В августе на книжной ярмарке случилось потрясение. У некоторых книготорговцев были изъяты крупные партии товара. В арестованных книгах не содержалось ровным счетом ничего предосудительного: ни разнузданной порнографии, ни призывов к свержению конституционного строя, ни разжигания национальной розни. Отнюдь, отнюдь. Под обложками всего лишь прятались теоремы и уравнения, исторические события и биографии писателей, а также множество других полезных вещей. Да-да, вовсе не содержание учебников (а теперь уже ясно, что это были учебники) вызвало набег на них правоохранительных органов, вовсе не формулы и даты. И мы тут провоцируем недоуменный вопрос уважаемого читателя: – Тогда – что же? И отвечаем сначала односложно: – Деньги. А потом поясняем: Деньги, выручаемые от продажи контрафакта. И еще сообщим начинающему читателю, что «Алгебра» «Алгебре», оказывается, рознь, хоть все иксы и игреки абсолютно совпадают. Все биномы остаются неизменными, а вот на титульной странице можно обнаружить разницу – там, где обозначает себя издательство, выпустившее учебник. Откроем одну книжку – прочтем: «Просвещение». Откроем другую такую же книжку – прочтем на том же месте совершенно другое название. Будет там стоять какая-нибудь «Альфа», «Гамма» или «Омега» или просто такое емкое и в данном случае пустое слово – «Москва». И если детям безразлично, что там написано, на титульном листе, то некоторым заинтересованным лицам это-то как раз и важно, важнее многого другого. Предпринимались даже попытки поднять общественное мнение против этого самого контрафакта, вызвать всенародный гнев или по крайней мере – возмущение. Так, например, когда громили книжный склад Леонида Петровича, московская молодежная газета поместила заметку под таким названием: «Детей собирались учить по фальшивой азбуке». Ужас какой, если не вдумываться! А по телевидению выступил известный и где-то прогрессивный адвокат – трудно удержаться от уточнения, кто именно, да и не станем удерживаться. Его фамилия – Кучерена. И господин Кучерена, юридически аккуратно обращаясь с терминами, объявил населению страны, что если у кого-нибудь ребенок в процессе обучения начнет болеть глазами или кашлять, то нужно посмотреть, не по «левому» ли учебнику он занимался, а если так, то причина заболевания может как раз таиться в контрафакте, ибо безвредность бумаги и шрифтов здесь никто не гарантирует. Потому что – какой может быть у контрафакта медицинский сертификат? Да никакого. И видный адвокат советовал родителям таких заболевших учеников обращаться в суд с исками к издателю, требовать его наказания и возмещения затрат на лекарства. Ах, мэтр… А в начале сентября по пятому этажу книжной ярмарки, которую все почему-то называли книжным клубом, среди немалого количества народа двигался, разумеется, в штатском, старший лейтенант милиции Суржиков Петр, имея от начальства задание, которое смело можно было назвать щекотливым. Старший лейтенант не любил торговцев. Он называл их, независимо от ранга и масштаба, спекулянтами. И то сказать: покупают задешево, продают задорого – кто же они еще? Спекулянты и есть. Да и отец старшего лейтенанта Суржиков Роман, между прочим, отставной полковник, был того же мнения на этот счет. – Если ты предприниматель, – говорил он, сделай что-нибудь материальное: гайку, болт или, там, выпеки буханку хлеба. А то ваучеры скупил, завод приватизировал, цеха сдал под водочные склады и – на Канары, омаров трескать. Так кто же ты есть? То-то! Нелюбовь свою к спекулянтам, или, по-криминальному, к барыгам, Суржиков-младший реализовывал, служа в УБЭПе – отделе борьбы с экономическими преступлениями, и, участвуя в той или иной акции против нарушившего закон спекулянта, испытывал моральное удовлетворение. Тем досаднее было для него полученное щекотливое задание – найти покупателя на часть изъятых в августе книг. Потому что – как же получается: одной рукой изъяли, а другой… Но Суржиков Петр был офицером дисциплинированным и, получив задание, имел обыкновение не рассуждать, а стремиться выполнить его, как учили в армии: беспрекословно, точно и в срок. На этаже, как уже отмечалось, было людно, но Петр Суржиков имел ориентировку, что, где, кто и как, и быстро освоился. Вот стоит за прилавком толстый человек со слегка выдающимся вперед подбородком. Это – Блинов Владимир, бывший, между прочим, сотрудник милиции. К нему подходить строго-настрого запрещено. Кинули взгляд, проплыли мимо. А где же Егоров Леонид Петрович? Ага, вот он, у лестничных перил – бодрячок с коротко постриженной седой бородкой. Общение с ним – тоже под запретом. А вот, кажется, и тот, кто нам нужен. Длинный, худой, присел на корточки, записывает, что ему диктует оптовый покупатель. Один диктует, а пятеро в очереди стоят. Нельзя светиться, обращать на себя внимание. Придется стать в очередь – шестым. Терпение, терпение – основа любой оперативной работы. Наконец-то… – Я хочу не купить, а предложить… Длинный посмотрел с любопытством. Глаза карие, взгляд веселый и наглый. – Что предложить? – То же, что у вас, но за полцены. – За половину моей продажной цены? – За половину вашей закупочной. Воцарилась набольшая пауза, и Суржикову показалось, что молниеносные строки замелькали в карих глазах, словно загружался компьютер. Наконец прозвучал тихий вопрос: – Арестованный левак? И – пытливый, проникающий взгляд. Старший лейтенант Суржиков взгляд выдержал, он это умел. И ответил спокойно и тоже тихо: – Вы не задавали этого вопроса, я его не слышал. – Хорошо. Но видите, мне сейчас некогда… – Вот номер моего сотового, звоните в любое время суток. Длинный встал на ноги и с готовностью закивал, спекулянт. Прямо плюнуть хотелось. Суржиков и сплюнул, выйдя из помещения на свежий воздух. Итак, старший лейтенант завершил щекотливую миссию, а мы же завершили пролог, который действительно можно было бы поставить на место эпилога, потому что длинная цепь событий предшествовала описанной сценке, длинная и разветвленная. Начнем, однако, по порядку. По одной из расхлябанных улиц частного сектора небольшого южного городка упрямо продвигался молодой человек, одетый в коричневую кожаную куртку, линялые джинсы и короткие резиновые сапожки. Сапожки были очень даже кстати, потому что человеку приходилось то и дело выбирать между откровенной лужей и коварной снежной кашей, под которой чаще всего скрывалась не твердь, а хлябь. Что же касается куртки, то она была молодому человеку тесновата, так как принадлежала его старшему брату Лешке, а Лешка в плечах был поуже нашего путника, которого, кстати сказать, звали Вадиком. Итак, куртка была тесновата, и Вадик ерзал под ней плечами, словно бы у него был озноб или чесалась спина. Но спина у него как раз не чесалась, и озноба никакого не было, напротив, под вязаным «петушком» выступила даже испарина – так нелегко было перешагивать и перепрыгивать, балансируя свободной правой рукой. Да-да, одной только правой, потому что левая, придерживала бутылку классного португальского портвейна «Порто», с трудом засунутую в неглубокий внешний карман куртки. Бутылку Вадику вручил тот же старший брат Лешка, когда отправлял его на свидание к женщине Аделаиде, не очень молодой по их с братом меркам, но вполне еще ищущей. Излишне и говорить, что женщину для свидания определил тот же Лешка, даже не только определил, но и договорился за брата. Не впрямую, конечно, договорился, а под видом электропробок, которые нужно починить, – дал даже Вадику проволоки для жучков. Проволока лежала в правом кармане куртки. Вадик сунул туда руку – не потерялась. И он стал представлять, как накручивает проволочку на фарфоровую пробку, засовывает кончик под жестяную резьбу, а женщина Аделаида чиркает спичками – светит ему в темном коридоре. А представив спичку, представил и сигарету, и от этого у него засосало под ложечкой – так захотелось закурить. Вот змей, – подумал Вадик о старшем брате, – портвейн дал, а сигареты – забыл, не додумал. Ну, я ему припомню! Смеркалось. На улице было безлюдно. Народ сидел по хатам, смотрел по телевизору перестройку. Разгуливать по распутице добровольцев не было. Разве что Вадик, идущий на свидание к женщине Аделаиде. Аделаида встретила его приветливо, ввела в хату, предложила раздеться-разуться, подала тапочки, большие и нестоптанные. Свет в хате между тем горел: Аделаида загодя сменила пробки. «Ну я тогда старые починю», – заявил Вадик, спасая формальный повод своего визита. Но до жучков-пробок дело не дошло. А дошло дело до портвейна «Порто», до щекотливых разговоров и смелых анекдотов, которых у Вадика был изрядный запас. А на столе-то, на столе-то кроме закуски лежали сигареты «Марлборо» украинского производства – вот что радовало. Вадик курил, Аделаида тоже курила – прямо в хате, ни в какие сени не выходили из тепла. – Зови меня просто Ладой, – попросила Аделаида и достала из серванта тоже бутылку вина и тоже, между прочим, «Порто»: магазин «Продукты» в частном секторе не баловал пока еще разнообразием ассортимента. Как раз во время перемены бутылок Вадик спросил: – А где у тебя Манька? Манька была дочкой Аделаиды, она заканчивала десятилетку. Положа руку на сердце, следовало бы заметить, что если мысли Вадика и залетали прежде в эту хату, то отыскивали там не богатую телом Аделаиду, а худосочную, порывистую в движениях и, признаемся, хорошенькую Маньку. Но это так, к слову. – У подруги будет ночевать, – спокойно сказала Аделаида и улыбнулась влажной улыбкой. Сначала Вадика посетила дурацкая мысль, что, пожалуй, лучше бы, наоборот, Аделаида заночевала у подруги, а Манька егозила бы здесь в хате возле закусок. Но потом он вспомнил, что к женщине Аделаиде направил его старший брат Лешка, а Лешка всегда знал, что делает. И тогда Аделаида ему сразу понравилась и с каждым стаканом нравилась все больше. Тем более что она, разгорячившись, расстегнула две пуговицы легкой кофты, и Вадик ни о чем уже больше не мог думать – только о том, что у нее там под кофтой и каково оно на ощупь. Под влиянием этих крепнущих в нем размышлений Вадик встал из-за стола, подошел к Аделаиде, и Аделаида поднялась ему навстречу. Вадик развернул ее к себе спиной и положил трудовые ладони на то, что последние четверть часа владело его вниманием. Аделаида охнула и наклонилась вперед, как бы давая Вадику возможность попробовать на вес атрибуты своей женственности. Что тут сказать: вес был вполне достойным. Вадик пришел в неописуемое волнение, у него появилась потребность выразить это волнение словами, но подходящие слова не приходили в голову, и он произнес фразу пошлую и, должно быть, обидную для женщины. Он сказал: – Бэрэшь у рукы – маешь вэщь! Но Аделаида не обиделась, нет-нет! У нее тоже появилось стремление что-нибудь произнести в волнении, и она прошептала: – А ты как думал! Она быстро скинула верхнее, легла на кровать, позвала Вадика: – Расстегни сзади. Потом прошептала: – О, какие у тебя сильные руки, как хорошо! А Вадику-то как было хорошо! Худое жилистое тело ходило ходуном, и что-то зрело внутри молодого организма и, казалось, сейчас взорвется. Вдруг женщина ласково положила руки ему на бедра и проговорила: – Подожди, успокойся. Побудь так, неподвижно. Отдохни. – Я не устал, – самодовольно заметил Вадик. – О, Господи! Нет, не уходи, просто так полежи, пока я дозрею. Положи руку сюда… несильно… нежней, нежней… У тебя что, никого не было? – Почему не было, – обиделся Вадик. – Было. В армии с одной вольнонаемной. Но она ничего такого… – Глупый, – нежно проворковала Аделаида. Вдруг тело ее напряглось под Вадиком, задергалось конвульсивно, и Вадика тоже затрясло, будто он попал вместо сгоревшей пробки в электрическую цепь с напряжением двести двадцать вольт, и его обожгло огнем и отпустило, словно кто-то разомкнул наконец рубильник. Аделаида простонала: – Ой, мамочки! И проговорила удивленно: – Господи, да что же это делается! И так раз за разом – до утра. Вадик возвращался домой на ватных ногах. Он не выискивал пути посуше, хлюпал сапожками, где придется, и удивлялся своему состоянию, которое можно было обозначить так: легкость на душе и слабость в коленках. Легкость была такая, словно бы и не было невзгод: безработицы, например, и связанного с ней жуткого безденежья. Безработица обрушилась на Вадика два месяца назад, когда его уволили из таможни. Уволили же Вадика за то, что пожалел торговую тетку. Тетка везла в Россию сельхозпродукты в коммерческих размерах. Казмирчук ее совсем уже довел до точки: грозился высадить с поезда, реквизировать товар в пользу государства и так далее. По лицу тетки было видно, что она лихорадочно соображает, сколько нужно отстегнуть Казмирчуку, чтобы он отвязался. Тут Казмирчук что-то вспомнил и выскочил из вагона, шепнув Вадику: «Дожми!» Вадик кивнул не без важности: не впервой! А тетка возьми да и окликни его: – Вадик! Вадик удивился. – Борисенко Вадик, – грустно обрадовалась тетка, – я же тебя учила с пятого по седьмой класс. Ты хорошо успевал по математике. И Вадик не стал ее дожимать – отпустил, да и все. Она, действительно, когда-то учила Вадика и ставила ему по математике исключительно хорошие оценки. Вадик сразу тогда и имя ее вспомнил. У него вообще была хорошая память: Оксана Тарасовна – такое было имя. Вадик произнес его вслух и отдал документы безвозмездно. Ну, Казмирчук его и выдавил за это из таможни. Нет, голодать Вадик Не голодал. И без дела тоже не сидел. У отца с матерью было хозяйство: участок, куры, свиньи – все свое. Еще был конь. На нем возили сено для его же прокорма. Во всяком случае, работы по хозяйству хватало. В том числе и Вадику. Иногда Лешка просил помочь – нажать и подержать при ремонте автомашин. Лешка знал машины, как, например, профессор химии – химию. То есть досконально. Все автовладельцы частного сектора звали его, если что. И Вадик ему помогал, как добросовестный подсобный рабочий, и чувствовал себя в этих случаях солидно, немного даже важничал. Но такие акции происходили нечасто из-за малого количества автовладельцев: накопление первоначального капитала в частном секторе шло медленно. И Вадик стабильно тосковал от неопределенности жизни. Лешка думал-думал, да и придумал Вадику лекарство от тоски в виде женщины Аделаиды. ------------- "Скачайте книгу в нужном формате и читайте дальше"
В августе на книжной ярмарке случилось потрясение. У некоторых книготорговцев были изъяты крупные партии товара. В арестованных книгах не содержалось ровным счетом ничего предосудительного: ни разнузданной порнографии, ни призывов к свержению конституционного строя, ни разжигания национальной розни. Отнюдь, отнюдь. Под обложками всего лишь прятались теоремы и уравнения, исторические события и биографии писателей, а также множество других полезных вещей. Да-да, вовсе не содержание учебников (а теперь уже ясно, что это были учебники) вызвало набег на них правоохранительных органов, вовсе не формулы и даты. И мы тут провоцируем недоуменный вопрос уважаемого читателя:
