Счастливое неведение. Маленькая черная птица с позолоченным клювом — она не знает, что доживает последние мгновения своей и без того короткой жизни, и потому с удовольствием клюет пропитанное ядом зерно. Рядом с ней в огромной клетке черные сотни таких же отравленных птиц отбивают золотыми клювами жизнерадостные ритмы. Воздух наполнен щебетом и сухой трескотней коротких крыльев. Раннее утро. Первый день весны. В сером небе пока не появилось ставшее теплым всего за одну ночь солнце. Внезапно в клетке все смолкло. Это произошло в тот момент, когда молочно-белая рука явилась из темноты и негромко постучала костяшками пальцев о ее тонкие прутья. В наступившей тишине рука неспешно порхала, отрезанная темнотой от своего хозяина, облетая клетку по кругу. Внешний вид руки был неприятен, но птицам не было знакомо чувство отвращения. Для них узкая ладонь с длинными суставчатыми пальцами была источником пищи — эта рука каждодневно приносила птицам зерно. Их не отталкивало отсутствие на пальцах ногтей, следы удаления которых были затянуты вечно розовой кожей. Птицы никогда прежде не боялись этой руки. Но сегодня, в первый день весны, все было по-другому, и подтверждением тому была напряженная тишина, воцарившаяся внутри клетки. Рука из темноты, медленно облетая клетку по кругу, открывала ее многочисленные дверцы. В предчувствии нежданной свободы напряжение внутри клетки нарастало. Неправильно. Необычно. Не так. В это утро первого дня весны все было не так. Белая рука таила в себе опасность, и птицы ощущали ее незримое присутствие. Зверь жил в белой руке. Черные птицы с позолоченными клювами чувствовали злой холод, идущий от него. Постепенно этот холод проник внутрь клетки и стал страхом. Время остановилось, словно выжидая, пока страх не наберет полную силу и не превратится в ужас. В момент, когда напряжение внутри клетки стало критическим, из темноты внезапно возникла вторая рука, и две белые ладони встретились в звонком хлопке. Маленькой черной птице с позолоченным клювом на секунду показалось, что огромная кошка с яростным шипением выскочила из соединившихся ладоней и ворвалась внутрь клетки. И вот уже белый ужас на своих безвольных волнах выносит птицу из клетки и с силой забрасывает ее в серое небо. Вмиг все пространство вокруг клетки, стоявшей в полутемной комнате на вершине высокой каменной башни, задымилось разлетающимися в разные стороны птицами. Их было много, и все они искали спасения в прохладном, свежем небе. Птицы задыхались свежестью утра, а бескрайние просторы сводили их с ума. Живя в душной клетке, они давно забыли вкус этого неба — пресный и между тем вобравший в себя и легкую сладость весны, и пряную горечь лесных пожаров далекого прошлого, и призрачную терпкость еще не выпавшей утренней росы. Эта освежающая пустота смывала с птиц остатки тусклого замкнутого пространства и насыщала их оперение новыми сочными оттенками, добавляя в стремительный полет блеска и жизненной силы. Черная птица улетала от своего страха все дальше и дальше, прячась от него за тугими потоками прохладного воздуха, который, обтекая ее тело, явственно смыкался позади короткого хвостового оперения, спасая и пряча птицу в прозрачном небе. Под крылом птицы был лес, были реки, были скалы и холмы. Огромные просторы помещались под крылом маленькой черной птицы с позолоченным клювом. Движение спасало птицу от страха. Она поднималась высоко, чтобы потом, сложив крылья, сорваться почти до самой земли и, коснувшись крылом верхушек деревьев, взмыть ввысь. Неведение спасало птицу от того, чего следовало бояться на самом деле. И потому она радостно летела навстречу своей смерти. Ленивое, растрепанное и припухшее со сна солнце показалось за далеким горизонтом. Черная птица резко изменила направление и полетела ему навстречу. Она летела, спускаясь все ниже и ниже. Яд действовал быстро, прошло совсем немного времени, и вот уже птица с трудом летит над вершинами деревьев. Силы покидали ее. Из всех незримых опасностей жизни птица знала лишь страх внезапного нападения. Что следует за этим страхом, ей было неизвестно. Птица не знала, что такое смерть, и потому никогда не жила ее томительным ожиданием. Внезапная острая боль пронзила сердце птицы. В ответ на эту боль она сдавленно пискнула, увидев одной только ей понятную картину. Это был ужас. Словно в диком сне полупрозрачная огненная кошка промчалась по небу, повторяя все виражи, проделанные до того птицей. Бег кошки был столь стремителен, что искры сыпались с ее боков на особо крутых поворотах. Злобный зверь, от которого птица спасалась все это время, настиг ее, вонзил свои жгучие клыки в ее тело и моментально, не сбавляя скорости, исчез в солнечном диске. Смерть птицы предстала перед ней в единственно понятном для нее образе голодного и жестокого зверя. В этот момент яркого видения яд остановил ее сердце. Мертвая птица с позолоченным клювом ударилась о голую ветку дерева и с мелким дождиком сбитых ею капель росы стала падать на землю, беспомощно закручивая вялыми крыльями посмертную спираль. Она яркой игрушкой с золотым клювом медленно упала к ногам пятилетнего ребенка, который стоял под деревом. Птица лежала на спине, широко раскинув крылья, которые с внутренней стороны оказались удивительного ярко-изумрудного цвета. Ребенок был слишком мал, чтобы что-либо знать о смерти. Счастливое неведение объединяло его с черной птицей, лежавшей у его ног. Земля еще была по-зимнему стылой. Весеннее солнце не успело прогреть ее. Переступая с ноги на ногу, ребенок быстро нагнулся и взял птицу в руки. Наверное, он боялся, что она улетит от него. Тело ее было все еще теплым и оттого казалось обманчиво живым. Ребенок осторожно погладил птицу по голове и положил ее к себе за пазуху. Он радостно побежал в дом, аккуратно придерживая мертвую птицу у сердца, чтобы она не затерялась во время бега в складках одежды.
А несколько дней спустя к дому подъехала группа черных всадников. Вид их был страшен. Высокие, сухие, сильные. Даже свободная одежда не могла скрыть ширину их плеч. Головы их сложным образом были обмотаны черной тканью — подобием колокола, нижний край которого мягким изломом по кругу лежал на груди, плечах и спине всадников. Черные колокола полностью скрывали их лица, не оставляя прорезей даже для глаз. Как они видели и понимали мир, оставалось совершенной загадкой. В облике, в движениях всадников, во всем, что им принадлежало, таилась жестокая сила. И только у одного из них лицо не было скрыто за непрозрачной тканью. От этого его облик не становился ближе или понятнее. Бледность его была намного страшнее того, что могла скрывать черная ткань. Всадники странно дышали. Вдохи и выдохи их были одновременны и обманчиво легки. Очень скоро от их дыхания хотелось убежать прочь. Желанию этому было трудно противостоять, как трудно удерживать себя под водой от того, чтобы не всплыть и не сделать такой нужный глоток воздуха. Казалось, что всадники одновременно вдыхают весь воздух вокруг себя. Всадник, тот, что один был с открытым лицом, протянул взрослым, вышедшим ему навстречу, несколько монет. Те отдали ему мертвую птицу. Длинными суставчатыми пальцами с вырванными ногтями черный всадник поднес мертвую птицу к глазам. Держа ее за край крыла, он внимательно осмотрел золотой клюв птицы. Затем, отбросив бесполезное мертвое тело в сторону, черный всадник нагнулся к ребенку, прятавшемуся в ногах взрослых, и спокойно сказал: — Ничего не бойся. Пойдешь со мной.
Я хорошо помню день моей первой битвы. Тревожные воспоминания приходят ко мне каждую ночь и не дают забыть то, что давно пора забыть. Эти воспоминания не зависят от моих желаний. Они словно сон. Сон, который на самом деле так приятен моему злому сердцу. И вот я закрываю глаза. Я помню тот день отчетливо, во всех деталях. Помню, потому что мы все тогда еще были вместе. Нас пока не разделяли ни прожитые годы, ни дух соперничества, ни болезни, ни будущие смерти. Еще живы были мертвые. Мы стояли в плотном ряду боевого построения на вершине голого холма. Мы — элита, воины Храма. Под нами лежала выжженная чужим солнцем черная земля. Она была совершенно пуста, так что глазу было не за что зацепиться. И лишь далеко впереди, на самой границе видимости, дрожали в горячем воздухе сложенные из человеческих черепов белые пирамиды да кое-где одиноко умирали редкие кустики низкорослой колючей травки. Земля под нашими ногами была мертва. Она впитала в себя столько крови, что больше уже никогда не смогла оправиться, и была отдана в вечное владение смерти. Мы выстроились боевым порядком на восходе, а теперь уже был полдень. Солнце в этих краях было злое. Оно не любило и не знало нас и потому жгло нещадно. Наши ряды были настолько плотны, что тот, кто не выдерживал и терял сознание, не падал, а так и оставался на ногах. То тут, то там можно было видеть этих несчастных. Они стояли, свесив головы, отдав незащищенные затылки на съедение солнцу. И по-другому было нельзя. Только в таком строю мы не оставались наедине со своим страхом. Каждый чувствовал каждого. Именно это удерживало большинство из нас на месте и спасало от порой непреодолимого желания с громким криком убежать прочь из этого проклятого места. Нам, стоящим в первом ряду, было куда труднее. Перед нами лежал простор черного поля. Полная свобода — но на самом деле бежать нам было некуда. Только один путь был открыт для нас — вперед навстречу смерти. Нервная дрожь к тому моменту у меня уже прошла. Я расслабился. Я видел, как вокруг меня бледные застывшие лица постепенно приобретают прежнее естественное выражение. В рядах чаще стали переступать с ноги на ногу, уже послышались первые разговоры, кое-где даже смеялись. — Не сегодня, — тихо сказал я, повернув голову к брату. Мой брат — мое отражение. Он ничего мне не ответил тогда и только упрямо дернул головой, словно был недоволен тем, что все откладывается на неопределенный срок. Я догадался, что он не слушает меня и продолжает думать о чем-то своем. Я снял тяжелый щит с руки и поставил его на землю, чтобы опереться на него. И в этот момент, когда наивысшее напряжение покидает тело и хочется только одного — лечь и уснуть, я услышал отдаленный барабанный бой. Разговоры смолкли. Гнетущая тишина, словно пощечина, вмиг привела меня в чувство. Мы все превратились в слух. Я уверен, что многие тогда надеялись, что им просто показалось и что они ослышались. Но это было не так — барабанный бой приближался. Частые ритмичные удары в натянутые звериные шкуры. В этих ударах слышались крики животных и стоны умирающих мучительной смертью поверженных врагов. Позади барабанного боя шел ад. Он приближался к нам, и его уже невозможно было остановить. Он медленно наползал на нас, подминая под себя нашу решимость. Он изменял ритм биения наших сердец. Он съедал воздух вокруг. Он приближался, и его становилось все больше и больше. Земля задрожала у нас под ногами. Черная пыль, подчиняясь ее колебаниям, ссыпалась вниз с редких и сухих, ощетинившихся колючками растений. — Смерть идет! — дико закричали черные ключники. Этот крик словно разбудил меня. Но в тот момент я даже не успел сообразить, что должен ответить.
Счастливое неведение.
