— Я должна покончить с собой. Голос у нее был молодой и решительный. — Минутку, — сказал я. Снять трубку телефона, который звонил так долго, — первая ошибка газетчика. За большими окнами была черная ночь. Табло сообщало, что в печать пошел третий выпуск. На часах перевалило за полночь. Уже среда. Я прижал ладонь к трубке и огляделся. Вся ночная команда правщиков расположилась на диване и в креслах у стола — играли в карты. Весь угол провонял окурками и выдохшимся пивом. Ночным редактором был в ту ночь Юлле. Он говорил по другому телефону. Он всегда трепался по телефону после третьего выпуска. У него баба была на Кунгсхольмен. — У меня на семерке какая-то чокнутая, — сказал я ему вполголоса. Юлле кивнул, не слушая. С дивана доносились ликующие крики — кто-то пошел с козыря. Я повысил голос: — Юлле, черт тебя дери. У меня на проводе какая-то чокнутая. В редакции есть же специалисты по чокнутым — так называемые журналисты. А я всего лишь фотограф. — Алло, — нетерпеливо произнес женский голос в трубке. Юлле сердито показал рукой на группу, занятую покером. Я скорчил ему в ответ гримасу: ну ясно, чокнутыми займутся не раньше, чем разыграют последнюю сдачу. — Да, слушаю, — сказал я. — Прошу извинить, у нас тут небольшая неразбериха. Ну вот, теперь я пропал, это точно. Чокнутые заводят ночью разговор по телефону самое малое на полчаса. — Я понимаю, — сказала она вежливо. Голос был сдержанный, хотя и чуть резковатый. Выговор правильный, как у образованной. Я молчал, надеясь, что она добавит еще несколько слов и положит трубку. В комнате фотографов включили видик, там уже выдрючивались братья Маркс. — Мне надо с кем-нибудь обязательно побеседовать. Она говорила с раздражением. Такие всегда чего-то требуют. Я попробовал помолчать еще. — О... преступлении, — упрямо продолжала она. — О преступлении, которое уже планируется. Я устало помотал головой. Ну вот, пошли признания. — Преступлении, о котором я знаю. Выдала она себя. Вечно они стараются предстать в интересном свете. — Гм, — сказал я. — Тебе бы поговорить с кем-нибудь из отдела уголовной хроники. Погоди минутку. Я крепко зажал трубку рукой и перевел дух. Отдел уголовной хроники. Да в эту пору вся уголовная полиция спит, а уж отдел уголовной хроники и подавно. — Послушай, — услышал я в трубке решительный голос. — Я понимаю, что по ночам многие звонят — такие, у которых не все дома. По крайней мере трезвая, подумал я. — Бывает, — сказал я. — И мы со всеми разговариваем. Это прозвучало так резко, что я сам передернулся. И услышал в трубке глубокий вздох: — Ну так поговори со мной, черт возьми! Правильно, так мне и надо. — Самоубийство, — сказал я. — Зачем тебе кончать с жизнью? Ты молода, энергии в тебе вроде хоть отбавляй. Наверняка добиваешься всего, чего только пожелаешь. — Ошибаешься, — отозвалась она. — Не знаешь, так не говори. Я, к твоему сведению, сижу в кресле-каталке. Черт. Я аж перекосился. — А что случилось? — спросил я. — Это к делу не относится, — сказала она нетерпеливо. Но голос снова стал вежливым. — Меня сбросил Сторми. Сторми — это жеребец, американской породы. Он меня сбросил, и жизнь моя кончилась. Вот уж восемь лет как посадили в каталку. Ночная команда орала в углу — разыграли очередную сдачу. Кто-то размахивал картами, кто-то стучал по столу, звенели бутылки и стаканы. Она ждала ответа. Я открыл рот и перевел дух. Кресло на колесиках. Что тут скажешь? — Жизнь не кончается, даже если сядешь в каталку, — попробовал я. Все великие истины банальны. Молодой голос стал холодным. — У тебя две ноги? — сказала она. — Ну да, — сказал я. — Ты на них сейчас стоишь? Я посмотрел вниз, на свои джинсы. Из-под них выглядывала пара крепких ботинок, прочно стоявших на полу. — Да-а... — А я вот так не могу. Я прикусил губу, чтобы не брякнуть какую-нибудь глупость. — Поговорим о чем-нибудь другом? — Ясное дело, — с готовностью отозвался я. — Но погоди минутку. Слишком уж она рассудительно высказывается, да и решительно слишком. — Юлле, — воззвал я. Он опустил свою трубку. — У меня на проводе девица, которая уверяет, будто собирается покончить с собой. Если ты гарантируешь, что она этого не сделает, я просто положу трубку. Если нет — давай помогай. Тебе за это деньги платят. Юлле строго воззрился на меня. Работающие по временному найму не должны распускать язык. Чтобы те, что в штате, могли чувствовать себя спокойно. — Вон там на диване сидит Тарн, — сказал он сурово. — Попроси его послушать. А, значит, репортер из отдела уголовной хроники здесь. Я его не заметил. — Послушай, — сказал я, поднимая обе руки с зажатой между ладонями трубкой, чтобы показать, что никак не могу отойти от телефона, — я по поручениям не бегаю. Юлле одарил меня еще одним долгим взглядом. Но положил свою трубку, направился к картежникам и перегнулся через спинку дивана. Тарнандер был не совсем трезв, но не помню, чтобы я когда-нибудь видел его совсем трезвым. Он смотрел на меня, не говоря ни слова и не меняя выражения лица, пока Юлле говорил ему что-то на ухо. Потом кивнул, поднялся и подошел к одному из ромбовидных пультов. Я снял ладонь с мембраны трубки и произнес: — Ты уж меня прости. Решительный голос был так же вежлив, как и раньше: — Пожалуйста. А что ты там устраивал? Тарн напялил наушники, воткнул штекер и показал, что готов. Теперь руководил он. — Я постарался подключить кого-нибудь из репортеров, которые могут заинтересоваться, — сказал я. Тарн быстро взглянул на меня, потом осклабился и сделал мне длинный нос. — Расскажи про преступление, — быстро сказал я, — которое планируется. Она ответила не сразу: — Это целая серия преступлений. Ты же понимаешь, я не стала бы звонить, если б речь шла о мелких деньгах. Но на карту поставлены большие деньги, да и жизни, человеческие жизни... люди умирать будут... Тарн возился с магнитофоном. И одновременно пожимал плечами. Дескать, болтовня, и все. — Я умру, — произнес энергичный молодой голос. — Я должна умереть. Только это может решить все проблемы. Тарн покрутил пальцем у головы, классический жест. Она чокнутая, целиком и полностью. Одна из наших полуночных чокнутых. — Ты боишься умереть? — спросила она. Тарн сделал мне знак, указал на меня пальцем: тебя спрашивает, с тобой разговаривает. — Не знаю, — ответил я. — Умирать мне как-то еще не приходилось. Она разозлилась: — Я не для того звоню, чтобы выслушивать дешевые остроты. Тарн ухмыльнулся. Его магнитофон крутился. А я вдруг взбеленился: — Милая девушка «Я-должна-покончить-с-собой»! Не думай, черт подери, что я шучу. Видывал я, как люди умирают. Я видел больше смертей, чем хотелось бы помнить. И некоторых умерших никогда не забуду. Сам бывал рядом со смертью так близко, что знаю: оставшаяся мне жизнь — это подарок. Так что — не хочешь слышать дешевых острот, не говори дешевых фраз. Тарн иронически улыбнулся. Это меня тоже разозлило. — Я не боюсь умереть, — сказал я. — И не так уж много людей на свете этого боятся. Ведь единственное, в чем мы, люди, можем быть уверены — так это в том, что умрем, все до одного. И единственное, что интересно, так это как мы будем умирать. Теперь и Юлле заинтересовался. Он тоже включился в сеть. Ну и хорошо, быстрее дело пойдет. — Ты долдонишь про самоубийство, как будто это самый плохой способ умереть. Да, ей-богу, лишить себя жизни — это самое простое. А вот сгнивать от рака или истлевать от СПИДа и при этом по-прежнему вести себя цивилизованно, тактично, человечно — такое требует мужества. Покончить с собой — да это просто трусость. Кстати, как ты это думала проделать, ведь ты же в каталке сидишь? В трубке было совсем тихо. Неужели так легко сдается? — Могу предложить, — сказал я. — Прицепи фейерверочные ракеты к своей колымаге и рвани с эстакады у Катарина-лифта! Мне показалось, что она хихикнула. — Какого черта! — сказал я. — Если купишь достаточно мощные ракеты, так сможешь еще сделать мертвую петлю, прежде чем грохнуться! Тарн засмеялся, но Юлле посмотрел на меня неодобрительно. — И подумай, — сказал я, — подумай, каких чрезвычайно интересных людей ты сможешь встретить... после этого... И Карла Двенадцатого,и Буффало Билла,а ведь ты так любишь лошадей! Теперь засмеялась и она. Не громко, не облегченно, но по крайней мере засмеялась. — Знаешь, как я хочу умереть? — спросил я. И быстро добавил, прежде чем она успела что-либо сказать: — Хочу, чтобы меня застрелил обманутый муж. Она просто зашлась от смеха. Настоящего звонкого смеха. А я думал: спасибо тебе, Боб Хоуп!Надеюсь, не упрекнешь меня, когда встретимся в раю. — Ты звонишь среди ночи в самую крупную утреннюю газету Швеции. Мы отвечаем вежливо, мы не имеем права бросить трубку. Так приказано. Но мы не занимаемся душеспасением. Мы Богу не конкуренты. Если это Он тебе нужен, так у его генерального агента есть дежурная станция. Номер — в телефонном справочнике, на третьей странице. А хочешь беседовать с нами, так нас интересует только одно: конкретные факты. Я замолчал, выжидая. В трубке было слышно, как она хихикала и сморкалась. Потом вроде прикурила сигарету. Тарн говорил по другому телефону. Выглядел он, по обыкновению, неряшливо. Уже две недели как ему надо было бы постричься, и два дня — как помыть голову. Мятый костюм он, похоже, купил лет десять назад на распродаже в ПУБе.Галстук в пятнах. Словом, Тарн вышел из тех далеких времен, когда журналисты стреляли деньги за неделю до очередной получки. — О'кей? — сказал я с раздражением. — О'кей, — ответила она. — Это был десерт. Перейдем к горячему? — Можешь выдрючиваться как тебе угодно. — Ее голос звучал спокойно и жестко. — Мне это ни капли не поможет. — Но тогда скажи, чем мы можем помочь! У тебя же, наверное, была какая-то идея, когда ты набирала наш номер.
— Я должна покончить с собой.
