День начался неудачно. Полтора килограмма фаршированных сардин, поглощенных за ужином, не давали комиссару покоя, всю ночь он ворочался и в конце концов проснулся ни свет ни заря туго замотанным в простыни, словно мумия. Встал, пошел на кухню, открыл холодильник и выпил полбутылки ледяной воды. Пока пил, выглянул в распахнутое окно. Рассвет обещал погожий день: море гладкое, как скатерть, в небе ни облачка. Кажется, Монтальбано, чье настроение всегда портилось вместе с погодой, сегодня мог об этом не тревожиться. Время было слишком раннее, он лег и, укрывшись с головой, приготовился соснуть еще пару часов. Перед сном он всегда представлял себе, как на своей маленькой вилле в Боккадассе, в Генуе, спит Ливия. Ее невидимое присутствие помогало ему отправиться в путешествие, короткое или долгое, в страну глубокого «деревенского сна» – «the country sleep», как говорилось в его любимом стихотворении Дилана Томаса. Путешествие только началось, когда его внезапно прервал телефонный звонок. Комиссару показалось, что этот звук прошел, как дрель, через всю голову из одного уха в другое, по пути просверлив мозг. – Алло! – С кем говорю? – Скажи сначала, кто ты. – Это Катарелла. – В чем дело? – Простите меня, доктор, я не узнал голос вашей персоны. Возможно, вы спали? Катарелла, как истинный сицилиец и к тому же полицейский, изо всех сил старался говорить красиво. – Вполне возможно, в пять утра! Ты можешь сказать, в чем дело, не мороча мне голову? – В Мазаре-дель-Валло случилось убийство. – И при чем здесь я? Я-то в Вигате. – Видите ли, доктор, этот труп… Комиссар положил трубку и выдернул провод из розетки. Закрывая глаза, он подумал, что мог понадобиться своему другу Валенте, заместителю начальника полиции Мазары. Но решил позвонить ему попозже, с работы.
Ставня с грохотом стукнулась о стену, и Монтальбано подскочил на кровати, вытаращив глаза от страха. Спросонья он решил, что в него стреляли. Сразу видно было, что погода переменилась: порывы холодного сырого ветра гнали мутные волны, все небо затянули тучи, дело шло к дождю. Чертыхаясь, комиссар встал, пошел в ванную, включил душ, намылился. Внезапно вода кончилась. В Вигате, а значит, и в Маринелле, где он жил, воду давали в принципе раз в три дня. В принципе – потому что никогда нельзя было быть уверенным, дадут ее завтра или через неделю. К этому Монтальбано был готов, на крыше он установил вместительный контейнер, но на сей раз, видимо, воды не было больше восьми дней, и автономного водоснабжения не хватило. Он бросился в кухню, подставил кастрюлю под кран, из которого сочилась тонкая струйка, ту же операцию проделал с раковиной в ванной. Кое-как смыл собранной водой пену, но настроение совсем испортилось. По дороге в Вигату он осыпал проклятьями каждого встречного водителя; впрочем, похоже, они и сами правила дорожного движения использовали только в качестве туалетной бумаги. Комиссар вспомнил о звонке Катареллы и о том, как он его себе объяснил. Но Валенте не пришло бы в голову звонить ему домой в пять утра, даже если нужна была его помощь из-за убийства в Мазаре. Такое объяснение удовлетворило его лишь потому, что позволило с чистой совестью мирно проспать еще пару часов. – Абсолютно никого нет! – сообщил Катарелла, как только завидел его, почтительно приподнимаясь из-за коммутатора. Они с Фацио решили, пусть уж принимает звонки, как бы дико и путано он о них не докладывал: все же здесь от него меньше вреда, чем в любом другом месте. – Разве сегодня праздник? – Нет, доктор, день не праздничный, но все уехали в порт из-за того трупа в Мазаре, из-за кого я вам звонил сегодня, если вы не запамятовали, ранним утром. – Но раз труп в Мазаре, что они делают в порту? – Нет же, доктор, труп здесь. – Но если труп здесь, господи, почему ты мне говоришь, что он в Мазаре? – Потому что убитый был из Мазары, он там работал. – Катаре, если рассуждать по-твоему, – хотя ты и не рассуждаешь, – когда в Вигате убьют туриста из Бергамо, ты что мне скажешь? Что труп в Бергамо? – Доктор, видите ли, загвоздка тут выходит в том, что это проезжий труп. То есть в том, что его застрелили, когда он плыл на рыболовецком судне из Мазары. – Кто в него стрелял? – Тунисцы, доктор. С подавленным видом Катарелла признался, что больше ничего не знает. – Наверное, доктор Ауджелло уже поехал в порт? – Да, доктор. Его заместитель, Мими Ауджелло, будет только счастлив, если начальник не покажется в порту. – Слушай, Катаре, мне нужно написать отчет. Меня ни для кого нет.
– Алло, доктор! Кажется, это синьорина Ливия звонит из Генуи. Как мне поступить? Соединять или нет? – Соединяй. – Десять минут тому назад вы говорили, что вас ни для кого нет… – Катаре, я сказал, соединяй. – Алло, Ливия? Привет! – Привет, черт подери. Я все утро тебе названиваю. У тебя дома телефон впустую надрывается. – Ах да! Я забыл его включить. Хочешь посмеяться? Сегодня в пять утра мне позвонили, чтобы сказать… – Нет, смеяться мне совсем не хочется. Я пыталась дозвониться тебе в полседьмого, в четверть девятого, потом еще… – Ливия, я же объяснил тебе, что забыл… – Обо мне! Ты просто забыл обо мне. Вчера я тебя предупреждала, что буду звонить в половине восьмого, чтобы решить… – Ливия, я тебя предупреждаю. Собирается дождь и ветрено. – И что? – Ты знаешь, что. У меня в такую погоду плохое настроение. Мне бы не хотелось, чтобы слово за слово… – Я поняла. Больше не буду тебе звонить. Если хочешь, звони сам.
– Монтальбано? Как дела? Доктор Ауджелло мне все доложил. Это дело, бесспорно, будет иметь международный резонанс. Вам так не кажется? Застигнутый врасплох, он совершенно не понимал, о чем говорит начальник полиции. И предпочел со всем соглашаться. – Да, да, конечно. Международный резонанс?! – Так или иначе, я распорядился, чтобы доктор Ауджелло посоветовался с префектом. Случай, так сказать, из ряда вон выходящий. – Да-да. – Монтальбано, вы себя хорошо чувствуете? – Отлично, а что? – Нет, ничего, просто мне показалось… – Немного голова болит, вот и все. – Сегодня какой день? – Четверг, синьор комиссар. – Послушайте, не хотите в субботу прийти к нам на ужин? Жена приготовит спагетти с чернилами каракатицы. Пальчики оближете. Спагетти с чернилами каракатицы! В таком настроении он бы проглотил их целую тонну. Что за международный резонанс?! Он втащил Фацио в свой кабинет и прижал к стене.
– Кто-нибудь соизволит сообщить мне, что за чертовщина у нас происходит? – Доктор, не стоит накидываться на меня только потому, что на улице ветер. Рано утром, прежде чем предупредить доктора Ауджелло, я пытался вас разыскать. – С помощью Катареллы? Если ты пытаешься найти меня по важному делу с помощью Катареллы, значит, ты осел. Ты прекрасно понимаешь, что от него толку не добьешься. Что произошло? – На судно из Мазары, которое, как говорит капитан, рыбачило в нейтральных водах, напал тунисский катер и выпустил автоматную очередь. Судно передало сигнал полиции и нашему катеру «Молния», затем ему удалось скрыться. – Молодец. – Кто? – спросил Фацио. – Капитан судна, который, вместо того чтобы сдаться, отваживается бежать. Ну а дальше что? – Очередью убило одного члена экипажа. – Из Мазары? – И да, и нет. – То есть? – Он тунисец. Говорят, работал официально, и с документами у него все в порядке. Там почти все экипажи смешанные. Во-первых, тунисцы – отличные работники, а во-вторых, если судно остановят, со своими они сумеют договориться. – Ты веришь, что судно рыбачило в нейтральных водах? – Я? Что, я похож на идиота?
– Алло, доктор Монтальбано? Говорит Марнити, из управления начальника порта. – Да. Слушаю вас, майор. – Я по поводу этого неприятного происшествия с убийством тунисца на мазарском рыболовецком судне. Сейчас я расспрашиваю капитана о точном местонахождении судна, когда было совершено нападение, и о том, как именно развивались события. Потом он зайдет к вам в комиссариат. – Зачем? Разве его уже не допросил мой заместитель? – Допросил. – Ну тогда нет необходимости, чтобы он сюда заходил. Спасибо за любезность. Его пытались втянуть в эту историю за волосы.
Дверь распахнулась с такой силой, что комиссар подскочил на стуле. На пороге появился взбудораженный Катарелла. – Прошу извинения за этот стук, дверь как-то у меня из рук вылетела. – В следующий раз, если зайдешь таким манером, я тебя пристрелю. В чем дело? – Дело, собственно, в том, что вот нынче, то есть только что, позвонили насчет человека в лифте. Изящная бронзовая чернильница просвистела мимо лба Катареллы и со страшным грохотам врезалась в дверь. Катарелла пригнулся, прикрыв голову руками. Монтальбано в ярости стал пинать ногами письменный стол. В кабинет вбежал Фацио, держа руку на кобуре: – Что это было? В чем дело? – Спроси сам, пусть этот кретин тебе расскажет, кто там застрял в лифте. Может, вызвать пожарных? Только сначала убери его отсюда, я больше слышать его не могу. Через секунду Фацио вернулся. – В лифте обнаружен труп, – поспешно выпалил он, опасаясь, что в него тоже запустят чернильницей.
– Косентино Джузеппе, охранник, – представился человек, дежуривший у открытой кабины лифта. – Это я обнаружил бедного синьора Лапекору. – А что это зевак не видно? – удивился Фацио. – Я их отправил по домам. Здесь все меня слушаются. Я живу на седьмом этаже, – не без гордости заявил охранник, одергивая форменную куртку. Интересно, подумал Монтальбано, что сталось бы с авторитетом Джузеппе Косентино, живи он не на седьмом этаже, а в подвале.
Покойный синьор Лапекора сидел на полу, привалившись спиной к задней стенке лифта. По правую руку от него валялась непочатая бутылка белого Корво. Слева лежала светло-серая шляпа. Бывший синьор Лапекора, при полном параде и даже в галстуке, оказался видным шестидесятилетним мужчиной, глаза его были открыты, взгляд выражал удивление, возможно потому, что на него напали сзади. Монтальбано наклонился и кончиком пальца потрогал темное пятно между ног убитого: совершенно точно кровь, не моча. Лифт устроен так, что невозможно увидеть спину убитого, чтобы понять, нанесено ли ранение холодным или огнестрельным оружием. Комиссар глубоко вдохнул: запаха пороха не чувствовалось, возможно, он успел выветриться. Надо вызвать судебного врача. – Как по-твоему, доктор Паскуано еще в порту или уже вернулся в Монтелузу? – спросил он у Фацио. – Должно быть, еще в порту. – Пойди позвони ему. А если там окажется Якомуцци со своими криминалистами – позови их тоже. Фацио умчался. Монтальбано обернулся к охраннику: тот, отвечая, почтительно вытянулся по стойке «смирно». – Вольно, – наконец устало произнес Монтальбано. Комиссар узнал, что в доме семь этажей, на каждом по три квартиры, во всех есть жильцы. – Я живу на последнем, седьмом этаже, – не преминул напомнить Косентино Джузеппе. – Синьор Лапекора был женат? – О да, синьор. На Пальмизано Антоньетте. – Вы и вдову отослали домой? – О нет, синьор. Вдова еще не знает, что она вдова. Сегодня рано утром она отправилась во Фьякку навестить сестру, у той, видать, что-то со здоровьем неладно. Села в автобус в половине седьмого. – Извините, но откуда вам все это известно? Может, седьмой этаж дает охраннику такие полномочия, что все обязаны перед ним отчитываться? – Синьора Пальмизано Лапекора, – объяснил охранник, – вчера вечером рассказала об этом моей супруге, они частенько болтают. – У них были дети? – Один. Врач. Он живет далеко от Вигаты. – Чем занимался покойный? – Торговлей. У него контора в доме двадцать восемь на спуске Гранет. Но в последние годы он ходил туда только три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, видно, ему уже надоело работать. Он накопил деньжат и ни от кого не зависел. – Вы просто кладезь, синьор Косентино. Охранник снова вытянулся, как оловянный солдатик. В этот момент показалась женщина лет пятидесяти, с ногами как тумбы, нагруженная тяжелыми пакетами. – За покупками ходила, – объявила она, окинув охранника и комиссара мрачным взглядом. – Очень приятно, – сказал Монтальбано. – А мне вот, синьор, не очень приятно, понимаете? Мне теперь пешком тащиться на седьмой этаж. Когда вы увезете покойника? И, еще раз испепелив обоих взглядом, она начала трудное восхождение, дыша как разъяренный бык. – Это ужасная женщина, синьор комиссар. Зовут ее Пинна Гаэтана. Живет в соседней с нами квартире, и не проходит и дня, чтобы она не пыталась повздорить с моей женой, но та, конечно, как настоящая синьора, не платит ей той же монетой, и она бесится еще больше. Особенно когда мне надо выспаться после ночного дежурства.
День начался неудачно. Полтора килограмма фаршированных сардин, поглощенных за ужином, не давали комиссару покоя, всю ночь он ворочался и в конце концов проснулся ни свет ни заря туго замотанным в простыни, словно мумия. Встал, пошел на кухню, открыл холодильник и выпил полбутылки ледяной воды. Пока пил, выглянул в распахнутое окно. Рассвет обещал погожий день: море гладкое, как скатерть, в небе ни облачка. Кажется, Монтальбано, чье настроение всегда портилось вместе с погодой, сегодня мог об этом не тревожиться. Время было слишком раннее, он лег и, укрывшись с головой, приготовился соснуть еще пару часов. Перед сном он всегда представлял себе, как на своей маленькой вилле в Боккадассе, в Генуе, спит Ливия. Ее невидимое присутствие помогало ему отправиться в путешествие, короткое или долгое, в страну глубокого «деревенского сна» – «the country sleep», как говорилось в его любимом стихотворении Дилана Томаса.