Вначале пришло тепло. Через три недели после Нового года столбик термометра в Алгонкин-Бей проделал немыслимое: поднялся выше нулевой отметки. В считанные часы улицы заблестели и почернели. Солнца совсем не было видно. Над шпилем собора навис серый облачный тент, и казалось, что так будет всегда. Тягостные сумерки длились с утра и почти до вечера. Повсюду глухо бормотали о глобальном потеплении. А потом пришел туман. Сначала он вился по лесам, окружавшим Алгонкин-Бей, как тонкие усики неведомого растения. В субботу, к середине дня, он превратился в густые облака, клубившиеся вдоль дорог. От безбрежных просторов озера Ниписсинг остались лишь едва заметные контуры, которые вскоре окончательно пропали из виду. Постепенно туман просочился в город, прижался к зданиям магазинов и церквям. Один за другим дома из красного кирпича исчезали за неряшливой серой завесой. А в понедельник утром Айвен Бергерон не мог разглядеть даже собственные руки. Накануне он лег поздно: смотрел хоккей, запивая его неразумным количеством пива. Теперь он двигался от своего дома к гаражу, полностью скрытому туманом, хотя до него было всего метров двадцать. Влажная пакость липла к лицу и рукам, как паутина; он чувствовал, как она проползает между пальцами. И со звуками туман тоже шутил шутки. Мимо в полном молчании скользнуло желтое соцветие фар, а уже потом, после какой-то неестественной паузы, стало слышно, как по влажному асфальту шуршат шины. Где-то лаял его пес. Обычно Шеп был молчалив — спокойное, самодостаточное животное. Но тут вдруг почему-то — из-за тумана? — он изменил своим привычкам, и теперь из зарослей доносился безостановочный лай. Резкое гавканье буравом впивалось в похмельный мозг Бергерона. — Шеп! Ко мне, Шеп! — Он подождал во мгле, но пес все не шел. Бергерон отпер дверь гаража и занялся побитым «ски-ду», который обещал привести в порядок еще к прошлому четвергу. Владелец должен был явиться за снегоходом сегодня днем, а его детали все еще были разбросаны по мастерской. Он включил приемник, и гараж заполнился голосами с Си-би-си. Когда было достаточно тепло, он обычно работал с открытой дверью, но туман лежал на подъездной аллее, словно чудище из кошмара, и Бергерон решил, что это слишком уж угнетает. Он уже хотел захлопнуть дверь, когда лай пса стал громче: похоже, теперь он доносился со двора. — Шеп! — Бергерон двинулся сквозь туман, вытянув вперед одну руку, как слепой. — Шеп! Черт, неужели опять? Лай сменился рычанием и визгом. По мощному телу Бергерона пробежала дрожь, ему стало как-то неуютно. В последний раз, когда Шеп вел себя так же, пес, как выяснилось, играл со змеей. — Шеп! Спокойно, дружок. Я иду. Бергерон шел теперь маленькими шажками, осторожно, словно пробирался по уступу скалы. Он напряженно вглядывался в туман. — Шеп! Пес оказался совсем рядом, всего метрах в двух. Припав к земле, он рвал что-то когтями. Бергерон подошел ближе и схватил собаку за ошейник. — Хватит, парень. Пес, заскулив, лизнул ему руку. Бергерон нагнулся пониже, чтобы посмотреть, что же такое там валяется. — Господи. Да, там она и лежала, белая, как рыбье брюхо, с завивающимися с одной стороны волосами. На запястье еще просматривался зигзаг — след от часов с растягивающимся браслетом. Кисть отсутствовала, но и без того было ясно, что во дворе у Айвена Бергерона — человеческая рука.
Если бы Рэй Шокетт не решил уйти на покой, Джон Кардинал не сидел бы сейчас со своим отцом в приемной, вместо того чтобы принимать звонки в управлении или — что еще вероятнее — бегать по улицам, создавая невыносимую жизнь для кого-нибудь из мелких алгонкинских преступников. Но нет, он торчал тут вместе с отцом, ожидая врача, которого ни один, ни другой ни разу в жизни не видели. К тому же врачом была женщина — как будто Стэн Кардинал мог принять совет от женщины. Ох, Рэй Шокетт, мысленно грозился Кардинал, надавать бы тебе по шее, ленивый ты эгоист. Кардиналу-старшему было восемьдесят три — это если говорить о физическом возрасте. Волоски у него на руках поседели, и глаза слезились, как у глубокого старика. Но в каком-то смысле, подумалось его сыну, старик так никогда и не повзрослел, оставшись четырехлетним ребенком. — Ну сколько еще нам ее ждать? — в третий раз спросил Стэн. — Мы сидим уже сорок пять минут. Она что, не уважает людей, не ценит их время? Как она, в таком случае, может быть хорошим доктором? — Тут как во всем, папа. Хороший доктор — человек занятой. — Ерунда. Это все от жадности. Типичная капиталистическая жадность. Когда я работал на железной дороге, я получал тридцать пять тысяч в год и был доволен. Да нам еще приходилось драться за каждый цент, и уж мы дрались, смею тебя уверить. Но в медицинский колледж поступают не ради того, чтобы получать потом какие-то там жалкие тридцать пять тысяч. Ну вот, подумал Кардинал. Тирада номер 27-д. Такое ощущение, что у отца в мозгу — набор кассет с проповедями. — А правительство, понятное дело, вело себя с этими ребятами как скряга Скрудж, — продолжал Стэн. — Так что они шли в брокеры или в адвокаты, чтобы получать столько, сколько им хотелось. А теперь вот еще и докторов приличных не стало. — Поговори с Джеффом Мэнтисом. Это он урезал государственное финансирование медицины. — И они непременно заставят тебя ждать, не важно, много их тут работает или мало, — не унимался Стэн. — Все дело в классовом расслоении. Его нам не только навязывают, но еще всячески афишируют. Маринуя тебя в приемной, они словно говорят: «Я важная персона, а ты — нет». — Папа, врачей не хватает. — Хотел бы я увидеть, что за молодая особа решила посвятить жизнь тому, чтобы заглядывать в глотки и задние проходы. Сам бы никогда не стал этим заниматься. — Мистер Кардинал? Стэн не без труда встал. Юная регистраторша вышла из-за своей стойки, сжимая в руках папку с бумагами. — Может быть, вам помочь? — Все в порядке, все в порядке. — Стэн повернулся к сыну. — Ты со мной или как? — Мне незачем туда с тобой идти, — ответил Кардинал. — Нет, ты тоже пойдешь. Я хочу, чтобы ты это услышал. По-твоему, я уже не гожусь для того, чтобы водить машину, так вот, надо тебе услышать правду. Регистраторша открыла перед ними дверь в кабинет, и они вошли. — Мистер Кардинал? Уинтер Кейтс. — Докторессе явно было едва за тридцать, но она поднялась из-за своего стола и двинулась вокруг него, чтобы обменяться с пациентом рукопожатием, с расторопностью бывалого профессионала. Ее тонкая бледная кожа резко контрастировала с черными волосами. Темные брови озадаченно приподнялись, когда она взглянула на Кардинала-младшего. — Я его сын. Он попросил, чтобы я пришел вместе с ним. — Он считает, что я не в состоянии водить машину, — заявил Стэн. — Но я-то знаю, что ноги у меня пошли на поправку, и пусть уж он услышит это из первых уст. Вам, кстати, сколько лет? — Тридцать два. А вам сколько? Стэн недоуменно крякнул, словно не ожидал такого вопроса. — Мне восемьдесят три. Доктор Кейтс сделала приглашающий жест, показывая на кресло у стола. — Не надо, все в порядке. Могу постоять. И вот они стояли втроем посреди кабинета, пока доктор Кейтс пролистывала карточку Стэна. Волосы у нее были зажаты заколкой. Казалось, иначе они бы прямо брызнули во все стороны, черные и неуправляемые. От нее так и веяло кипучей энергией, которую, казалось, обуздывала лишь серьезность ее профессии. — До недавних пор вы были вполне здоровым парнем, — отметила доктор Кейтс. — В жизни не курил. И не пил, разве что пиво за обедом. — Еще и умный парень вдобавок. — Не все так думают. — Стэн покосился на сына, но тот проигнорировал его взгляд. — У вас диабет, но вы его держите под контролем с помощью глюкофага. Вы сами отслеживаете уровень глюкозы в крови? — О да. Не могу сказать, чтобы мне так уж нравилось каждые пять минут колоть себя в палец, но я это делаю. Я держу уровень сахара в нормальных пределах. Пожалуйста, можете проверить. — Планирую это сделать. Стэн глянул на Кардинала, словно хотел сказать: «Эта женщина обращается со мной грубо? Господи, если только она мне вздумает грубить…» — Кроме того, доктор Шокетт пишет, что у вас была серьезная невропатия стоп. — Была. Теперь легче. — Вы испытывали затруднения при ходьбе. Даже при стоянии. Вряд ли при этом могла идти речь о том, чтобы водить машину, верно? — Я бы так не сказал. У меня ступни просто… нет, не то чтобы немели, а… на них словно губки лежали. Не так уж мне это мешало. Пожалуйста, не разрешайте ему водить, мысленно взмолился Кардинал. Он или сам убьется, или убьет кого-нибудь другого, я не хочу, чтобы мне позвонили и сообщили такую новость. Доктор Кейтс подвела Стэна к правой двери. — Присядьте в смотровой. Снимите ботинки, носки и рубашку. — Рубашку? — Хочу послушать ваше сердце. Доктор Шокетт нашел у вас аритмию и направил вас к кардиологу. Это было полгода назад, но я не вижу в карточке результатов. — Знаете, так я к нему и не попал, к этому кардиологу. — Очень жаль. — В голосе доктора Кейтс послышалась металлическая нотка. — Он был занят, я был занят. Сами знаете, как это бывает. В общем, так мы с ним и не увиделись. — У вас в семье были случаи сердечных заболеваний, мистер Кардинал. Такие вещи не следует игнорировать. — Она повернулась к Кардиналу-младшему. У нее был холодный взгляд, который он счел даже сексуальным — несомненно, именно потому, что она стремилась исключить из своего взгляда всякую чувственность. — Думаю, вам лучше подождать здесь. — Конечно. — Кардинал сел. В дверь негромко постучали, и вошла регистраторша. — Извините. Пришел Крейг Симмонс. Настаивает, чтобы я передала вам, что он вас ждет. — Мелисса, у меня пациент. У меня весь день пациенты, по записи. Он не может вот так вклиниться. — Знаю. Я ему говорила. Сто раз говорила. Не желает слушать. — Хорошо. Скажите, что я его приму после этого больного, но смогу уделить ему не больше пяти минут. Это в последний раз. Извините, — сказала доктор Кейтс, когда регистраторша вышла. В темных глазах врача уже не было такого спокойствия. — Некоторые не выносят, когда им отвечают «нет». Она вошла в смотровую и закрыла за собой дверь. Кардинал слышал их голоса, но слов разобрать не мог. Он огляделся. Во времена Рэя Шокетта все в этом кабинете было хромированное и пластмассовое. Теперь же — кожаные кресла, вентилятор под потолком, два стеллажа, где за стеклом теснится медицинская литература. Темно-красный персидский ковер создавал здесь теплую, гостеприимную атмосферу — словно вы попали не в кабинет врача, а в студию художника. Спустя четверть часа доктор Кейтс вышла из смотровой. За ней следовал Кардинал-старший, вид у него был грозный. Она вынула рецептурную книжку и стала писать, одновременно говоря: — Выписываю вам два лекарства. Первое — мочегонное, оно вам прочистит легкие. Второе — разжижающее кровь, оно вам снизит давление. — Она оторвала рецепты и протянула их Стэну. — Кардиологу я позвоню сама. Только тогда будет уверенность, что вы действительно придете к нему на прием. Моя ассистентка позвонит вам и сообщит время. — А как насчет вождения? — спросил Кардинал-младший. Доктор Кейтс покачала головой. Выбившаяся черная прядь волос обвилась вокруг ее шеи. — Никакого вождения. Стэн не выдержал: — Черт побери. Да вы хоть представляете, каково это, когда тебе приходится звонить кому-то каждый раз, когда ты захочешь выйти из дому? Вам всего тридцать, что вы понимаете? Откуда вам знать, что я чувствую или не чувствую — ступнями или, черт побери, каким-нибудь другим местом? Я сидел за баранкой еще за двадцать лет до вашего рождения. Никогда не попадал в аварии. Меня даже за превышение скорости никогда не штрафовали. И теперь вы меня уверяете, что я не могу водить машину? И что мне прикажете делать? Каждые пять минут звонить ему ? — Я понимаю, что вы расстроены, мистер Кардинал. Вы правы, мне бы тоже это не понравилось. Но вам стоит иметь в виду две важные вещи. — Ну, разумеется. Сейчас вы меня станете учить, о чем мне думать. — Позвольте мне закончить. — Что-что вы сказали? — Я сказала — позвольте мне закончить. Вот молодец, подумал Кардинал. Многие пугались гнева Стэна — в том числе и его собственный сын, — но эта молодая женщина умела владеть собой. — Две важные вещи. Во-первых, невропатия у вас, скорее всего, пойдет на убыль. Вы постоянно следили за содержанием сахара в крови, и это очень хорошо. Все станет ясно через три-четыре месяца. А во-вторых, каждый зависит от окружающих. Всем нам стоит научиться просить о том, в чем мы нуждаемся. — Ужасно чувствовать себя инвалидом, черт возьми. — Это не конец света. Откровенно говоря, меня сейчас больше волнует ваше сердце. У вас в легких много жидкости, я это обнаружила при прослушивании. Давайте сначала разберемся с этим, а потом уже будем думать о вождении, хорошо? Когда Кардинал с отцом вернулись в приемную, какой-то человек, сидевший там, выбрался из кресла и протиснулся мимо них в кабинет. Что-то в нем показалось знакомым — светлые волосы в сочетании с мускулатурой завсегдатая тренажерных залов? — но мужчина вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, прежде чем Кардинал сумел вспомнить, кто это такой. Регистраторша стала объяснять его отцу, как заполняется направление к врачу. Из кабинета доносились раздраженные голоса. — У доктора Кейтс много таких пациентов? — спросил Кардинал у регистраторши. — Это не пациент. Это… даже не знаю, как назвать… — Может, мы все-таки пойдем отсюда? — предложил Стэн. — Ты не поверишь, но у меня нет никакого желания провести остаток жизни у врачей.
Вначале пришло тепло. Через три недели после Нового года столбик термометра в Алгонкин-Бей проделал немыслимое: поднялся выше нулевой отметки. В считанные часы улицы заблестели и почернели.