— Пиши… «Сегодня утром, пока часы отбивали восемь, а ночные сторожа еще спали в своих будках, достопочтенный Мармадьюк Смоллвуд затянул языком узел, который никогда не сможет развязать даже зубами. А именно — женился на обычной ковент-гарденской проститутке здесь, в часовне Флитской тюрьмы Его Величества…» Написал? В съехавшем набок видавшем виды парике, с лицом, покрытым толстым слоем начавшей расплываться пудры, леди Анастасия Эшби де ла Зуш, баронесса Пендж, графиня Клэпхэмская, покрепче вцепилась обеими руками в решетку, чтобы удержаться на своем месте под натиском напиравшей сзади толпы. В возрасте шестидесяти лет ее светлость оказалась в тюрьме за долги. И уже не в первый раз. Задолжала она своему аптекарю — каких-то жалких шесть шиллингов, а этому мерзавцу хватило наглости подать на нее в суд. Когда королем был Карл, все было по-другому, но этот чудесный человек уже пятнадцать лет как лежал в могиле. А Общество за это время погибло: кто угодно теперь мог стать его членом, заправляли им купцы, титул не значил почти ничего. Английского Общества больше не существовало. И в довершение всего на троне сидел голландец. Голландец! И лилипут к тому же. Король Карл ростом был шесть футов четыре дюйма, а в этом гадком коротышке с равнин всего каких-то пять футов. Графине нелегко было приспособиться к новому образу жизни и уж совсем невозможно примириться с этим королем. Подобно большинству англичан, она питала к голландцам отвращение. В конце концов, Англия столько лет с ними воевала, а теперь на английском престоле сидит герр ван Простофиля, известный также под именем Вильгельма Оранского. И в этом-то изменившемся Обществе, одержимом одной лишь алчностью — жаждой наживы и богатства, ее светлость оказалась вытесненной на рынок труда, где попыталась бороться за выживание. Беря пример со многих удачливых женщин, она решила для заработка сочинять. Ее пьесу — героическую трагедию, озаглавленную «Последнее дыхание любви», — поставили в театре «Линкольнз-Инн». Дабы не попасть в неловкое положение, она подписала ее псевдонимом «Небесный Купидон». Несмотря на выдающийся актерский состав в лице Томаса Беттертона, Элизабет Барри и Энн Брейсгирдл, постановка сошла со сцены на пятый день. Дохода графиня не получила никакого. — Сгорела быстро от лондонской искры, — объяснила графиня своей подруге герцогине де Пигаль, которая не смогла посетить первое представление из-за коклюша, второе — из-за карточной игры, а последующие — под предлогом скопления газов в кишечнике и под любыми другими, какие она смогла придумать, чтобы избежать этого кошмара: два с половиной часа слушать рифмованные вирши графини. — Молодежь! — пояснила графиня. — Сиюминутное фиглярство и фальшивый блеск юношеских причуд способны затмить наши самые изысканные речи. — Ну и что с того! — фыркнула Пигаль. — Теперь, когда ты убедилась, что можешь написать пьесу, тебе нет нужды делать следующую попытку. Графиня намек поняла и, оставив надежды стать новой Афрой Бен, обратилась к журналистике. Она усердно строчила свои злые заметочки: пересказывала сплетни либо громила разных шарлатанов, или моды, или новые пьесы — и продавала всем, кто покупал. Случилось так, что в тот день, когда сборщик долгов постучал в парадную дверь к леди Эшби де ла Зуш, у этой дамы как раз образовался перерыв в ангажементах, а средств не имелось практически никаких. — Я купила это лекарство, потому что у меня начался приступ малярии, понимаете? — заорала она на судебного пристава, присланного аптекарем арестовать ее. — Он что, такой простак — думает, я могу заработать деньги во время болезни? Один из приставов опустил на плечо ее светлости волосатую руку. Графиня руку сбросила. — Когда я поправлюсь, тогда и смогу ему заплатить. Но в настоящий момент… В этот момент четыре грубые руки подхватили ее и затолкали в повозку, направлявшуюся в долговую тюрьму Флит. Где теперь графиня и обреталась. Просидев в тюрьме сутки, графиня отнюдь не утратила присутствия духа и нисколько не смущалась окружающей обстановкой и компанией самого грязного и вонючего лондонского люда. Держалась она горделиво, уверенная в своем превосходстве: еще бы, ведь когда-то она была любовницей короля! Доброго старого, покойного старого Карла. Для женщины ее возраста она сохранилась прекрасно. В конце концов, большинство ее сверстниц уже умерли. Одета она была элегантно, на ее наряд, сшитый по последней моде 1670 года, пошли лучшие ткани. Беда только в том, что на дворе стоял 1699 год. — Вот средоточие человеческой жизни! — воскликнула она, оказавшись перед воротами тюрьмы и махнув пухлой ручкой смотрителю данного заведения. — Идеальная пища для писателя. — Она грациозно шагнула в калитку. — Дайте же мне испить этой атмосферы. Она вдохнула зловонного воздуха, насыщенного запахами вонючего пота и грязной одежды, смердящего дыхания, вылетавшего из сотен ртов с гнилыми зубами, крысиных экскрементов и человеческих испражнений, влаги, гниения и мочи, а затем провела целую ночь без сна в надежде отыскать по-настоящему пикантную новость, чтобы ускорить свое немедленное освобождение. Может, здесь окажется какой-нибудь аристократ, отбывающий наказание за долги, или известный представитель духовенства, посаженный за пьянство или разврат. Однако ей повезло даже больше. При тюрьме имелась часовня, и часовня эта подчинялась совсем другим правилам, нежели остальные часовни и церкви Лондона. Все разрешенное законом время священники этой часовни венчали тех, кто по какой-либо причине не мог ждать несколько томительных недель, которые требовались для получения разрешения на брак и оглашения. Первой счастливой парой этого утpa оказались женщина из низов и известный светский щеголь. Новость о тайном венчании такого рода принесет достаточно денег для освобождения. Графиня возвысила голос, стараясь перекричать общий гвалт: — «Жениха и невесту привели сюда любящие пошутить друзья. Вся компания была вдребезги пьяна, и можно с уверенностью сказать, что к обеду никто из них не вспомнит о событиях прошедшей ночи и сегодняшнего утра…» Было еще рано, и у зарешеченного окошка, выходившего на улицу, царило оживление. Это отверстие — всего два фута на четыре, скорее напоминавшее щель и забранное крест-накрест железными прутьями, — служило единственным источником света и единственной вытяжкой для гнилостной вони. Узники, в основном оказавшиеся здесь за долги, шумели у крохотного окошка, ловили брошенные им монетки и с отчаянием во взоре выискивали на улице знакомые лица. Все эти люди жили надеждой, что сегодня они каким-то образом найдут деньги, чтобы уплатить долги и выйти на свободу. Отпихивая локтем хилого старика, чтобы занять у решетки место получше, ее светлость перешла на крик. — «Невеста, очень мило смотревшаяся в розовом, известна читателям как весьма услужливая продавщица из магазина интимных услуг «Цивета и три селедки» в переулке Полумесяца; жених, да позволят мне напомнить читатели, является наследником половины Хартфордшира». Под окошком, дрожа от холода, лихорадочно покрывал каракулями замусоленный обрывок бумаги Годфри — престарелый мажордом леди Эшби де ла Зуш. — Готово, мэм, — сказал он и послюнявил карандаш. Графиню совсем приплюснули к оконцу, заключенные толкались и напирали, пока она не испугалась, что ее задавят насмерть; к тому же чьи-то грубые ручищи облапили ее светлость, пытаясь оттянуть ее в задние ряды. — Ну все, хватит, дама-мадама! — прокричал у нее за спиной мужской голос. Нисколько не оробев, графиня набрала полные легкие едкого воздуха и скороговоркой продолжила: — Отнеси это в типографию мистера Кью под вывеской «Смеющийся художник» на Шу-лейн, возвращайся с деньгами и… Договорить она не успела — группе крепких мужчин наконец-то удалось оторвать ее светлость от решетки. — …И ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА! — прокричала она в направлении решетки и стоявшего по ту сторону Годфри. Ноги графини ступили в какую-то мерзкую лужу, судя по запаху — мочи, из которой ее светлость аккуратно выбралась, чопорно подобрав юбки. — Обдуй меня, ветерок, а то не чую под собою ног! — воскликнула она и смиренно засеменила к дверям часовни, чтобы снова занять свой пост. Кто знает, может, попозже состоится еще одна тайная брачная церемония — ведь сюда приходили все те, кому вдруг приспичило пожениться. Плотный, обливающийся потом священник плюхнулся на скамью рядом с ней, обмахиваясь требником. — Тяжелый день? — невинно поинтересовалась графиня. — А когда не тяжелый? — вздохнул, кивая, священник. — Тюрьма Флит то еще местечко, как вы считаете? Священник снова кивнул. — Разумеется, дама моего ранга редко оказывается в подобных местах. — Она ткнула его локтем и подмигнула. — Произошло недоразумение. Меня тут же освободят, когда поймут, что совершили ошибку. Служитель Божий продолжал обмахиваться. — В свое время к вам сюда попадали весьма известные особы, — продолжала тараторить графиня. — Уильям Уичерли, поэт и драматург, ну, вы знаете — «Жена из провинции»? — Лицо священника осталось непроницаемым. — Его произведения немного грубоваты — всякие рогоносцы, евнухи и тому подобное. А еще здесь сидел этот проклятый пуританин и женоненавистник Принн. Вы случайно не пуританин, нет? Священник покачал головой. — Англиканин. — Я так сразу и поняла, — улыбнулась она. — Здесь в камере сидел и священнослужитель, как вы. Джон Донн. «Эй, лови, летит звезда!», ну, вы знаете… Изумительный поэт. — Она прислонилась к засаленной стене. — Наверное, и к вам как к священнику приходят знаменитости… — Она многозначительно умолкла, не закончив предложения. — Вам нужен скандал! — бросил священник, поднимаясь после краткого отдыха. — Что ж, это будет стоить денег. Ее светлость порылась в карманах. Нащупала восемь пенсов. Недостаточно, чтобы продержаться остаток дня, ведь нужно еще заплатить тюремному надзирателю и приставу, оплатить еду и постель — хотя постель состояла из куска мешковины, расстеленной на каменных плитах пола. Этим рисковать нельзя. Она вскочила и в притворном гневе напустилась на священника. — Скандал! — завопила она. — Все мои знакомые знают, что я самого этого слова и на дух не выношу! Я всего лишь поинтересовалась вашей работой. — Работой! — Он впился в нее взглядом поверх очков. — Я просто произношу слова, соединяю их руки и беру деньги. У ее светлости дух перехватило. Да священник ли этот человек? — Но я думала… — Да ничего вы не думали. Я пытаюсь достаточно заработать на требах, чтобы выбраться отсюда, мадам. Точно так же, как и вы. — И он зашагал обратно в часовню.
В конторе смотрителя тюрьмы, рядом с воротами, совершалась коммерческая сделка совсем иного рода. Среди стопок книг, бумаг, цепей, замков и ключей сидел сам смотритель. Штаны у него были спущены, а на коленях подпрыгивала женщина с необыкновенно большим и белым задом. — Какой же ты большой! Что за мужчина! — восклицала она, глядя через его плечо на списки прибывших и выбывших заключенных, которые лежали на столе. Проклятье, не те, что ей нужны. — О-о-о, ты настоящий мастер, — взвыла она, дотягиваясь и вороша листки на столе. — Ты — жеребец, кот. — Части тела, — заворчал тот в ее колыхающийся бюст. — Перечисляй части тела. — Ляжки, — простонала она. — Грудь. Он сразу же засопел чаще. Она слегка сбавила темп. Совсем ни к чему, чтобы он кончил так скоро. Не раньше, чем она получит необходимые ей сведения. Обычно Элпью не дарила свою благосклонность с такой легкостью, но тут решила, что нынешнее положение требует исключительных действий. Нельзя сказать, что ей не нравилась жизнь, которую она вела последние несколько лет: в ней были и волнение, и азарт; однако ее начало преследовать чувство, будто она ходит по заколдованному кругу. Сначала Элпью получала скромную работу — продавщицы в рыночном киоске, костюмерши, подавальщицы крепких напитков в таверне или полотенец в бане. Найти работу было не так уж сложно — ведь за время своих веселых, но рискованных приключений она приобрела множество друзей в районе Ковент-Гардена, среди которых были проститутки, хозяйки публичных домов, факельщики. Гораздо сложнее было эту работу удержать, особенно если слова плохо держатся на языке: стоило ей высказать вслух замечание, ей казавшееся смешным, но отнюдь не смешившее ее работодателей, как она оказывалась уволенной. Чаще всего ее шутки касались амурных поползновений со стороны хозяина заведения, где она в тот момент служила. А удержаться от флирта с Элпью не мог решительно никто. Бедняжка знала, что виной тому ее грудь. Она никогда до конца не понимала, что все эти мужчины находили в ее белоснежных грудях. Ей-то они всего лишь мешали лежать на животе и быстро бегать. Но все мужчины, с которыми она когда-либо имела дело, проникались к ним симпатией, и, таким образом, эти несчастные штуки неизбежно причиняли ей одни неприятности. Продолжая подпрыгивать, она вдруг с грустью вспомнила свою юность: как жила в служанках у настоящей леди после Великой чумы, унесшей обоих ее родителей. В пять лет она осталась сиротой, и благородная дама взяла девочку к себе. Bee доме Элпью провела счастливейшие пятнадцать лет своей жизни, пока у нее вдруг не выперли груди и муж ее светлости не воспылал к ним страстью; затем, сами понимаете, ей пришлось оттуда уехать. И с того времени история повторялась снова и снова. Стоило мужчине приласкать Элпью, как она его высмеивала и оказывалась на улице. Очень скоро у нее заканчивались деньги, потом она теряла жилье и не успевала оглянуться, как в конце концов попадала сюда. Она пускала в ход всю свою изобретательность, частенько прибегала к помощи своих друзей из Ковент-Гардена, чтобы те собрали денег, выходила из тюрьмы и начинала все сначала. — Ты замолчала, — просипел смотритель. — Ну-ка, части тела… — Руки, ладони, уши, нос… — Взгляд Элпью шарил по столу. — М-м-м… — Где это, черт возьми? — Пупок, ноги, ступни. — «Счета, жалование», — читала она про себя. — Пальцы, ногти! — «Вот он!» Ее взгляд упал на документ, который она искала: «Браки, заключенные в тюрьме Флит в первую неделю марта». Она пробежалась по списку. — Джонс, Смит, Браун… — Части тела, — запротестовал он в ложбинку между ее грудями, — а не фамилии. — Ах да… Грудь, груди, сиськи. А надоумила ее попытать себя в этом новом деле Молли Крессуэлл. Мистер Кью, печатник с Шу-лейн, искал ловкую особу по сбору сплетен для его газеты «Лондонский глашатай». — Что ж, — сказала старая мамаша Крессуэлл, — мало кто из лондонских девиц сравнится с тобой в пронырливости и любопытстве, Элпью, негодная ты девчонка. Не повезло только, что квартирный хозяин упрятал ее сюда, прежде чем она успела хотя бы попробовать вынюхать какой-нибудь слушок. Но, оказавшись в тюрьме Флит, Элпью поняла, что сможет воспользоваться этим к своей выгоде. Она пристально вглядывалась через плечо смотрителя и уже приближалась к концу брачного списка, когда увидела имя достопочтенного Мармадьюка Смоллвуда. Браво! Не каждый имеет доступ к столь пикантной информации. Женился во Флите! Да еще на шлюшке из подозрительной лавчонки! Берегитесь, мистер Кью! Теперь, когда она получила то, за чем пришла, Элпью захотелось, чтобы этот нудный сексуальный эпизод поскорее завершился. — Кончай! — взвизгнула она. — Зад, задница, писька. — Затем, взглянув смотрителю в лицо, закричала: — Срам, срам, срам, срам! — вкладывая в это слово все известные ей значения.
Ее светлость знала, что персонал Флитской тюрьмы особой честностью не отличался, и хотела быть уверенной, что деньги, которые поступят для ее освобождения, не исчезнут в кармане смотрителя. Поэтому, дав Годфри час на то, чтобы дойти до мистера Кью и вернуться к тюремной калитке, она решила покрутиться около конторы смотрителя. Графиня слонялась по наружному коридору, откуда видны были главные ворота. Раздался настойчивый стук, и два надзирателя открыли решетку. — Кто здесь? — спросил один. — Деньги для освобождения заключенного, — последовал ответ. Голос был странно высоким и принадлежал явно не Годфри (если только по пути с ним не приключилось рокового для мужчины несчастья). Ее светлость раздулась от гордости. Возможно, печатник прислал одного из своих курьеров. Тощая ручонка сунула в отверстие конверт, и надзиратель взял его. Заняв чрезвычайно удобную для того позицию, ее светлость внимательно наблюдала, как конверт несут к двери смотрителя. Ей доводилось видеть немало ковент-гарденских жуликов и ловкачей. Недоглядишь — и с невероятной быстротой полный конверт может отправиться в рукав, а на свет появиться уже пустым. Три громких удара — и смотритель открыл. — Деньги на освобождение заключенного, — проревел надзиратель. Подавшись вперед, ее светлость уже приготовилась заявить о своем освобождении, когда в коридоре позади нее зашелестели юбки и какая-то женщина вихрем пронеслась мимо, оттолкнув графиню. Та зашаталась и рухнула на пол неряшливой грудой. — Это за меня, любезный, — сказала Элпью, улыбаясь смотрителю. Пока ее светлость с трудом поднималась на ноги, смотритель заглянул в конверт. — Банковский переводной вексель, — прочел он, — выписан на счет печатника Кью для освобождения… Графиня шагнула вперед, ткнув Элпью локтем под ребра. — Меня! — проскрипела она. Элпью, пришедшая в ярость от такой вопиющей лжи, вцепилась графине в волосы. Они остались у нее в руке, оказавшись довольно грязным рыжим париком. Руки графини взметнулись к седой и практически лысой макушке, и ее светлость с истошным воплем бросилась на обидчицу, норовя распустить тесемки ее лифа. И в тот момент, когда Элпью потянулась к юбкам противницы, собираясь их сорвать, грудь ее покинула свое убежище. Элпью тут же отдернула руки, чтобы стыдливо прикрыть белоснежные сокровища с торчащими розовыми сосками. Надзиратели и смотритель просто оцепенели при виде столь дивного зрелища. Воспользовавшись временным преимуществом, графиня нанесла Элпью завершающий удар, отчего та, попятившись, упала. Затем ее светлость, отряхнувшись с видом победительницы, выступила вперед, чтобы заявить о своем освобождении. — Я леди Анастасия Эшби де ла Зуш, баронесса Пендж, графиня Клэпхэмская, и я требую своего освобождения, — провозгласила она. Элпью, которая сидела на полу и лихорадочно запихивала свои груди назад в лиф, откуда они выскочили, подняла взор, и на глазах у нее выступили слезы. — Ваша светлость? — запинаясь, проговорила она. — Леди Эшби? Неужели это вы? Графиня глянула на эту взъерошенную потаскуху и улыбнулась самой ослепительной улыбкой, какая только возможна при почерневших зубах и отвисшем зобе. — Как мило, когда тебя узнают. Да. — Она снисходительно улыбнулась Элпью, убедившись, что мужчины все это видят и слышат. — Это я, леди Анастасия Эшби де ла Зуш, баронесса Пендж, графиня… И прочее, и прочее… — Она снова обернулась к смотрителю. — Энглси-хаус, Джермен-стрит, Сент-Джеймс… — Она протянула руку за бумагами о своем освобождении. — Думаю, вы найдете все документы в порядке, — объявила она, продолжая жеманно улыбаться. Элпью уже поднялась. — Ваша светлость? Это же я. Ваша пропавшая Элпью, мадам. Только не говорите, что забыли меня. Вашу похищенную сироту. Повернувшись, графиня уставилась на нее. — Элпью? Неужели это моя дорогая Элпью? Этого не может быть… Я думала, что ты умерла… — Нет, мадам. Похищенная, но живая. Женщины упали друг другу в объятия и, сопровождая сцену бесчисленными вздохами и утирая набегающие слезы, вновь обрели друг друга после почти двадцатилетней разлуки. — О, Элпью, Элпью, — приговаривала графиня. — О, миледи, — ворковала Элпью. — Это нежное, милое дитя, — воскликнула графиня, указывая на сорокалетнюю женщину в своих объятиях, — многие годы была моей личной горничной. Она была мне совсем как дочь. Пока однажды ночью ее не похитили подлые грабители — вместе с огромным и невосполнимым собранием моей серебряной утвари, и до сего момента я больше ни разу не видела своей милой малютки. — О, мадам, мадам, — плакала Элпью. — Сколько я могу порассказать вам о той страшной ночи, и как я очнулась, связанная, с кляпом во рту — в сундуке, который привезли на пиратский клипер, направлявшийся в Новый Свет. — Похищенная каперами и корсарами! — взвыла графиня. — Моя бедная Элпью… Смотритель кашлянул, привлекая их внимание. — Простите меня, дамы, но неужели вы потеряли интерес к своему немедленному освобождению? Графиня тут же взяла себя в руки и шагнула вперед. — Разумеется, нет, клоун. Только дай мне мои бумаги, и я немедленно освобожу тебя от своего присутствия… Смотритель принялся зачитывать документ об освобождении. — Освободить одну женщину, возраст около сорока лет, по имени Элпью. Подписано Джорджем Кью, эсквайром. Графиня выхватила бумагу и просмотрела ее. Челюсть у нее отвисла. — Но это же… — На какое-то время она потеряла дар речи. — Мое, — сказала Элпью, выходя вперед и вырывая документ из рук ее светлости.
— Пиши… «Сегодня утром, пока часы отбивали восемь, а ночные сторожа еще спали в своих будках, достопочтенный Мармадьюк Смоллвуд затянул языком узел, который никогда не сможет развязать даже зубами. А именно — женился на обычной ковент-гарденской проститутке здесь, в часовне Флитской тюрьмы Его Величества…» Написал?