, если бы она сдержала обещание — плевать на все, что
еще может со мной случиться.
Ровно
в пять я набрал ее номер. Незнакомый, равнодушно-унылый голос
пробубнил, что ее нет дома, и отключился, не дав мне спросить, когда она
вернется. Сознание, что она вне пределов моей досягаемости, чуть не
довело меня до бешенства. Я позвонил жене, чтобы она не ждала меня к
обеду. Сообщение было принято как обычно: кислый тон словно давал
понять, что от меня и не ждут ничего, кроме обманутых ожиданий и
бесконечных опаздываний. «Ну и подавись этим, сука, — подумал я, вешая
трубку, — по крайней мере я знаю твердо, что мне от тебя ничего не надо,
ни от живой, ни от мертвой»...
Я познакомился с ней, кажется, в четверг; да, именно в четверг вечером
на танцульках я увидел ее в первый раз. В ту ночь я спал часа два, не
больше, и когда утром объявился на работе, выглядел как настоящий
сомнамбула. И весь день прошел точно во сне. После ужина, не раздеваясь,
я рухнул на кушетку и проснулся только к шести утра на следующий день.
Но чувствовал я себя отлично, голова была ясной, и весь я был захвачен
одной мыслью: эта женщина должна быть со мной. Проходя через парк, я
думал, какие цветы послать ей вместе с обещанной книжкой («Уайнсбург,
Огайо» ). 
