Знаменитым его сделала война. Не столь знаменитым, как Марроу, голос Лондона, или Квента Рейнолдса, ныне голос за кадром документального кино, но достаточно известным, чтобы получить предложение от журнала «Колльерс» («четыре статьи, если сумеешь туда попасть»), — а затем и пресс-пропуск в Берлин. Разницу, в конце концов, дал почувствовать Хэл Рейди, который распределял места для прессы, словно рассаживал гостей за столом: «Юнайтед Пресс» рядом со «Скриппс-Хауард», подальше от «Херста», и без того приславшего слишком много людей. — Но до понедельника я тебя не смогу отправить. Еще один самолет нам не дадут — сейчас конференция. Если только у тебя нет своих связей. — Только ты. Хэл ухмыльнулся: — А у тебя дела хуже, чем я думал. Передай от меня привет этому вонючему козлу Няне Вендту. — Их цензор с довоенных времен, когда они оба работали в «Коламбии», нервный коротышка, чопорный как гувернантка, любитель почеркать ручкой в их материалах перед самым выходом в эфир. — Министерство пропаганды и Просвещения, — вспомнил Хэл старое прозвище. — Интересно, что с ним сталось. Я слышал, Геббельс отравил своих детей. — Нет, Магда, — сказал Джейк. — Гнэдиге фрау дала им яд. В шоколадных конфетах. — Ну да. Конфетки конфеткам. Милые люди. — И вручил Джейку проездные документы. — Хорошо отдохнуть. — Тебе бы тоже надо поехать. Это исторический шанс. — Вот мой шанс, — сказал Хэл, показывая на другую пачку документов. — Еще две недели — и я дома. Берлин. Боже. Не могу дождаться, когда выберусь отсюда. А ты вернуться хочешь? Джейк пожал плечами: — Это последнее значимое событие войны. — Сидение за столом и дележка выигрыша. — Нет. То, что будет после. — Будет то, что ты поедешь домой. — Не сразу. Хэл поднял на него глаза: — Ты думаешь, она еще там, — безучастно сказал он. Джейк, не ответив, положил документы в карман. — Прошло время, сам знаешь. Все может быть. Джейк кивнул: — Она там. Спасибо за все. С меня причитается. — Причитается, и не раз, — сказал Хэл, не развивая тему. — Пиши красиво. И не опоздай на самолет. Но самолет опоздал на несколько часов во Франкфурт, потом несколько часов на земле разгружался и разворачивался, так что улетели они ближе к вечеру. В продуваемом насквозь «Си-47», военном транспортном самолете со скамейками вдоль бортов, пассажирам — остаткам журналистов, которые, как и Джейк, не попали на самолет раньше, — приходилось перекрикивать рев двигателей. Спустя некоторое время Джейку это надоело, он замолчал и сидел, прикрыв глаза. Его укачивало — самолет летел на восток, ныряя в воздушные ямы. В ожидании вылета они пили, и сейчас Брайана Стэнли, журналиста из «Дейли Экспресс», как-то затесавшегося в группу американцев, уже явно развезло, а остальные не сильно от него отставали. Белсер из «Ганнетт», Каули, который руководил пресс-бюро Штаба верховного командования союзных экспедиционных войск, не отходя от стойки бара «Писец», и Гимбел, который вместе с Джейком следовал за Паттоном в Германию. Все они были на этой войне уже целую вечность. Их форму цвета хаки украшали круглые корреспондентские нашивки, а фотокорр Лиз Йегер по-ковбойски носила тяжелый пистолет на бедре. Так или иначе, он знал их всех: эти лица, как булавки, размечали его карту войны. Лондон, где он в 42-м наконец ушел из «Коламбии», поскольку хотел увидеть войну во плоти. Северная Африка, где он ее увидел и схлопотал кусок шрапнели. Каир, где он выздоравливал и ночи напролет пил с Брайаном Стэнли. Сицилия. В Палермо он не попал, но умудрился невероятным образом подружиться с Паттоном, так что позже, после Франции, снова присоединился к нему в гонке на восток. Через Гессен и Тюрингию, все быстрее, дни прерывистого ожидания, когда же будет бой, наконец-то война чистого адреналина. Веймар. Затем Нордхаузен и лагерь Дора, где все вдруг замерло. Два дня он только смотрел, даже говорить не мог. Записывал цифры — по двести в день, — а затем и это бросил. Камера снимала штабеля тел, выпирающие кости и болтающиеся гениталии. Живые, бритые наголо, в полосатом рванье, пола не имели. На второй день в одном из лагерных бараков Джейкову руку схватил и стал целовать скелет. Да так и не отпускал в порыве непристойной благодарности, что-то бормоча по-славянски — поляк? русский? — и Джейк, оторопев, старался не вдыхать запах, чувствуя, как в этой отчаянной хватке подается его рука. — Я не солдат, — сказал он. Хотелось убежать, но невозможно вырвать руку, и так стыдно, и теперь он тоже в ловушке. Вот о чем им всем надо было писать — о руке, которую ты не можешь стряхнуть. — На недельку в старые пенаты, верно, дружище? — прокричал Брайан, сложив ладони рупором, чтобы его услышали. — Ты там уже бывал? — заинтересовалась Лиз. — Он там жил. Один из парней Эда — а ты не знала, дорогая? — сказал Брайан. — Пока его не вышвырнули фрицы. Турнули они, конечно, всех. Вынуждены были. С учетом обстоятельств. — Так ты говоришь по-немецки? — сказала Лиз. — Слава богу, хоть один нашелся. — Шпрехает, как берлинец, — ответил за него Брайан, поддразнивая. — Мне плевать, как он шпрехает, лишь бы шпрехал. — Она похлопала Джейка по коленям. — Держись меня, Джексон, — сказала она так, как говаривал Фил Хэррис по радио. А потом: — И как тут было? Ну как тут было? Как будто медленно сжимались тиски. Вначале званые вечера, жаркие дни на озерах, и ты зачарован событиями. Он приехал освещать Олимпиаду 1936 года. Его мать знала тех, кто знал супругов Додд, так что коктейли в посольстве и специальное место в их ложе на стадионе были обеспечены. Геббельс устроил большой прием на острове Пфауенинзель: деревья унизаны тысячами лампочек в виде бабочек, пьяные от шампанского и собственной значимости офицеры важно вышагивают по тропинкам, блюют по кустам. Додды в шоке. Он остался. Нацисты обеспечивали газетными заголовками, и даже внештатник мог кормиться одними слухами, день за днем наблюдая приближение войны. К тому времени, как он подписал договор с «Коламбией», тиски сомкнулись, слухи стали — как судорожные глотки воздуха. Город вокруг него сжимался, в итоге — замкнутый круг: Клуб иностранных журналистов на Потсдамерплац, дважды в день по мрачной Вильгельмштрассе на брифинги в министерство, затем в отель «Адлон», где «Коламбиа» снимала номер для Ширера. Они встречались за стойкой бара на возвышении, сравнивали заметки и наблюдали за эсэсовцами, что слонялись внизу у фонтана, ставили начищенные до блеска сапоги на парапет, а бронзовые лягушки пускали струи воды вверх, к застекленной крыше. Потом опять на выход и по Оси восток-запад к радиостанции на площади Адольфа Гитлера и бесконечным пререканиям с Няней Вендтом. Потом на такси домой — к телефону с прослушкой и под бдительный пригляд герра Лехтера, блокляйтера, который жил дальше по коридору в квартире, отобранной у каких-то несчастных евреев. Воздуха не было. Но это было в конце. — Как в Чикаго, — ответил он. Грубый, наглый и самоуверенный новый город прикидывается старым. Неуклюжие дворцы эпохи кайзера Вильгельма, вечно похожие на банки, но еще рискованные анекдоты и запах пролитого пива. Едкий воздух Среднего Запада. — Чикаго? Теперь это уже не Чикаго. — Это, как ни удивительно, влез в разговор тучный гражданский в деловом костюме, которого в аэропорту представили как конгрессмена от северной части штата Нью-Йорк. — Точно, — сказал Брайан, не упуская случая схохмить. — Сейчас там все порушено. А где не порушено? Вся эта проклятая страна — одна большая площадка для бомбометания. Можно вопрос? Давно хочу узнать. Как обращаются к конгрессменам? Как вас называть — достопочтенный? — Формально — да. Так пишут на конвертах, во всяком случае. Но мы обычно говорим просто конгрессмен или мистер. — Мистер. Очень демократично. — Верно, — без тени юмора ответил конгрессмен. — Вы на конференцию или просто так приехали? — спросил Брайан, продолжая развлекаться. — Нет, я в конференции не участвую. — Значит, явились осмотреть владения. — Не понял? — О, без обид. Хотя очень похоже, правда? Военная администрация. Натуральные «пукка-сахибы». — Не понимаю, о чем вы. — Я сам зачастую не понимаю, что говорю, — любезно сказал Брайан. — Меня немного заносит. Не обращайте внимания. Вот, пропустите стаканчик, — сказал он, опрокидывая в себя другой; лоб блестел от пота. Конгрессмен проигнорировал его и повернулся к молодому военному, притулившемуся рядом. Тот прибыл в последнюю минуту, без вещмешка. Курьер, наверно. В сапогах для верховой езды. Парень сидел, вцепившись в скамейку, как в поводья. На побледневшем лице россыпь веснушек. — Первый раз в Берлине? — спросил конгрессмен. Военный кивнул, еще крепче ухватившись за сиденье, когда самолет тряхнуло. — Зовут как, сынок? — Попытка завязать разговор. — Лейтенант Талли, — ответил тот и, прикрыв рот, поспешно сглотнул. — Ты в порядке? — спросила его Лиз. Лейтенант снял пилотку. Его рыжие волосы взмокли. — Вот, держи на всякий случай, — сказала она, протягивая ему бумажный пакет. — Сколько еще лететь? — спросил он, почти простонал, одной рукой прижимая пакет к груди. Конгрессмен взглянул на него и непроизвольно поджал ногу — подальше от опасной траектории, слегка развернувшись так, что опять оказался лицом к лицу с Брайаном. — Так вы из Нью-Йорка, да? — Ютика, Нью-Йорк. — Ютика, — повторил Брайан, делая вид, будто старается вспомнить, где это. — Пивоварни, да? — Джейк улыбнулся. Вообще-то Брайан знал Штаты хорошо. — Там полно немцев, если не ошибаюсь. Конгрессмен посмотрел на него неприязненно: — Мой округ — американский на все сто. Но Брайан уже утомился. — Надо думать, — сказал он, отворачиваясь. — А как вы попали на этот самолет? Насколько я знаю, он для американской прессы. — Вот тебе и союзник, — сказал Брайан Джейку. Самолет слегка провалился — не больше, чем в дорожную яму, — но лейтенанту хватило и этого. Он застонал. — Меня сейчас вырвет, — сказал он, едва успев открыть пакет. — Осторожно, — сказал конгрессмен, не зная, куда деться. — Срыгни, — посоветовала лейтенанту Лиз тоном старшей сестры. — Вот так. Теперь будет легче. — Извините, — полузадушенно сказал тот, явно смущенный, внезапно превратившись в мальчишку. Лиз отвернулась от парня. — Ты когда-нибудь встречался с Гитлером? — спросила она Джейка. Вопрос привлек внимание остальных — она как бы задернула шторку, спрятав лейтенанта. — Встречать не встречал. Но видел, — сказал Джейк. — Много раз. — Я имею в виду — близко. — Один раз, — ответил он. Душным ранним вечером возвращался из пресс-клуба. Улица почти в тени, но последние лучи солнца еще освещали новое здание Канцелярии. Прусский модерн, широкие ступени спускаются к ожидающему авто. Рядом только адъютант и два телохранителя, поразительная незащищенность. Видимо, собирался в Шпортпаласт, толкать очередную речугу против коварных поляков. На секунду остановился внизу и глянул вдоль пустой улицы на Джейка. Сунуть руку в карман, подумал Джейк. Один выстрел — и всему этому конец, проще некуда. И почему этого никто не сделал? Тут, словно почуяв эту мысль, Гитлер вскинул голову, настороженно, точно жертва, принюхался и опять глянул на Джейка. Один выстрел. Он на секунду, оценивающе, задержал взгляд, потом, чуть дернув усиками, улыбнулся, лениво отмахнул хайль и направился к автомобилю. Злорадствуя. Пистолета-то нет, а у него дела. — Говорят, у него был гипнотический взгляд, — сказала Лиз. — He знаю. Я так близко не подходил, — ответил Джейк. Прикрыл глаза — и все исчезли. Осталось недолго. Сначала он отправится на Паризерштрассе. Он представил себе дверь. Над входом кариатиды из плотного песчаника держат балкон. Что она скажет? Четыре года. А может, она переехала. Нет, она там. Еще несколько часов. Пропустить стаканчик в кафе дальше по улице, на Оливаерплац, наверстать упущенное, столько историй накопилось за эти годы. Если не сидят по домам. — Приятные грезы? — спросила Лиз, и он понял, что улыбается. Уже на месте. Берлин. Теперь недолго. — Подлетаем, — сказал Брайан, уткнувшись лицом в небольшой иллюминатор. — Боже. Взгляни. Джейк открыл глаза и вскочил как пацан. Все столпились вокруг иллюминатора, конгрессмен сбоку. — Боже, — опять сказал Брайан, почти в полной тишине, и замолчал, онемев от вида внизу. — Карфаген, да и только. Джейк взглянул на землю, сердце екнуло, возбуждение ушло, словно кровь из тела. Почему никто ему не сказал? Он уже видел разбомбленные города: целые кварталы вспоротых домов и целые улицы битого стекла в Лондоне, потом с воздуха глубокие кратеры и разрушенные церкви Кельна и Франкфурта, но такого масштаба — ни разу. Карфаген, разрушение, пришедшее из Древнего мира. Внизу, казалось, все замерло. Остовы домов, пустые, как разграбленные могилы, на мили и мили вокруг, стертые в порошок кварталы, где даже стен не было. Они подлетали с запада, со стороны озер, и он знал, что под ними должен быть Лихтерфельде, затем Штеглиц, примыкающий к Темпельхофу, но наземные ориентиры исчезли под зыбучими песками завалов. По мере снижения разрозненные дома приобретали очертания. Разрушены, но стоят, и кое-где торчат трубы, и даже одна колокольня. Там должна быть какая-то жизнь. Все закрывало бежевое облако — но не дыма, а плотной дымки из сажи и штукатурной пыли, словно дома никак не могли заставить себя испариться. Но Берлин исчез. Большая Тройка готовилась делить руины. — Ну, получили, что заслужили, — внезапно изрек конгрессмен — резкий американский говор. Джейк взглянул на него. Политик на поминках. — Правда? — с некоторым вызовом переспросил конгрессмен. Брайан медленно отвернулся от иллюминатора, глаза полны презрения. — Парень, мы все получаем, что заслужили. В конечном счете. По периметру Темпельхоф был сплошным месивом, но само поле очистили, и терминал стоял на месте. После города-кладбища, увиденного с воздуха, аэропорт, казалось, бурлил жизнью, кишел наземным персоналом в форме и встречающими. У подножия трапа стоял давно не стриженный молодой лейтенант и, энергично жуя жвачку, внимательно рассматривал спускающихся пассажиров. Бледный военный, шатаясь, сошел первым и рванул, как предположил Джейк, в туалет. — Гейсмар? — Лейтенант протянул руку. — Рон Эрлих, пресс-бюро. Я за вами и мисс Йегер. Она прилетела? Джейк кивнул: — Вот с этим. — Он показал на чемоданы, которые вытаскивал из самолета. — Не поможете? — Что здесь, ее приданое? — Оборудование, — сказала Лиз из-за его спины. — Будете острить или поможете человеку? Рон оглядел военную форму с неожиданными выпуклостями и улыбнулся. — Есть, сэр, — шутливо отсалютовал он и разом легко подхватил чемоданы, рисуясь перед дамой. — Сюда. — Он повел их к зданию. — Полковник Хаули просил передать вам привет, — сказал он Лиз. — Говорит, что помнит вас еще со времен работы в рекламном бизнесе. Лиз усмехнулась: — Не беспокойтесь. Я его сфотографирую. Рон улыбнулся в ответ: — Полагаю, вы его тоже помните. — Еще как. Эй, поосторожней с этим. Объективы. Они поднялись по лестнице вслед за конгрессменом, у которого, кажется, появилась свита, и вышли в зал ожидания с теми же рыжевато-коричневыми мраморными стенами и грандиозным пространством, что и прежде, когда полеты были романтикой. Тогда люди приходили в здешний ресторан просто посмотреть на самолеты. Джейк ускорил шаг, чтобы не отстать. Рон ходил так же, как говорил, энергично лавируя между группками ожидающих военных. — Вы не застали президента, — сказал он. — Уехал в город после ланча. Вся Вторая бронетанковая выстроилась на Авюс. Впечатляющая картина. Жаль, что ваш самолет опоздал, — в городе поснимать, наверное, не выйдет. — А разве он не на конференции? — спросила Лиз. — Она еще не началась. Дядя Джо опаздывает. Говорят, простудился. — Простудился? — переспросил Джейк. — Трудно представить, да? Я слыхал, Трумэн злится. — Он взглянул на Джейка. — Но это не для прессы. — А что для прессы? — Почти ничего. У меня есть пара заявлений для печати, но вы, скорее всего, их выбросите. Другие так и делают. Пока они не начнут, сообщать не о чем. Расписание брифингов висит в пресс-центре. — А это где? — По дороге от штаба ВА. Аргентинишалле, — подчеркнул он шутливое название. — Это в Далеме? — спросил Джейк, пытаясь сориентироваться. — Сейчас все в Далеме. — А почему не поближе к центру? Рон посмотрел на него: — А центра нет. Они поднимались по широкой лестнице к главному выходу. — В общем, пресс-центр рядом со штабом ВА, найдете без проблем. Ваше жилье тоже. Мы подобрали вам прекрасное место, — сказал он Лиз чуть ли не угодливо. — График для фотокорреспондентов другой, но по крайней мере вы туда попадете. В Потсдам, я имею в виду. — А журналисты — нет? — спросил Джейк. Рон покачал головой: — Они собираются проводить закрытые заседания. Никакой прессы. Говорю вам сразу, чтоб вы потом не верещали, как остальные. Правила устанавливаю не я, так что хотите жаловаться — жалуйтесь через мою голову, мне все равно. Мы в лагере будем делать все возможное. Все, что потребуется. Отсылать материал можно из пресс-центра, но только через меня, имейте в виду. Джейк посмотрел на него и выдавил усмешку. Очередной Няня Вендт, но на сей раз энергичный и вечно жующий. — А что случилось со свободой прессы? — Не волнуйтесь. Материала на всех хватит. После каждого заседания будет брифинг. Кроме того, болтают много. — А чем занимаемся между брифингами? — В основном — пьем. По крайней мере, они тут этим и занимаются. — Он повернулся к Джейку. — Не то чтобы, знаете ли, Сталин интервью давал. Сюда, пожалуйста, — сказал он, проходя через вращающиеся двери. — Я отвезу вас на квартиру. Вам, вероятно, хочется привести себя в порядок. — Горячая вода есть? — спросила Лиз. — Естественно. Все удобства как дома. На подъездной дороге конгрессмена упаковывали в реквизированный «хорх» с американским флагом на борту, а остальных рассаживали по открытым джипам. Дальше в конце дороги начинались первые дома — ни один не уцелел. Джейк смотрел на них, и внутри опять нарастала пустота. Это уже не вид с борта самолета — хуже. Несколько торчащих стен, изрытых отметинами артиллерийских снарядов. Груды обломков, битого цемента и водопроводной арматуры. Один дом раскололо до основания, кусок обоев свисал из разрушенной комнаты, вокруг оконных проемов — следы пожара. И как он ее найдет среди такого? Пыль, что он видел с самолета, висела в воздухе, и дневной свет потускнел. И еще запах — кислая вонь мокрой кладки и перекопанной земли, — как на новой стройплощадке. И чего-то еще — видимо, тел, которые так и остались под руинами. — Добро пожаловать в Берлин, — сказал Рон. — И так везде? — тихо спросила Лиз. — В основном. Если нет крыши — значит, бомбы. В остальном дело рук русских. Говорят, артобстрелы были еще хуже. Все разносило к чертям собачьим. — Он бросил сумки в джип. — Запрыгивайте. — Вы поезжайте, — сказал Джейк, рассматривая улицу. — У меня тут кое-какие дела. — Садитесь, — сказал Рон в приказном тоне. — Вы что, собираетесь ловить такси? Лиз увидела лицо Джейка, затем повернулась к Рону и улыбнулась: — Что за спешка? Отвезите его, куда он хочет. Заодно устроите мне экскурсию. — Она похлопала по камере, висящей на шее, а затем, присев, поднесла камеру к глазу. — Улыбнулись. — И сняла его на фоне оживленного Темпельхофа. Рон взглянул на часы, делая вид, что не позирует. — У нас мало времени. — Небольшая экскурсия, — сказала Лиз и, подлизываясь, сделала еще несколько снимков. — Разве это не входит в услуги? Он вздохнул: — Полагаю, вы хотите посмотреть бункер. Все хотят взглянуть на бункер, а смотреть нечего. Русские внутрь не пускают, говорят, что затоплен. Может, там где-то плавает Адольф, кто его знает? Но это их сектор и они могут делать что хотят. — Он улыбнулся Лиз. — Но можно посмотреть Рейхстаг. Все хотят его сфотографировать, и русские не препятствуют. — Идет, — сказала Лиз, опустив камеру. — Если я смогу туда добраться. Я знаю, как выехать из Далема, но… Лиз показала большим пальцем на Джейка: — Он жил здесь. — Тогда вы за штурмана, — сказал Рон, пожимая плечами, и поманил Лиз в джип. — Садитесь впереди. — И опять ухмыльнулся. — Везет же мне. Но держите руки на руле. У всей американской армии проблема с руками. Джейк не обращал на них внимания; флиртуют — и ладно. Какие-то люди появились из-за груды обломков. Две женщины. Он наблюдал, как они осторожно пробираются по кирпичам, заторможенные, будто еще контуженные. Несмотря на июльскую жару, они были в пальто — боялись оставить одежду дома, в подвале разрушенного здания, где кто-нибудь может взять все, даже их самих. Каковы были эти последние месяцы? Карфаген. Может, и она, как эти две женщины, прячется в какой-нибудь норе. Но где? Глядя на этих женщин, он вдруг понял, что может вообще не найти ее, что взрывы, наверное, и людей расшвыряли, как кирпичи. А может, и найдет. Он повернулся к джипу, ему уже не терпелось ехать — бесполезная спешка, будто всего, что случилось с ней, еще не случилось. Он забрался на заднее сиденье, рядом с кофрами Лиз. — Куда сначала, в бункер? — спросил Рон у Лиз, та кивнула. Он повернулся к Джейку. — Как ехать? Он собирался не туда, но теперь деваться некуда, придется уважить Лиз. — В конце поворот направо. Рон отжал педаль сцепления. — Не трудитесь делать заметки. Все пишут одно и то же. Про лунный пейзаж. Коронный номер. И про зубы. Ряды гнилых зубов. «Ассошиэйтед Пресс» написало о гнилых молярах. Но вы, может, придумаете что-нибудь оригинальное. Умоляю, что-нибудь новенькое. — А как бы вы это описали? — Не знаю, — сказал Рон уже серьезно. — Может, и никто не знает. Это… в общем, сами увидите.
Руины