Шел моросящий дождь. Из тех, что могут идти целые сутки и не заканчиваться. До города, где когда-то проживало больше десяти миллионов человек, вернее, до его внешней границы, оставалось километров двадцать. Железнодорожный переезд обозначал собой один из последних рубежей на пути к тому, что когда-то было столицей самой большой страны на Земле. Этот переезд с двумя шлагбаумами и другими средствами автоматической блокировки стал ловушкой для многих тысяч людей – ничтожного количества по сравнению с числом тех, кто погиб в самой столице, в муравейниках из железобетона и кирпича, но тоже немалого. Никто уже не узнает, что именно здесь произошло и каким образом к ним пришла смерть. Так же как никто не расскажет, что произошло в городе. И в других городах, которые стояли теперь такими же молчаливыми памятниками – на этом континенте и на других. То ли это была огненная вспышка в небе, то ли невидимый импульс, который вывел из строя диспетчерскую систему и электронику в поездах, то ли вовсе тектоническое движение земной коры подбросило вагоны над землей и заставило сойти с рельсов. Как бы то ни было, когда это случилось, мимо переезда проходили сразу два состава: один на запад, в Москву, другой на юго-восток, к Нижнему Новгороду. Локомотив первого электропоезда – скоростного пассажирского – с обтекаемыми, как у пули, очертаниями, почти не смятый, ржавел теперь в поле, метрах в пятидесяти от линии. Он пропахал землю носом и застыл, утащив за собой перевернувшиеся по дороге вагоны. Некоторые из них были смяты как гармошка, другие почти целы. Там, где краска обгорела, ржавчина успела проесть железо почти насквозь. Логотип российских железных дорог был на них еще различим, хоть и с трудом. Идущему в противоположную сторону товарному составу повезло еще меньше. Неведомая сила смела его с колеи и направила прямо на застывшие перед переездом автомобили. И он, пробив ограждение и смахнув, словно муху, будку регулировщика, стал тараном, проделавшим в потоке машин широкую брешь. Теперь земля там была покрыта обломками искореженного металла, в которых трудно хоть что-то опознать. Цистерны, платформы, крытые вагоны развернуло длинной змеей. Их сцепки так и не порвались, несмотря на страшный рывок. Некоторые из них раздавило в щепки, и теперь обезображенные остовы вагонов щерились острыми краями металла. Кое-где края лопнувших цистерн были оплавлены. Но все, что могло сгореть – уже давно сгорело, и теперь только почерневшая земля напоминала о катастрофе… одной из миллионов больших и малых, случившихся в тот день летом 2013 года. Машины на автотрассе – те, которые находились далеко и не пострадали от страшного удара, – стояли, как череда призраков. Когда-то разноцветные, теперь они были однотонными: выцветшие и покрытые двадцатилетней корой из грязи. Но если присмотреться к этой веренице, можно было разглядеть, чем они были раньше. Первой в ряду стояла ржавая «Нива», обычная, русская, без приставки «Шевроле-». Когда-то она была болотно-зеленого цвета, почти что камуфляжного. Возможно, не первой молодости, когда это случилось. Но годы запустения превратили ее в утиль, сравняв в этом состоянии и с более новыми, и с более дорогими автомобилями. Машина была заперта, внутри пусто. В салоне – все просто и по-спартански функционально. Электронного навигатора не было, зато имелась карта-миллиметровка, на которую были нанесены дороги всех соседних регионов, даже те, которых не знал ни один навигатор. В багажнике – небольшой генератор, газовая плита и уже собранный рюкзак, начиненный всем, что нужно для двухнедельного похода. На заднем сиденье – гладкоствольное ружье в чехле, которое за двадцать лет так никто и не забрал. И еще много ценных вещей никому не приглянулись – вроде швейцарского ножа, сухого горючего, рыболовных снастей, мощного фонаря. Все это могло бы очень помочь кому-то. Но человеческая нога тут, похоже, не ступала уже давно. Знал ли он, этот безымянный владелец? Вряд ли. Скорее просто накатило на него странное предчувствие, и человек взял внезапный отпуск на работе, ощутив острую потребность прогуляться по Брянским лесам. И лишь немного не успел. Все двери были заперты изнутри, но лобовое стекло разбито. Возможно, это произошло сравнительно недавно, потому что за двадцать лет от внутренней отделки салона, даже такой дешевой, ничего бы не осталось из-за непогоды. На крыльях и на крыше виднелись странные отметины, будто металл царапали чем-то острым. Следом за этой машиной примостилась ее противоположность – крохотная французская малолитражка. Когда-то она была нежно-сиреневого цвета. Теперь – просто серая с фиолетовыми крапинками. Она тоже была пуста и закрыта. Внутри набралось по щиколотку дождевой воды, и все сгнило. В воде плавал давно утративший свой глянец журнал. Лица моделей на страницах превратились в уродливые маски, похожие на лицо с картины Мунка «Крик». У рычага переключения передач застыл подключенный к зарядке телефон с треснувшим сенсорным экраном. Над приборной доской – собачка на присоске. Уже давно не розовая, а грязно-бурая, и головой не кивает – засорилась. Пудреница и помада вывалились из порванной сумочки и утонули в луже на полу. И тоже разбитое стекло, и тоже странные царапины по всему корпусу, из-за которых прежнюю владелицу, вероятно, хватил бы удар. Стоял тут и грязно-синий «универсал», осевший на ободах сдувшихся колес. Большой семейный автомобиль, честный трудяга производства Германии. Тюки с одеждой, велосипед на крыше, на задних сиденьях огромные сумки, от которых остались только обрывки. Кругом пустые выцветшие упаковки от чипсов, банки из-под газировки и другая тара, которую кто-то опустошил, разорвав упаковки в клочья. Один из узлов выглядел так, будто его ударили саблей. Из лопнувшего нутра вывалились в грязь какие-то рейтузы, детская книжка с картинками, DVD-диск с музыкой для дискотек. Рядом с «универсалом» дверь в дверь стоял «седан» представительского класса – тоже немецкий, гибридный, из тех, что предназначены для хороших дорог и аккуратных водителей. На левом сиденье – дипломат из кожи, которая покоробилась и теперь порвалась бы от простого прикосновения. В нем – авиабилеты. Предусмотрительно завернутые в целлофан, они все равно размокли. Рядом покоился забытый бумажник – брендовая вещь, а не китайская копия. Внутри – труха, бывшая когда-то купюрами, а из раскрытого отделения вывалилась россыпь банковских карт, давно выцветших и еще раньше размагнитившихся. Нераспечатанная пачка дорогих сигарет виднелась в раскрытом «бардачке». Не бегство, не эвакуация, а просто лихорадочная догадка, посетившая еще чей-то мозг. Но куда улетишь от смерти, спасти от которой может только эмиграция на другую планету? На заднем сиденье валялся ноутбук в чехле. Наверно, если его зарядить, он до сих пор мог бы служить. Но люди сюда не заглядывали. Это было видно по нетронутым консервам в пакете и бутылке французского коньяка там же. Все эти вещи не нашли себе нового хозяина. А старый был тут, на сиденье. Скалила зубы костяная голова, обтянутая пергаментной высохшей кожей. Стекло уцелело, и именно в этом было дело. Несмотря на сеть мелких трещин, оно не поддалось таинственному напору, выстояло: должно быть, пуленепробиваемое. Хотя вся крыша была испещрена мелкими и крупными царапинами, будто кто-то с остервенением долбил безобидный автомобиль ножом или ледорубом. Или стучал клювом, как дятел. И этот человек тоже ничего не знал, просто почувствовал странный зов – и бросил все, чтоб поехать как можно дальше… но все равно не успел. Чуть дальше рейсовый автобус таращился множеством окон. Каждое могло бы рассказать свою историю, если бы умело говорить. Как и пустые глазницы домов в любом подмосковном городе или поселке по соседству. Небосвод цвета грязного снега казался очень близким. Он давил, накрывал собой, как крышка сундука. Пахло болотом и плесенью. В маслянистой воде, покрытой радужными разводами, плавал мелкий сор, создавая иллюзию жизни. Но это лишь расходились круги по воде, когда в нее падали дождевые капли. Вечер наступил внезапно, без перехода, и темнота начала расползаться с западного края неба, как пролитые из космоса чернила. Бледное пятно, обозначавшее солнце, скрылось за пологими холмами. Хотя самого светила не было видно и в полдень. Перед самым закатом горизонт окрасился огнем, а пылевые облака начали переливаться всеми красками. Но длилось это считаные минуты. И некому было оценить.
***
Сразу как стемнело налетел промозглый ветер, заставивший бы человека стучать зубами от холода даже в теплой одежде. Впрочем, чтобы человек сумел выжить здесь, ему бы понадобилось что-то посерьезней куртки с капюшоном для защиты кожи и плоти от невидимой смерти. И в темноте – без луны и без звезд – появилось то, что продолжало оставаться живым даже здесь, в этом рукотворном аду. Вот на одной из берез, черной и мертвой, вспух странный нарост цвета сырого мяса. Он быстро увеличился в размерах и лопнул. Из него выбиралось на свободу что-то мелкое и юркое, исчезая в жухлой траве. А вот забулькало, захлюпало в большой луже, которая уже успела размыть большой кусок железнодорожной насыпи. Словно в ответ заворочалось и зарычало из лесопосадок, которые окаймляли железную дорогу. Качнулась, пошатнулась пара рослых многолетних деревьев, будто кто-то тяжелый налетел на них. Какой-то звук, похожий на вздох, облетел рощу. На секунду показался из-за пылевых туч щербатый профиль луны, пролил на переезд мертвенный и холодный свет. Но вот с запада, заслоняя лунный фантом, пролетело на большой высоте что-то живое. Что-то с крыльями, неровными, как рваная простыня. Но и оно исчезло вдали. И никто не тревожил покой мертвого шоссе долгие три часа, пока вдали не показался он. Издалека его можно было принять за человека. Но приглядевшись, любой бы понял, что человеческого в нем мало. Искаженный силуэт – длиннорукий, сутулый, кривоногий – напоминал бы крупную обезьяну, если бы не голова с высоким выпуклым лбом. По обочине, обходя машины, шел он такой походкой, которую не смог бы изобразить никто. Так ходили разве что ископаемые предки человека. Несмотря на кромешную тьму, он ни разу не споткнулся об обломки и не наступил в глубокую рытвину, заполненную водой. Он прекрасно видел в темноте. Проще было бы идти посередине дороги – по разделительной полосе, заросшей уродливым кустарником. Но от нее существо почему-то старалось держаться подальше. Может, у него были на это причины. Ведь там он оказался бы зажатым с двух сторон машинами, загораживающими обзор. И не смог бы убежать с дороги, если бы внезапно появилась опасность. А здесь на обочине есть всегда возможность уйти с шоссе на ровное открытое поле, и опасность могла нагрянуть только с одной стороны, а не с двух. По железнодорожной насыпи брело существо, отдаленно напоминающее человека. Сутулое, длиннорукое. Босое – просто не придумано на такие уродливые ступни сапог или ботинок. В истрепанной плащ-палатке с капюшоном. Она была страшно драная и висела на нем, как на пугале. Хотя одежда ему не нужна была вовсе. Капюшон скрывал лицо. И правильно. Вот свет луны, выглянувшей из-за тучи, на мгновение осветил его черты. Тот, кто ожидал увидеть пусть изможденное, но человеческое лицо, вскрикнул бы от неожиданности. Покрытое неровной чешуйчатой кожей, с полипами и наростами, лицо это могло напугать любого. Под набрякшими веками – глубоко запавшие красные глаза. Губы шевелились, будто силясь что-то произнести, но из щелеобразного рта вырывались лишь шипение и свист. Дождь поливал создание потоками воды, уровень излучения которой заставил бы взбеситься стрелки приборов, но оно шло, будто ничего не замечая. Впрочем, беспечным оно не было. Стоило в грузовой «Газели» чему-то зашевелиться, завозиться, как существо сразу изменило маршрут и обошло старую развалину по широкой дуге. «Там гнезда. Туда нельзя». А кто или что там вылупится, это было уже неважно. Крючковатые пальцы что-то сжимали. Это был клочок бумаги: то ли открытка, то ли страница из журнала. На нем – зеленая бескрайняя равнина и яркий диск солнца в небе. В полноводной синей реке, чьи берега заросли камышом, голенастые птицы ловят рыбу. Обезьяна залезла на пальму. Над ней, на самой верхушке, два попугая пестрых расцветок. Вдалеке, возле могучего ствола баобаба, силуэт жирафа. Неожиданно пальцы создания начинали сминать листок и комкали его до тех пор, пока тот не превратился в шарик. Шарик упал в грязь и мгновенно размок, погрузился на дно. А существо все шло, не сбавляя шага. Вот переезд снова был пуст. В какой-то момент разряд атмосферного электричества ударил в опору ЛЭП, пуская ток по давно не видевшим его проводам. Полетели искры. Вспышка молнии осветила все вокруг, заливая переезд мертвенным светом. Она выхватила из темноты старый едва различимый знак: «Москва – 22 км». Внизу кто-то нарисовал значок радиоактивности краской из пульверизатора. А с обратной стороны – ухмыляющийся череп. Но это не остановило идущего. И вот из-за горизонта медленно поднимались многоэтажные дома. Новостройки, над одной из которых застыл строительный кран, лишь немного не успевший завершить свой Сизифов труд. Сверкали молнии в небе над домами. И казалось, что окна светятся. Но вот гроза прошла, и окна снова потемнели. И будут они такими до скончания времен. А вернее, до того момента, когда панельные стены обрушатся под собственным весом, погребая и остатки, и останки. Но пока этого не произошло, дома будут стоять – как памятники событию, повернувшему двадцать лет назад историю в другое русло.
Шел моросящий дождь. Из тех, что могут идти целые сутки и не заканчиваться.