Кандидат был перепуган до безумия. Он был в экипировке из бутика Гуннара Эйе — серый костюм от Эрменеджильдо Зенья, сшитая вручную рубашка от Борелли и бордовый галстук в мелкий сперматозоид — по моим прикидкам, «Черрути-1881». А насчет туфель я точно знал — «Феррагамо» ручной работы. У меня самого когда-то были такие. Бумаги, лежащие передо мной, гласили, что на счету кандидата — сданный выпускной экзамен Норвежской высшей школы экономики и управления бизнесом в Бергене со средней оценкой почти в семь баллов, один депутатский срок в стортинге от Партии Хейре и четырехлетняя история успешного руководства неким норвежским промышленным предприятием среднего бизнеса. И тем не менее Иеремиас Ландер был до безумия перепуган. Верхняя губа блестела от пота. Он поднял стакан с водой, который мой секретарь поставил на низкий столик между ним и мной. — Мне хотелось бы… — сказал я и улыбнулся. Не той открытой, бесхитростной улыбкой, словно приглашающей совершенно постороннего человека к огоньку, нет, не настолько несерьезной. Но вежливой и чуть тепловатой, которая, согласно специальной литературе, сигнализирует о профессионализме интервьюера, его объективности и аналитической дистанции. Именно отсутствие эмоциональной вовлеченности интервьюера позволяет кандидату сохранить к нему доверие. А кандидат при этом тоже — согласно той же литературе — будет сообщать о себе более трезвую, объективную информацию, поскольку у него возникнет ощущение, что любое актерство тут же раскусят, преувеличения разоблачат, а за уловки накажут. Но я улыбаюсь так совсем не по рекомендации специальной литературы. Ведь я плевал на специальную литературу, эту копилку патентованной муры разной степени заумности; а все, что мне надо, — это Инбау, Рейд и Бакли с их девятишаговым методом допроса свидетелей. Нет, я улыбаюсь так, поскольку в самом деле таков: профессионален, логичен и эмоционально не вовлечен. Я охотник за головами. Вообще-то это не очень трудно. Но я — царь горы. — Мне хотелось бы, — повторил я, — чтобы вы рассказали теперь о своей жизни вне работы. — А такая существует? — Его смешок прозвучал на полтона выше, чем следовало. Когда человек отпускает такого рода вымученные шутки во время интервью, то ему приходится не только самому улыбаться, но еще и следить взглядом за принимающей стороной — дошло ли? — Надеюсь, — сказал я, и его смешок превратился в покашливание. — Я полагаю, руководству предприятия важно, чтобы жизнь их нового шефа была сбалансированной. Им нужен человек, который сможет просидеть на этом месте не один год, стайер, способный рассчитывать силы. А не такой, что выгорит за четыре года. Иеремиас Ландер кивнул, выпив залпом полстакана воды. Он был примерно на четырнадцать сантиметров выше меня и тремя годами старше. То есть ему было тридцать восемь. Немного молод для такой работы. И он это знал и поэтому чуть подкрасил волосы — в легкую седину на висках. Я это еще раньше заметил. Я все заметил раньше. Я заметил, что кандидат, страдая от потливости ладоней, пришел с куском мела в правом кармане пиджака и ответил мне сухим и белоснежным рукопожатием. Из горла Ландера вырвался клекот. Я пометил в анкете: ВЫСОКАЯ МОТИВИРОВАННОСТЬ. ОРИЕНТИРОВАН НА ПОИСК РЕШЕНИЯ. — Так вы живете тут, в Осло? — спросил я. Он кивнул: — В Скёйене. — И женаты на… Я полистал его бумаги и сделал раздраженное лицо, показывающее кандидатам, что это от них ожидается инициатива. — На Камилле. Мы женаты десять лет. Двое детей. Школьники. — А как вы охарактеризуете ваш брак? — спросил я, не поднимая глаз. Дал ему две долгие секунды и продолжал, когда он так и не собрался с ответом: — Вы считаете себя по-прежнему женатыми, притом что последние шесть лет вы проводили на работе две трети вашей жизни? Я поднял глаза. Растерянность во взгляде, как и ожидалось. Я был непоследователен. Сбалансированная жизнь. И требование самоотдачи. Вместе они плохо сочетаются. Прошло четыре секунды, прежде чем он ответил. Одна секунда — лишняя. — Надеюсь. Уверенная, отработанная улыбка. Но все же недостаточно отработанная. Для меня. Он ответил мне моими же словами, и я зачел бы это в плюс, будь тут осознанная ирония. Однако в данном случае это лишь неосознанное копирование реплики человека, чей статус воспринимается как более высокий. НИЗКАЯ САМООЦЕНКА, записываю я. К тому же он «надеется», он не знает, не выказывает прогноза, не читает будущего в хрустальном шаре и даже понятия не имеет о том, что всякий руководитель должен как минимум производить впечатление ясновидящего. НЕ ИМПРОВИЗАТОР. НЕ ПИЛОТ ХАОСА. — Она работает? — Да. В адвокатской конторе, в центре. — Каждый день, с девяти до четырех? — Да. — А когда дети болеют, кто остается дома? — Она. Но к счастью, Никлас и Андерс так редко… — Так у вас ни домработницы, никого, кто находился бы дома в дневное время? Он колебался, как все кандидаты, когда они не уверены, какой ответ предпочтительнее. Врут они при этом до обидного редко. Ландер помотал головой. — Судя по вашему виду, вы следите за своим здоровьем, Ландер? — Да, занимаюсь спортом регулярно. Никаких колебаний на этот раз. Все знают, что предприятиям не нужен топ-менеджер, которого хватит инфаркт на первой же крутой горке. — Бег трусцой и на лыжах, надо полагать? — Да-да. Вся моя семья любит бывать на природе. У нас даже горный домик есть в Нуреуфьелле. — Ясно. Значит, и собака есть. Он покачал головой. — Нет собаки? Аллергия? Энергичное мотание головой. Я записал: ВОЗМОЖНО, ОТСУТСТВУЕТ ЧУВСТВО ЮМОРА. Тут я откинулся на спинку кресла и соединил кончики пальцев. Жест, конечно, преувеличенно вызывающий. А что тут сказать? Я такой. — Как вы оцениваете свою репутацию, Ландер? И что вы сделали, чтобы у нее была цена? Он нахмурил взмокший лоб, силясь понять. Две секунды, капитуляция: — В смысле? Я вздохнул, так, чтобы он услышал. Огляделся, словно в поисках какого-нибудь педагогического примера, к которому до сих пор не прибегал. И, как обычно, нашел его на стене перед собой. — Вы интересуетесь искусством, Ландер? — Немного. Жена интересуется, во всяком случае. — Моя тоже. Видите вон ту картину? — Я указал на «Sara gets undressed», двухметровой высоты портрет на латексе — женщина в зеленой рубашке, скрестив руки, собирается снять через голову красный свитер. — Подарок моей жены. Художник Джулиан Опай, вещь ценой в четверть миллиона крон. У вас есть какой-нибудь предмет искусства такой ценовой категории? — Вообще-то да. — Поздравляю. Можно ли при взгляде на него догадаться, сколько он стоит? — Вряд ли. — Вот именно — вряд ли. Вот эта картина состоит из нескольких штрихов, голова женщины — это овал, ноль без лица, а краска нанесена ровно, без всякой текстуры. К тому же она оцифрована и может быть распечатана в одно нажатие клавиши. — Ужас. — Единственное — на мой взгляд, единственное — основание для того, чтобы картина стоила четверть миллиона, — это репутация художника. Слухи о том, что он хорош, вера рынка в то, что он гений. Потому что гениальность — такая вещь, которую руками не пощупаешь, в ней никто никогда до конца не уверен. Вот так и с руководителями, Ландер. — Я понимаю. Репутация. Руководитель должен внушать доверие. Помечаю у себя: НЕ ДУРАК. — Конечно, — продолжаю я. — Все зависит от репутации. Не только зарплата руководителя, но и биржевая цена акций предприятия. Так каким же произведением искусства вы владеете и как высоко оно оценивается? — Автолитография Эдварда Мунка «Брошь». Цены я не знаю, но… Я нетерпеливо махнул рукой. — На последнем аукционе она шла за триста пятьдесят тысяч, — сказал он. — А как такая ценность защищена от кражи? — В нашем доме хорошая охранная система, — сказал он. — «Триполис». У всех соседей такая. — «Триполис» хорош, но дорог — у меня он у самого стоит. Тысяч восемь в год. А сколько вы инвестировали в собственную профессиональную репутацию? — В смысле? — Двадцать тысяч? Десять тысяч? Меньше? Он пожал плечами. — Ни единого эре, — сказал я. — У вас резюме и карьера, которые стоят раз в десять дороже, чем картина, о которой вы говорили. Однако никто за всем этим не присматривает, никакой охранник. Потому что вы не видите такой необходимости. Вы считаете, что результат вашего руководства акционерным обществом сам за себя говорит. Ведь так? Ландер не ответил. — Однако, — сказал я, подавшись вперед и понизив голос, словно собираясь сообщить некую тайну, — это не так. Результат — это картина Опая: несколько штрихов и ноль без лица. Картина — ничто, репутация — все. Это-то мы и можем предложить. — Репутацию? — Вы тут сидите передо мной, один из шести хороших кандидатов на руководящую должность. Только не думаю, что вы ее получите. Потому что для такой должности ваша репутация слабовата. Рот у него раскрылся, словно для протестующего крика. Которого так и не последовало. Я снова откинулся на высокую спинку кресла, оно скрипнуло. — Господи, да вы же добивались этой работы! А всего-то и надо было, чтобы какое-нибудь подставное лицо просто указало нам на вас, а вы бы потом, при встрече с нами, уверяли, что знать об этом не знаете. Ведь за топ-менеджером надо еще охотиться, они не появляются сами, готовенькие — подстреленные и освежеванные. Я видел — мои слова возымели действие. Он был глубоко потрясен. Это вам не обычная анкета для интервью, ни Кюте, ни Диск, ни какой-нибудь еще из подобных же тупых и неудобных вопросников, выдуманных психологами с более или менее выраженной психологической тугоухостью и так называемыми специалистами по человеческому потенциалу, которые сами такового начисто лишены. Я вновь понизил голос: — Я надеюсь, ваша жена не слишком расстроится, когда вы ей все это расскажете сегодня вечером. Что вожделенная работа вам так и не досталась. Что карьера в этом году пока повисает в режиме ожидания. Как было и в прошлом году… Он вздрогнул в своем кресле. В десятку! Еще бы. Это же Роджер Браун в действии, ярчайшая звезда рекрутингового небосклона на сегодняшний день! — В прошлом? — А разве нет? Вы ведь предлагались на руководящую должность в «Денья». Майонез и печеночный паштет, правильно? — Я полагал, там все конфиденциально, — кротко проговорил Иеремиас Ландер. — Безусловно. Но у меня такая работа — отслеживать все. Вот я и отслеживаю. Доступными мне методами. Глупо добиваться должности, которую не получишь, особенно в вашем положении, Ландер. — В моем положении? — Ваши бумаги, ваши профессиональные достижения, результаты тестов и мое впечатление от вас говорят мне, что все необходимое у вас есть. Что вам не хватает только репутации. А в репутации главное — эксклюзивность. Метания в поисках негарантированной работы подрывают эксклюзивность. Вы руководитель, вы ожидаете не места — но место! Ту самую, единственную работу. И она вам будет предложена. На серебряном блюдечке. — Правда? — сказал он, снова пытаясь изобразить уверенную улыбку. На этот раз безуспешно. — Я очень хотел бы заполучить вас в нашу конюшню. Вы не должны искать никаких других мест. Не должны соглашаться, когда вам позвонят из других рекрутинговых агентств с привлекательно выглядящими предложениями. Вы должны держаться только нас. Быть эксклюзивом. Дать нам выстроить вам репутацию и охранять ее. Позволить нам стать для вашей репутации тем, чем «Триполис» стал для вашего дома. Через два года вы придете к жене с гораздо более хлебной должностью, чем эта, о которой мы толкуем. С гарантией. Иеремиас Ландер провел большим и указательным пальцами вдоль тщательно выбритого подбородка. — Хм. Это несколько иной поворот, чем я думал.
Кандидат был перепуган до безумия.