Майк пристально разглядывал две двери, расположенные в нескольких дюймах одна от другой. Первая из них постоянно была слегка приоткрыта, но, когда кто-нибудь толкал соседнюю дверь, она захлопывалась сама собой. Этот процесс повторялся каждый раз, когда в зал входили одетые в ливреи официанты с горами канапе на подносах. Хлоп-хлоп. Одна дверь распахивалась, другая — закрывалась, и Майк в конце концов подумал: то, что он так пристально следит за всякими пустяками, весьма красноречиво характеризует выставленные на аукцион полотна. Впрочем, в глубине души он знал, что не прав. К достоинствам будущих лотов его занятие не имело никакого отношения, зато оно многое говорило о нем самом. Многое, если не все. Майку Маккензи недавно исполнилось тридцать семь; он был очень богат и отчаянно скучал. Деловые страницы самых разных газет часто называли его «компьютерным магнатом, добившимся успеха благодаря своим собственным усилиям», но истина заключалась в том, что ни к каким компьютерам Майк уже давно не имел никакого отношения. Свою компанию, занимавшуюся разработкой программного обеспечения, он на корню продал венчурному консорциуму. Поговаривали, что всего за несколько лет Майк Маккензи исчерпал себя до донышка как бизнесмен, и было не исключено, что эти слухи не так уж несправедливы. Свой бизнес Майк основал сразу после университета на паях с близким другом Джерри Пирсоном. Именно Джерри показал себя настоящим гением программирования; благодаря ему дела быстро пошли в гору, однако сам он был человеком на редкость стеснительным и замкнутым, поэтому Майку волей-неволей пришлось взять на себя деловую часть, став официальным лицом фирмы. После продажи компании друзья поделили прибыль пополам, после чего Джерри неожиданно уехал в Австралию, в Сидней, где, как он заявил, был намерен начать новую жизнь. В мейлах, которые регулярно получал от него Майк, Джерри на все лады расхваливал сиднейские рестораны и ночные клубы, городскую жизнь и серфинг (не компьютерный, а самый обыкновенный). Частенько он присылал другу и цифровые фотографии, сделанные камерой мобильного телефона, на который Джерри с удовольствием снимал знакомых девушек. Казалось, сдержанный, стеснительный Джерри Пирсон куда-то исчез, в одночасье превратившись в разнузданного плейбоя, однако это не мешало Майку чувствовать себя обманщиком. Он-то знал, что без Джерри вряд ли сумел бы добиться столь выдающегося успеха в такой высококонкурентной области, как разработка компьютерного «софта». Процесс создания собственной компании был изнурительным и нервным, но захватывающим. В первое время Майк вынужден был постоянно мотаться по стране, жить в отелях и обходиться тремя-четырьмя часами сна в сутки, пока Джерри сидел в Эдинбурге, изучая монтажные платы и новейшие программные продукты. Процесс отладки и вылавливания мелких недочетов в их самом известном программном приложении подарил обоим настоящую эйфорию, в которой оба пребывали несколько недель. Когда все было готово, деньги хлынули на счета фирмы полноводным потоком, который принес с собой юристов, бухгалтеров, советников, планировщиков, секретарей, внимание прессы, частные предложения от крупных банкиров и финансовых менеджеров… и почти ничего сверх этого. Майк, во всяком случае, довольно скоро разочаровался во внешних атрибутах богатства. Поначалу он купил себе «ламборджини», но супермашина надоела ему уже через полмесяца. Ненамного дольше продержался и «феррари»; теперь же Майк уже больше года ездил на подержанном «мазератти», который под влиянием мимолетного каприза приобрел по объявлению в газете. Он устал от полетов на реактивных лайнерах, от люксов в пятизвездочных отелях, от навороченных электронных игрушек и прочих прибамбасов. Снимки его роскошной квартиры в пентхаусе появлялись даже в модном журнале — правда, благодаря главным образом открывавшейся из окон панораме города. Вид и в самом деле был захватывающим: тонкие дымоходы и изящные шпили соборов, а на самом горизонте — темный вулканический холм и Эдинбургский замок на вершине, и к Майку стали являться любопытствующие, которых он называл «экскурсантами». Сам Майк, впрочем, не делал почти ничего, чтобы оправдать их ожидания и привести свой стиль жизни в соответствие со статусом молодого миллионера. Диван у него был старый, перевезенный еще с прежней квартиры; то же относилось к стульям и к обеденному столу. На полу по обеим сторонам камина громоздились стопки старых газет и журналов, а огромный телевизор с плоским экраном и стереоколонками имел такой вид, словно хозяин пользовался им крайне редко. Единственное, что сразу привлекало внимание гостей, были многочисленные картины. Искусство, как говорил Майку один из его финансовых советников, является одним из самых надежных и выгодных способов помещения капитала. Он же порекомендовал надежного маклера-консультанта, который должен был позаботиться о том, чтобы Майк покупал правильные картины. «Приобретать мудро и с выгодой» — так он выразился. Майк, однако, довольно скоро понял, что купленные «мудро и с выгодой» картины вовсе не обязательно придутся ему не по душе, да и набивать своими деньгами карманы модных художников он не хотел. Кроме того, колебания рыночной конъюнктуры могли вынудить его расстаться с картинами, которые Майку нравились, поэтому в конце концов он предпочел идти собственным путем — и отправился на свой первый аукцион. Там Майк занял место в переднем ряду, мимоходом удивившись тому, что остальная публика отчего-то собралась в глубине зала, хотя свободных кресел впереди было больше чем достаточно. Довольно скоро он, впрочем, узнал причину: те, кто стоял сзади, прекрасно видели, как ведут себя прочие участники торгов, и могли корректировать свои ставки. Как впоследствии признался его близкий друг Аллан, за свою первую картину — натюрморт кисти Боссуна — Майк заплатил тысячи на три больше только потому, что аукционист угадал в нем зеленого новичка и начал повышать цену, зная, что покупатель никуда не денется. — Но зачем ему это было нужно? — удивился Майк. — По всей вероятности, у аукциониста в загашнике было еще несколько Боссунов, — пояснил Аллан. — А когда цены на произведения того или иного художника идут вверх, аукционист может распродать свои запасы с куда большей выгодой. — Но если бы я отказался повышать, он мог не продать и этот натюрморт, — возразил Майк, но Аллан только улыбнулся и пожал плечами. Сейчас Аллан был где-то в зале — листал каталог и отмечал возможные приобретения. Вряд ли он мог позволить себе что-то серьезное — на зарплату банковского служащего особо не разбежишься. Тем не менее глаз у него был наметанным, да и живопись он любил по-настоящему. Именно поэтому в дни аукционов Аллан заметно грустнел — ему было больно смотреть, как полотна, которыми он сам жаждал обладать, покупают посторонние люди. Не раз и не два Аллан жаловался Майку, что купленные на аукционах шедевры во многих случаях исчезают из общественного доступа на целое поколение или даже больше. — В худшем случае их приобретают в качестве вложения свободных средств и хранят даже не дома, а в банковской ячейке, — сетовал Аллан. — Для таких владельцев картины — просто капитал, который со временем принесет изрядные дивиденды. — Уж не хочешь ли ты сказать, что я ничего не должен покупать? — спросил как-то Майк. — Ты же делаешь это не для того, чтобы вложить деньги, правда? Покупать нужно то, что тебе действительно нравится. И вот теперь стены в квартире Майка были сплошь увешаны картинами XIX и XX столетий, написанных в основном шотландскими художниками. У него были довольно эклектичные вкусы, поэтому кубистские полотна соседствовали в его пентхаусе с пасторальными пейзажами, а рядом с классическим портретом мог висеть модерновый коллаж. И в большинстве случаев Аллан одобрял его выбор. С Алланом Майк познакомился примерно год назад на приеме в штаб-квартире инвестиционного отделения Первого Каледонского банка — или «Первого К», как его еще называли. Помимо всего прочего банк владел довольно внушительной коллекцией произведений искусства. Стены вестибюля в главном здании на Джордж-стрит были украшены большими абстрактными полотнами работы Фейрберна, а над стойкой дежурного висел триптих Култона. В «Первом К» имелся даже свой собственный искусствовед-консультант, в обязанности которого входило открывать новых перспективных художников (главным образом — на дипломных выставках в колледжах живописи и искусств), скупать их работы по дешевке и продавать, когда цена на того или иного мастера достаточно вырастет. В тот первый вечер Майк по ошибке принял Аллана именно за такого консультанта, и двое мужчин разговорились. — Аллан Крукшенк, — представился Аллан, пожимая протянутую руку. — Ну а кто вы такой, я конечно же знаю. — Еще раз прошу прощения за ошибку, — извинился Майк со смущенной улыбкой. — Просто здесь мы с вами — единственные, кому, кажется, не все равно, что висит на стенах. Аллану было под пятьдесят, и он жил один — развод, как он заявил в минуту откровенности, обошелся ему «чертовски дорого». Два его сына-подростка учились в закрытой частной школе; что касалось дочери, то ей было за двадцать, и она могла считаться самостоятельной. В банке Аллан работал с КЧК — клиентами с крупным личным чистым капиталом, однако, как он уверил Майка, навязывать ему свои услуги у него и в мыслях не было. Вместо этого Аллан предложил познакомить нового знакомого с той частью банковской коллекции, которая была открыта для публики. — Кабинет управляющего, к сожалению, закрыт, а жаль. Там у него висит Уилки и пара отличных Ребернов. После приема они в течение нескольких недель обменивались мейлами, пару раз выбрались в паб — и незаметно подружились. Сегодня Майк пришел на предварительный просмотр будущих лотов только потому, что Аллан сказал — это может оказаться интересно. До сих пор, однако, он не видел ничего такого, что могло бы разжечь его алчность коллекционера, если не считать наброска углем, принадлежавшего одному из известных шотландских колористов. Впрочем, таких — или весьма похожих — набросков у Майка было уже три. Не исключено, что все они когда-то были вырваны из одного альбома. — Ты, я вижу, скучаешь? — с улыбкой спросил Аллан. В одной руке он держал каталог с несколькими загнутыми страницами, в другой — пустой бокал из-под шампанского. К его галстуку в тонкую полоску прилипло несколько крошек: похоже, Аллан рискнул попробовать несколько канапе. — Скучаю, — признался Майк. — Как, неужели ни одна блондинка-«золотоискательница» не сделала тебе предложения, от которого ты не смог отказаться? — Пока нет, увы. — Впрочем, мы же не где-нибудь, а в Эдинбурге. В этом городе нормального молодого мужчину скорее попросят составить партию в бридж… — Аллан огляделся по сторонам. — А сегодня здесь все как всегда: халявщики-дармоеды, маклеры, агенты, крупные коллекционеры… — И к какой категории относимся мы? — Мы относимся к настоящим любителям искусства, Майкл. Только так — и никак иначе. — Ты уже решил — будешь завтра за что-нибудь бороться? — Наверное, нет… — Аллан вздохнул и зачем-то заглянул в свой пустой бокал. — У меня на столе скопилась целая пачка счетов за обучение, которые нужно оплатить. Я знаю, знаю, что ты сейчас скажешь: что в городе, мол, хватает хороших бесплатных школ, что сам ты тоже учился в обычном муниципальном заведении и это не принесло тебе никакого вреда, но… В данном случае речь идет не об образовании, а о традиции. Как-никак, три поколения Крукшенков учились в одной и той же закрытой частной школе и… Мой отец перевернулся бы в гробу, если бы я отдал парней куда-то еще. — Думаю, Марго тоже было бы что сказать по этому поводу. При упоминании своей бывшей жены Аллан преувеличенно содрогнулся, изображая страх. Майк улыбнулся, но ничего не сказал. Некоторое время назад он уже предложил Аллану финансовую помощь — и совершил ошибку. Человек, который работал в банке и каждый день имел дело с самыми богатыми людьми Шотландии, не собирался опускаться до подачек. — Заставь Марго платить свою долю, — поддразнил Майк друга. — Ты всегда говорил, что она зарабатывает не меньше твоего. — О, она в полной мере воспользовалась своей финансовой независимостью, когда выбирала себе адвокатов. Проходивший мимо официант предложил им блюдо с плохо пропеченными канапе. Майк отрицательно качнул головой, а Аллан попросил принести еще шампанского. — То, что они тут подают, можно назвать шампанским лишь с очень большой натяжкой, — заметил он, когда официант отошел достаточно далеко. — Обыкновенная шипучка, по-моему. Думаешь, почему каждая бутылка завернута в салфетку? Чтобы мы не могли прочесть этикетку — вот почему! — Аллан снова оглядел зал. — Ты еще не разговаривал с Лаурой? — уточнил он. — Только поздоровался, — ответил Майк. — Лаура сегодня нарасхват. — Зимний аукцион был первым, который она вела, — напомнил Аллан. — И не сказать, чтобы он прошел удачно. Ей нужно расположить к себе потенциальных покупателей. — А мы к ним не относимся? — Прости, Майк, но тебя же видно насквозь. Тебе недостает того, что игроки в покер называют «лицо». Когда ты с ней здоровался, Лаура узнала о тебе все по твоему взгляду и глуповато-восторженной улыбке. Я давно заметил: если ты видишь картину, которая тебе нравится, ты делаешь стойку, как охотничий пес, а когда решаешь купить — приподнимаешься на цыпочки… — Пытаясь показать, как ведет себя приятель, Аллан несколько раз качнулся с пятки на носок — и практически без перехода протянул свой бокал навстречу официанту, который спешил к ним с бутылкой шампанского. — Я вижу, ты умеешь читать не только по лицам, но и по жестам, не так ли? — рассмеялся Майк. — В моей работе это необходимо. Большинству КЧК нравится, когда ты угадываешь их невысказанные желания. — Ну и о чем я думаю сейчас? — Майк прикрыл свой бокал ладонью, и официант, вежливо поклонившись, двинулся дальше. Аллан зажмурил глаза и сделал вид, что задумался. — Ты думаешь, что можешь прекрасно обойтись без моих дурацких замечаний, — сказал он, снова открывая глаза. — Еще ты мечтаешь хотя бы несколько минут полюбоваться нашей прекрасной хозяйкой — постоять перед нею на цыпочках, как перед картиной… — Аллан немного помолчал и добавил: — Ну а кроме того, ты хотел предложить перейти в бар, где можно достать нормальную выпивку. — Это просто поразительно!.. — Майк притворился потрясенным сверхъестественными способностями друга. — А главное, — торжественно объявил Аллан, слегка салютуя ему бокалом, — одно из твоих желаний вот-вот исполнится… Но Майк уже и сам заметил Лауру Стэнтон, которая, ловко лавируя в толпе, двигалась в их сторону. Вместе с каблуками в ней было футов шесть. Ее густые золотисто-каштановые волосы были собраны на затылке в простой конский хвост, а в вырезе черного, до колен, платья без рукавов поблескивал опаловый кулон. — Привет, Лаура. — Аллан дружески расцеловал ее в обе щеки. — Поздравляю, ты сумела подобрать неплохой ассортимент. — Скажи это своим нанимателям в «Первом К» — сегодня я заметила по меньшей мере двоих агентов, которые работают на ваших конкурентов. Как видно, в наши дни каждый банк не прочь прикупить для своего зала заседаний что-нибудь этакое… — Лаура повернулась к Майку. — Ну, здравствуй еще раз, — проговорила она, слегка наклоняясь вперед, чтобы расцеловаться и с ним. — Как дела?.. У меня такое ощущение, что ты не увидел здесь ничего, достойного твоего внимания. — Не совсем так, — с улыбкой поправил Майк, заставив женщину слегка порозоветь от удовольствия. — Где ты нашла своего Мэтьюсона? — поинтересовался Аллан. — Похожая картина висит у нас на четвертом этаже перед лифтами. — Этот Мэтьюсон попал ко мне из одного поместья в Пертшире. Владелец намерен купить соседний луг, чтобы застройщики не испортили ему вид. — Лаура повернулась к нему: — А ваш «Первый К» не хотел бы?.. Аллан неопределенно пожал плечами и надул щеки. — Мэтьюсон? — вмешался Майк. — Я что-то его не… — Заснеженный ландшафт, — пояснила Лаура, указывая на дальнюю стену зала. — Вон тот, в вычурной золотой раме… По-моему, эта вещь не в твоем вкусе, Майк. — И не в моем, — счел необходимым добавить Аллан. — Овцы на высокогорном пастбище сбились в кучу для тепла… Одни мохнатые зады, ничего примечательного. — Вам, наверное, будет небезынтересно узнать, — добавила Лаура специально для Майка, — что за Мэтьюсона дают гораздо больше, если на картине видны лица… то есть морды животных. — Она знала, что подобная информация покажется ему любопытной, и Майк действительно кивнул в знак признательности. — А как нынче обстоят дела на континенте? — продолжал расспрашивать Аллан. Лаура немного помолчала, словно обдумывая ответ: — Русский рынок на подъеме. То же касается Индии и Китая. Думаю, когда начнутся торги, у нас не будет недостатка в заморских участниках. — А как насчет предварительных договоренностей? Лаура сделала вид, будто замахивается на Аллана каталогом. — Вот теперь ты точно вынюхиваешь, — поддразнила она. — Между прочим, — вмешался Майк, — я наконец повесил своего Монбоддо. — И куда же? — поинтересовалась Лаура. — Сразу перед входной дверью. — Натюрморт Альберта Монбоддо был его единственной покупкой, сделанной на зимнем аукционе. — Ты обещала зайти, взглянуть на него, — напомнил он. Лаура прищурилась. — Я сброшу тебе мейл, когда соберусь. А пока… Было бы неплохо, если бы ты опроверг кое-какие слухи… — Ого! — Аллан фыркнул в бокал. — Какие слухи? — Говорят, ты налаживаешь отношения с другими, менее достойными, аукционными домами. — От кого ты это слышала? — удивился Майк. — Мир тесен, — отозвалась она неопределенно. — Ну что ты скажешь в свое оправдание? — Я же ничего у них не купил! — возразил Майк. — Этот поросенок действительно покраснел или мне кажется? — ухмыльнулся Аллан. — Смотри, как бы рядом с твоим Монбоддо я не обнаружила вещей с аукционов «Кристис» или «Сотбис», — предупредила Лаура. — В этом случае ты меня больше не увидишь. Понятно? Прежде чем Майк успел что-нибудь ответить, на его плечо легла чья-то мясистая рука. Обернувшись, он встретился взглядом с темными, пронзительными глазами профессора Роберта Гиссинга. Куполообразная лысина профессора блестела от испарины, твидовый галстук сбился набок, голубой полотняный пиджак был безнадежно измят и совершенно потерял форму, и все же выглядел Гиссинг весьма внушительно, а его гулкий голос звучал уверенно и властно. — А, золотая молодежь. Приехали, чтобы спасти меня от этого кошмара? — Профессор экспансивно взмахнул своим бокалом из-под шампанского, словно дирижер — палочкой, потом его взгляд остановился на Лауре. — Нет, вас я ни в чем не обвиняю, моя дорогая, — прогудел он. — В конце концов, это ваша работа. — Банкетное обслуживание заказывал Хью. Гиссинг выразительно качнул головой. — Вообще-то я имел в виду картины, — уточнил он. — Даже не знаю, зачем я хожу на эти жалкие поглядушки… — Может, из-за бесплатной выпивки? — лукаво предположил Аллан, но профессор и ухом не повел. — Десятки, сотни превосходных работ талантливых мастеров! И за каждым взмахом кисти, за каждым движением карандаша своя история, бессонные ночи, мучительные размышления и поиски наиболее удачного варианта… — Гиссинг сжал пальцы, словно держа невидимую кисть. — Эти картины принадлежат всем, они — часть нашего коллективного сознания, наша история, концентрированное выражение нашего национального духа, если угодно… — Профессор сел на своего любимого конька, и Майк незаметно подмигнул Лауре. Оба уже много раз слышали эту речь — или ее варианты. — Этим картинам не место в залах заседаний банков и корпораций, куда не попасть простому смертному, — продолжал тем временем Гиссинг. — И тем более они не должны томиться в защищенных хранилищах страховых компаний или украшать собой охотничьи домики капитанов индустрии… — …А также квартиры скороспелых миллионеров, сколотивших состояние на программном обеспечении, — вставил Аллан, но Гиссинг только погрозил ему сосискообразным пальцем. — Вы в вашем Первом Каледонском едва ли не хуже всех! — прогремел он. — Вы совершаете настоящее преступление, когда переплачиваете за произведения молодых, еще не до конца раскрывшихся художников, которые сразу начинают воображать о себе невесть что… Он ненадолго замолчал, чтобы перевести дух, потом снова хлопнул Майка по плечу. — Тем не менее я не желаю, чтобы кто-то нападал на моего юного друга… — Гиссинг сильнее сжал плечо Майка, и тот поморщился. — Особенно если он намерен угостить старика-профессора пинтой виски. — Ладно, мальчики, развлекайтесь, а я вас оставлю. — Лаура помахала всем троим свободной рукой. — И не забудьте: аукцион состоится ровно через неделю! — И с улыбкой, которая, как показалось Майку, была адресована персонально ему, она ушла. — Ну что, «Вечерняя звезда»?.. — предложил Гиссинг. Майк не сразу сообразил, что профессор имеет в виду винный бар, расположенный дальше по улице.
Майк пристально разглядывал две двери, расположенные в нескольких дюймах одна от другой. Первая из них постоянно была слегка приоткрыта, но, когда кто-нибудь толкал соседнюю дверь, она захлопывалась сама собой. Этот процесс повторялся каждый раз, когда в зал входили одетые в ливреи официанты с горами канапе на подносах. Хлоп-хлоп. Одна дверь распахивалась, другая — закрывалась, и Майк в конце концов подумал: то, что он так пристально следит за всякими пустяками, весьма красноречиво характеризует выставленные на аукцион полотна. Впрочем, в глубине души он знал, что не прав. К достоинствам будущих лотов его занятие не имело никакого отношения, зато оно многое говорило о нем самом. Многое, если не все.