Режи Дескотт приглашает нас в путешествие к самым дальним окраинам безумия и страха, в сердце выбора и огромной ответственности за чужую жизнь. Отлично описанная полярность между реальностью и галлюцинацией погружает читателя в мир безумия. L'Express Livres
Раскручивая интригу, которая заставит вас затаить дыхание, автор служит нам проводником в мир безумия и деликатных решений, которые должны принимать врачи, когда дело касается опасных сумасшедших. Если вам уже надоело слушать про Дэна Брауна, «Корпус 38» — как раз для вас. Прочитав этот роман, вы не пожалеете о потерянном времени. L'Armitiem
Режи Дескотт осмелился погрузиться в мир человеческого безумия. Он заглянул в Корпус 38, отделение для особых тяжелобольных сумасшедших, куда и поместил своего главного героя Данте, шизофреника, чьи безумные и жестокие галлюцинации внезапно оборачиваются реальными убийствами. В чертах другого главного героя, врача Сюзанны Ломан, легко узнать доктора Магали Бодон-Брузель, реально действующую главу Корпуса 38. France Culture
Пролог
Все хотят совершить что-нибудь великое. После тридцати лет репортажей в рубрике «Разное» представился наконец случай и мне. После тридцати лет изучения человеческой низости и описания самых неожиданных ее проявлений. На этих страницах найдется больше правды о человеческой природе, чем где бы то ни было еще. Непреложной правды, не знающей ни моды, ни социального положения. Меня зовут Франсуа Мюллер. Я видел все типы людей: преступников и их жертв, подозреваемых, свидетелей, полицейских, адвокатов, чиновников, насильников, торговцев наркотиками, убийц, видных деятелей, безработных, рабочих, торговцев, служащих… Покойников тоже. В моргах или на местах преступлений, которые мне приходилось посещать. В результате я пришел к убеждению, что каждый, кто бы он ни был, может сбиться с пути. Я никогда не занимал никакого поста, не работал ни в какой редакции. Я предпочитаю независимость и свободу передвижения. Я продаю свой товар направо и налево. Это один из лучших видов торговли. И все потому, что я проникаю в суть событий намного дальше тех границ, которые ставят себе мои собратья по профессии. За последние двенадцать лет я опубликовал шесть книг, две из которых мне нравятся больше всего. Одна — о побеге из тюрьмы, вторая — об убийце старух, Тьерри Полэне, линялой макаке, который играл со своей добычей как кошка с мышкой. Но всегда я был только свидетелем. В этот раз я решил действовать. Если ставка высока, рисковать стоит. Мне больше не приносит удовольствие просто рассказывать, я хочу опережать события. Полиция это понимает. Если я добьюсь своего, я отправлю на набережную Орфевр одного из ценнейших ее клиентов, который все еще наслаждается безопасностью своей анонимности. Однако то, что я раскрыл, каждый мог бы раскрыть на моем месте. Меня всегда зачаровывали исчезновения. Пока жертв не опознали, они составляют часть неизвестности, магия коей исчезает, как только появляется возможность установить их имена. Установление истины — это как оргазм: вдруг в пустоте появляется лицо, там, где ему предшествовало напряжение и потенциальные возможности. В глубине души мы любим вопросы без ответа. От листовок, развешанных на булочных, в вокзалах или на платных автомагистралях, с фотографией ребенка, с трудом узнаваемого, меня пробирает дрожь. Остается только пройти мимо, пытаясь не обращать внимания. Не найдут ни ребенка, ни того, в чью машину он сел. Сегодня мне представился случай установить личность одного из этих монстров. Нет, не убийцы детей, а убийцы женщин, но тоже всегда очень юных. Только благодаря моему пристрастию делать вырезки из всевозможных рубрик типа «Разное» я смог это обнаружить. Тридцать лет ушло на сбор малейших упоминаний, самых кратких заметок, на их классифицирование и ведение записей. Благодаря ассоциациям и вырезкам удалось достичь удивительных результатов. Некоторые — например, эта психиатр — принимают меня за кровососа. Я всегда пренебрегал подобным упреком. С помощью моих историй читатель проецирует свои постыдные желания на того, кто реализует его фантазии. В работе «Безумство перед судом» Анри Легран дю Солль декларирует это деликатнее: «Образ безумия выявляет преимущества разума, и пример преступления заставляет человека быть лучше». Теперь я у цели и волнуюсь, как перед моим свиданием с Жаком Месрином в мае 1978-го после его побега из Сантэ и вооруженного нападения на казино в Девилле. Тогда я был молод. На этот раз мне не назначили свидания, и человек, к которому я сейчас иду, гораздо опаснее… Вообще-то я бы предпочел действовать по-другому. Но события развивались слишком быстро. И все из-за этого психиатра и ее шизофреника. Из-за этой его истории она все запутала. Все пошло наперекосяк. Даже меня это сбило с толку. Я потерял драгоценное время. Короче говоря, получилась полная ерунда. Итак, пройдет всего несколько часов, и я рискну столкнуться с огромной рептилией. Самое главное в моей книге готово. Я иду на эту встречу, чтобы дописать последнюю главу и выполнить то, что должен. Надеюсь, что буду на высоте.
Париж, 21 июля 2003 г. Ф. М.
Часть первая
Когда раздался телефонный звонок, доктор Ломан знала, что речь пойдет о приеме нового пациента. Его направила Медико-психологическая служба следственного изолятора Фреснес. Он отрезал себе левое ухо, нос и часть гениталий. Его звали Эрван Данте-Леган. Минуту спустя пятеро санитаров в белых халатах уже стояли на площадке в тени каштанов, наблюдая за маневрирующим фургоном, который разворачивался к ним задом. Нордин, двадцативосьмилетний, коротко стриженный, улыбающийся. Слегка выпученные глаза говорили, что он ничего не упустит. Он излучал безмятежность, успокаивающую большинство пациентов. Алексис Антиллес и Роже, оба сорокалетние, оба весом с центнер, вели себя иначе. После пятнадцатилетнего стажа работы у них был безучастный, потухший взгляд. Самое ужасное безумие им как с гуся вода. Бледно-фиолетовые синяки под глазами — единственный признак усталости у Роже. Алексис же забывался с помощью афоризмов, сборник которых всегда был у него в кармане халата. Матье, второй Антиллес, выделялся своей африканский стрижкой, которая в его долговязом силуэте напоминала точку над «i». Он всегда готов был отвести глаза, спрятанные за очками с зеленоватыми зеркальными стеклами. Халат прикрывал одежду в стиле семидесятых. Матье снимал халат в конце дня, чтобы натянуть пиджак, подходящий к широким брюкам — чаще всего темным, с тонкими красными или белыми полосками. Его равнодушие и паучьи руки — лучшая защита от болезни, разъедающей пациентов, и от агрессивности, иногда у них возникающей. Коренастый, как баск, с черными нахмуренными бровями, Жюльен казался самым сосредоточенным из пяти. Все потому, что он проработал меньше других, которые, как и он, поначалу все время были настороже. Все пятеро обменялись понимающими взглядами перед тем, как двери фургона открылись. Пациент со связанными руками сидел на скамейке между двумя санитарами Медико-психологической службы. Он безучастно следил, как поднимаются санитары. Сначала казалось, что он не обращает внимания на людей в белом, будто он еще не заметил их присутствия. Это позволило санитарам к нему присмотреться. Ростом сантиметров 180, худощавый, с удлиненным черепом. Одна повязка скрывала левое ухо, другая, поддерживаемая бинтами на носу, загораживал пол-лица — свидетельство того, что он пытался нанести себе увечья. Потому его и направили в отделение для тяжелобольных Анри-Колина. Ему не было и тридцати. Шатен, волосы всклокочены, блуждающий взгляд то упирался в землю, то терялся в листве каштанов. Но когда Жюльен попросил пациента следовать за ним и другими, взгляд темных глаз, за которыми обнаружилась бездна, пронзил санитара и приковал к месту. И больше ничего — слабый проблеск темноты угас, и пациент послушно зашагал следом, опустив голову, не проявляя никакого интереса к другим пациентам, которые наблюдали за ним из окон, колотя ладонями по небьющимся стеклам. Полчаса спустя доктор Ломан вошла в изолированную палату Эрвана Данте-Легана. Как это и предусматривалось правилами, он сидел на кровати, прикрученной к полу посреди комнаты. Четыре санитара, двое сзади, двое спереди, готовы были обуздать пациента при малейшем его подозрительном движении. Благодаря присутствию этих ангелов-хранителей, как их называла доктор Ломан, она могла без опасения протянуть руку собеседнику. Она увидела его, сгорбившегося, в небесно-голубой пижаме для вновь прибывших. Когда она вошла, он выпрямился, немного похожий на танцовщика, чья голова словно поддерживает небо. Замявшись, он неохотно пожал ей руку. — Добрый день! — сказала она, прежде чем представиться. Он промолчал, и она продолжала: — Вы знаете, что вы приехали в больницу… Вы знаете почему? — спросила она после едва заметного кивка. С огорченной улыбкой, глядя со стыдом, тоской и презрением к такому тривиальному вопросу, кончиками пальцев он коснулся бинтов, надвое рассекающих его лицо. — Из-за этого случая и еще других, — ответил пациент. Он посмотрел на нее. Она явно не из санитаров. Пожать руку и коснуться повязки — вот и все усилия, на которые он согласился. — Вы решили играть в молчанку?.. — продолжила она. — Вы госпитализированы по закону, который позволяет нам вас лечить, даже если вы на это не согласны… Вы пройдете курс лечения. Вы должны его пройти… И если вы не будете принимать лекарства, вам назначат инъекции. Четыре раза в день… Вы хотите что-нибудь сказать?.. Нет? Она решила закончить беседу, обойдясь без второго рукопожатия. — Вы знаете, мы здесь для того, чтобы вам помочь, — добавила она, уже направляясь к дверям. Как и с другими больными, разговаривая, она наблюдала за ним. Его кожа была темной, как у араба, но глаза — под цвет пижамы. Ни кровати, прикрученной к полу, ни непробиваемых окон, ни умывальника в запертом на ключ шкафу; никаких запоров, лампы, вставленной в стену и защищенной плексигласом, никаких санитаров в пластиковых перчатках. Только повязки, выдающие его отчаяние. — Все бесполезно, — сказал он вдруг ясным голосом, немного гнусавым из-за бинтов, и доктор Ломан замерла, не оборачиваясь, отгороженная от него санитарами. Какое-то мгновение, казалось, он наслаждался их удивлением, потом на немой вопрос женщины с улыбкой пояснил: — Инъекция, игла.
Папка на столе доктора Ломан, набитая документами, протоколами и докладами, содержала выводы о состоянии Эрвана Данте-Легана, головоломку из разрозненных кусочков, в которой многого недоставало. Приговор к восьми годам тюрьмы в 1997-м за преступления, совершенные в Клиши двумя годами ранее. Ему было двадцать четыре года: кража со взломом и заточением владельца жилья. Он влез в трехкомнатную квартиру молодой женщины через окно, забравшись на третий этаж по фасаду. Потом раздел хозяйку квартиры и привязал лифчиком к кровати. После неудачных ласк попытался изнасиловать, но безуспешно. Тогда он накрыл лицо жертвы ее бельем и опустошил найденную на кухне бутылку виски. Три часа спустя Эрвана, скитавшегося по кварталу, задержали после того, как его жертве удалось освободиться и позвонить в полицию. Он имел при себе несколько украденных у нее предметов: съемную автомагнитолу, часики из позолоченного металла и золотую цепочку с крестиком. Психиатрическая экспертиза пришла к выводу о полной уголовной ответственности с диагнозом психопатия. Доктор Ломан с улыбкой отметила, что заключение сделано доктором Льенаром. Тем самым, который называл себя профессором, не имея на это никакого права. Всего несколько часов назад они встречались в суде Кретейя, где слушалось дело об изнасиловании. Предметом обсуждения был насильник. Проводилась экспертиза и контрэкспертиза. Льенар отвечал за первое, Ломан — за второе. С точки зрения Льенара, мужчина был вменяем. Судя по внешности, полностью владел собой: аккуратный, с правильной речью, имеет постоянную работу. Но «профессор» плохо подготовил свое досье. По небрежности он остановился только на очевидных признаках. И Ломан пункт за пунктом разрушила его доказательства. С помощью эффективных психологических тестов она наглядно продемонстрировала наличие шизофрении и смогла доказать, что данный случай соответствует первому пункту статьи 122–1 Уголовного кодекса. Имело место насилие, но человек не был адекватен и больше нуждался в лечении, чем в тюремном сроке. И судьи ее послушали. Тот факт, что доктор Ломан — женщина, быть может, сыграл свою роль. Жертва и ее близкие ушли разочарованными. И Жак Льенар, коллекционер наград и отличий, эксперт по судебным учреждениям, опустив голову, нервно зашагал из зала. Она не стала ему другом. Но это не повод пренебрегать его выводами, касающимися Эрвана Данте-Легана — Данте, как она его пометила для себя. Льенар описал его как нарциссическую личность, ущемленную в детстве, чрезвычайно неспокойную. Арестованный в 1995-м за свои аутоагрессивные поступки, он был осужден на госпитализацию в Медико-психологическую службу, по-видимому, для подтверждения диагноза. Закрывая досье, доктор Ломан вздохнула. Инстинкт самосохранения спасал и в более серьезных случаях душевной болезни, и легче отрезать себе ухо и нос, чем части гениталий. Чтобы отвлечься, она достала фотографию дочерей. Она рассматривала ее некоторое время, что-то ища в их позах, в выражении лиц… Подтверждения того, что она знала. Анжелика прямая и серьезная, ноги в воде. Эмма смотрит не в объектив, а на мокрые ступни. Доктор Ломан положила фотографию в ящик, незаметный для людей, которых она принимала в своем кабинете. Их Служба всегда считалась передовой: большинство пациентов выписывалось через пару-тройку месяцев, тогда как несколько десятилетий назад их ждала бы смерть. От потока больных иногда кружилась голова. Доктору Ломан виделся корабль, севший на мель: судно тонет, и нужно затыкать пробоины. Выключая свет, она подумала, что хорошо бы принять дозу транквилизатора, назначенного Данте — она уже называла его Данте, так было удобней. По другую сторону запертых дверей Данте, вероятно, готовился провести свою первую ночь в изоляторе. В этот июньский день ему оставалось три часа до наступления темноты.
Пресса о «Корпусе 38»