Поезд, пыхтя, стоял на платформе, указанной в расписании. До нитки промокшая, я подошла к поезду и стала искать вагон, номер которого значился в билете. Растрепанные волосы прилипли к скулам, подол юбки обвился вокруг ног и хлестал по икрам, а рюкзак впитал столько влаги, что казалось, я несу за спиной цистерну с водой. В Риме я очутилась случайно. Всего четыре дня назад на Тулонском вокзале я, сама не зная почему, подчиняясь внезапному порыву, купила спальный билет на первый же поезд, отходящий в этот вечер, а утром проснулась уже в Италии. Куда именно — в сущности, было неважно. Важно, что мне исполнялось двадцать шесть, а значит, эти выходные — последние, когда можно путешествовать с молодежной скидкой по карточке «Интер-рейл». Рим так Рим — какая разница… Если бы только сентябрь не выдался таким не по сезону дождливым. Вместо того чтобы прогуливаться по залитым солнцем улочкам, лизать мороженое «джелато» и полоскать ноги в фонтане Треви, я шлепала, оставляя мокрые следы, по Сикстинской капелле и дрожала над бесчисленными чашками горячего капуччино за стойкой бара, пока не покатила на вокзал — по итальянским мостовым, над которыми не поднималось ни одной струйки пара, — в такси, вместе с американским моряком, который, по его словам, не успел к выходу авианосца в море. Прихоть и скверная погода — вот почему я ехала той ночью в Инсбрук. Шел тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Не то чтобы я сильно рвалась в Инсбрук. Я выбрала его так же, как и прежде выбирала любой пункт назначения: туда шел из Рима ночной поезд. Для таких, как я, это способ по дешевке переночевать. А если учесть, что в репsione спалось неважно, то надо было выбрать дорогу подлиннее, чтобы выспаться. Путь в Австрию — одиннадцать часов отключки. Я зарезервировала себе спальное место, что не очень вяжется с современным идеалом путешественника — но это был единственный способ провести ночь в горизонтальном положении. Когда я нашла свой вагон и зашла в поезд, проход кишел людьми и был завален рюкзаками. Я протиснулась сквозь это столпотворение. Почти все купе были забиты: хихикающие девицы, счастливые влюбленные за дверями, кучка студентов за игрой в покер — так что я облегченно вздохнула, увидев, что мое-то купе полупустое. Я вошла и посмотрела наверх. Лучшие полки под самым потолком. Сидя на них, можно выпрямиться и побыть одной, в то время как другие пассажиры копошатся внизу в тесноте. Там либо ложись спать, либо выходи. Но даже наверху никуда не деться от соседей. В данном случае на правой верхней полке, на расстоянии вытянутой руки от моей, расположился широкоплечий мужчина: все в нем без слов говорило, что в этом купе хозяин — он. Он лежал лицом к стене, одетый в черную рубашку и выгоревшие джинсы. На рюкзаке, брошенном в ногах, я рассмотрела флаг Ирландии. Подходит. Ирландцы — родственные души, с ними приятно проводить время. Я уже представляла, как мы поедаем салями, купленную еще в Риме, и делимся историями о том, где, когда и вообще встречались ли нам на пути чистые туалеты, но как только я собралась забросить рюкзак наверх, он закашлял и чихнул. Простужен, стало быть. Спасибо, но как-нибудь в другой раз. Впервые в жизни, я устроилась на нижней полке слева — подальше от больного. Я подсушила волосы и переодела обувь, разложила мокрый спальный мешок на средней полке, затем достала провизию и стала смотреть, как рюкзаки проплывали, покачиваясь, по коридору. Поскольку развернуться в узком проходе с большим багажом за плечами невозможно, проходящим очень часто приходилось, сделав три шага вперед, потом отступать на четыре назад, как в каком-то ритуальном танце. Мой спутник почти не шевелился, ерзая только от неудобства, которое ему доставляла простуда. Чует мое сердце, не с кем сегодня будет обменяться впечатлениями от поездки. Когда суматоха в вагоне поутихла, я вышла в коридор, и все остроты, колкости, подначки и смешки нашего многоязычного дома на колесах разом хлынули мне в уши. В восемь двадцать пять поезд тронулся.
Попутчик выключил свет, как только я вышла за дверь. Прозрачный намек. Как котенок, вышвырнутый на холод, я долго стояла у окна и, глядя, как мимо проплывают огни, думала о Соле. Опять. Я так часто вспоминала о нем, что его образ как-то потускнел в моем сознании. Да был ли он таким славным? А его лицо — таким совершенным? Его ли это улыбка, или я путаю с предыдущим своим парнем? А что до голоса, так он совсем стерся из памяти. В те две недели, что мы с ним не виделись, был момент, когда я поймала себя на мысли, что не могу вспомнить тембр его голоса — что, впрочем, и неудивительно. Мы познакомились-то всего за три дня до того, как я уехала из Лондона, — точнее, за шестьдесят три часа, — но с тех пор, как мы расстались, дня не проходило, чтобы я не проживала эти часы заново, на каких-то мгновениях задерживаясь больше, на каких-то меньше. Иногда я спрашивала себя, к чему приведет этот мимолетный роман, но обычно ответ приходил сам. В Соле было что-то эдакое. Что-то эдакое было в нас. Мы оба чувствовали, оба признавали, что это не сиюминутный каприз. И Сол даже пообещал, что, пока я буду в отлучке, он поговорит со своей подругой, с которой они прожили два года, и скажет ей, что он встретил другую. Стоя у окна поезда тем вечером, я смотрела на проносящуюся мимо Италию и желала Солу с другого конца континента, чтобы у него хватило мужества проститься по-хорошему. Я зашла в купе, закрыла дверь и легла, укрывшись грубым коричневым одеялом. Почитала немного, но вскоре отложила книгу в сторону и выключила тусклый ночник. А дальше мне оставалось только ждать, когда придет сон, пока поезд проносился стрелой по каким-то неведомым местам. Засыпать и просыпаться под мерный стук колес — роскошь, доступная не каждому. Весь путь от Рима до Инсбрука я буду спать, провалюсь без сознания, и миля за милей проплывут мимо. Я могла ощущать происходящее, но ничего не видела, только слышала успокаивающее дребезжание вагонов, устремившихся друг за другом в сторону Альп. Дверь купе плавно поехала и, отворившись, приглушенно хлопнула. Поезд остановился. Монотонный стук колес сменился шумом большого вокзала. Флоренция. Значит, уже полночь. В коридоре загалдели новоприбывшие пассажиры. Кто-то заглянул в наше купе, но присоединяться к нам не стал — пошел дальше, оставив дверь приоткрытой. Я повернулась спиной к свету. Как хорошо быть среди тех, кто уже уютно устроился, а еще приятнее осознавать, что мне впервые удалось выспаться за последние три ночи. Я готова была снова провалиться в блаженное забытье, и у меня это вышло бы без труда, если бы с платформы не доносился зычный голос начальника станции, а из конца коридора—реплики проводника, твердой рукой направлявшего движение пассажиров. — Вы и вы, — называл он. — Сюда. Вот ваше место. Мимо нашей двери прошла молодая женщина. — Grazie . Спасибо. Но, судя по всему, указанное купе ей не понравилось, потому что она окликнула проводника: — М-м, простите. А нет ли часом мест в менее переполненном купе? Внезапно на верхней полке зашевелились. — Все битком, — огрызнулся проводник. — Спальная билета есть? — Нет. — Нада спальная места , заказывай заранее! И плати! Я перевернулась на спину и уже собиралась закрыть дверь, как мой простуженный спутник дотянулся с верхней полки и открыл ее настежь. Сейчас-то он все им выскажет, и от своего и от моего имени, обрадовалась я; скажет им, что людям спать хочется! — Что ж, пойду в другой вагон, — резко сказала женщина с ирландским акцентом, а мужчина наверху выдохнул: — Бог ты мой! — В поезде нет свободная места , — сказал проводник, пытаясь отделаться от нее, и быстро прошел мимо нашей двери. — Вся билета продана. — Ну что ж, спасибо вам большое за помощь, — крикнула она ему вдогонку. — Боже мой! Мужчина сверху тяжело опустился на пол сбоку от меня и высунулся из купе: — Фрэнсис! Фрэн, это ты? Проводник что-то прокричал. Раздался пронзительный звук свистка. Я повернулась к двери. Кроме ног соседа, мне было почти ничего не видно. Напрягая слух, я пыталась расслышать их разговор на фоне приглушенного вокзального гвалта. — Черт возьми. Фрэн! — Господи, Ричард. Она приблизилась. В поле моего зрения попадали только ее сандалии и потрепанные джинсы. — Господи. Поезд тронулся и заскользил прочь от станции. Только по мелькавшим за окном огням и можно было догадаться о том, что он движется. — Когда я услышал твой голос, подумал, что это сон, — выпалил Ричард. В ответ она что-то пробормотала, но ее слова утонули в грохоте набиравшего скорость поезда, а потом — тишина. Они уставились друг на друга. Женщина уронила дорожную сумку на пол. — Фрэн, как ты, черт побери… как ты поживаешь? В ответ — молчание. Он нетерпеливо потоптался на месте, не зная, как ее расшевелить. — Господи, как я рад тебя видеть. Она что-то ответила резким голосом, но что именно — было не разобрать: стук колес заглушал слова. — Слушай, проходи в купе. Охрипший голос моего попутчика дрожал от восторга. Чуть дыша, он поднял с пола сумку своей знакомой. — В купе полно места. Здесь только я и она. Мы можем подняться наверх. «Давай же, — подумала я, — заходи сюда, чтоб мне лучше было слышно». Она словно окаменела. Окаменела, подумалось мне, из-за нахлынувших воспоминаний о какой-то давней печали. Может быть, они — бывшие любовники. Ясно было, что об этой встрече оба они грезили, и не раз, но какими бы пылкими ни были эти мечты, сейчас никто из них не был готов к свиданию. Я лежала как загипнотизированная — и в очень неудобной позе. Я выгнула шею в правую сторону и скосила глаза, чтобы разглядеть новую попутчицу. И к тому же я вдруг осознала, что пытаюсь не дышать, притворяясь даже не спящей, а вообще умершей. Он закинул сумку на свою полку и сам забрался наверх, чтобы пропихнуть ее подальше, в отсек над дверью. — Фрэн… — нежно позвал он. Она сделала неуверенный шаг в направлении купе — и остановилась в дверном проеме. — Каждый день, — сказал он, — каждый божий день все четыре года я представлял и хотел и… ну, надеялся снова увидеть тебя. Не томи, иди сюда и расскажи, как ты жила все это время. Незнакомка продолжала стоять как вкопанная. Он лег. Я напрягла слух. И тут, со злобой в голосе, она сказала: — Куда, черт подери, ты подевался? Немного помедлив, он ответил: — То же самое я хотел бы спросить у тебя. В тот самый момент мое любопытство достигло наивысшей точки, и всю оставшуюся ночь я лежала не дыша.
Каждый из них рассказал свою часть истории. Поначалу они часто перебивали друг друга, но потом по большей части молча слушали. Каждый был потрясен и звуками когда-то любимого голоса в темноте купе, и той историей, которую этот голос рассказывал. Для меня все было как сон наяву. Кромешная тьма, полки, подрагивающие от ритмичного стука колес, и приглушенные голоса наверху перенесли меня… сама не знаю куда, а потом поняла, что речь идет не об Ирландии, как я ожидала, а о безжизненной пустыне Судана.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Фрэнсис отрешенно смотрела на пустыню. Голова была пуста, как бескрайняя песчаная гладь, от жары думалось туго. Делать нечего, кроме как оставаться в таком сонном, безвременном состоянии как можно дольше. Усталость не проходила. Кости ныли, а в горле першило. Ричард ушел куда-то, надувшись. Она подогнула под себя ноги и повернулась к окну. Пустыня растянулась до бесконечности. Перед глазами неизменно одно и то же непритязательное зрелище: кучи грязи и шубы пыли. «Такое впечатление, будто заглядываешь в вечность», — подумала она. Вдруг она вспомнила, что поссорилась с Ричардом. Никогда раньше не видела его таким рассерженным. Надо бы помириться. Еще рано приносить извинения (чуть позже), зато после того, как они просидят в купе несколько часов, не обращая друг на друга внимания (при условии, что никто со стороны не вмешается, чтобы разрядить напряженную обстановку), все встанет на свои места. И когда в очередной раз они сядут обедать и разделят на двоих теплую тушенку из одной консервной банки, разговор завяжется сам собой. Обычно так и происходило. Обстоятельства волей-неволей снова сближали их. Фрэнсис не терпелось начать процесс примирения, но пока Ричард не вернулся, ей оставалось только одно — поразмыслить о происходящем. Его вспышка дала желаемый результат: ей пришлось задуматься о том, что между ними происходит. Она попыталась взглянуть на пустыню его глазами, поставить себя на его место и почувствовать, что он испытывает во время этого путешествия. Ничего во всем этом нет такого — говорила она себе, — даже в воронках песка, свертывающихся спиралью и бегущих за поездом. Думать иначе — значит быть неисправимым романтиком. И все же раньше Ричард потакал ее капризам и следовал за ней в мир ее фантазий. Так было раньше. Сегодня пришла ее пора следовать за ним и жить его жизнью. После этого путешествия они отправятся в Лондон, где осядут, — пусть она не может расстаться с мыслью об оставшихся тысячах миль. Ей не давала покоя мысль, что если она не пройдет путь до конца, то непроторенные дороги напомнят о себе годы спустя, когда они с Ричардом поселятся в маленьком домике и будут скованы цепями домашнего уюта. Она боялась, что деградирует, если будет жить на насиженном месте слишком долго, что та нормальная жизнь, к которой так стремился Ричард, что-то в ней надломит. И точно так же ее стремление к разнообразию и новизне будет разрушать все его планы и надежды. Вот что ее постоянно мучило, а Ричард никак не мог этого понять. Фрэнсис посмотрела на часы. Двадцать пять минут пятого. Спертый воздух навечно застыл. Хотелось пить. Язык стал шершавым от сухости. Может, Ричард принесет чай. Но шло время, а его все не было. А вдруг он застрял в грязном туалете, очищая организм от какой-нибудь скверной бактерии? Или слоняется по вагону, пытаясь успокоиться любыми доступными средствами. Или болтает с теми двумя австралийцами — из купе, что дальше по коридору. Фрэнсис вернулась к своим мечтам. После Каира она еще успеет бегло ознакомиться с Северной Африкой, и там-то уж точно не будет сиднем сидеть в уютном купе, — надо в полной мере воспользоваться тем, что ей осталось. Но отсутствие Ричарда начинало действовать ей на нервы. Она встала и, высунувшись за дверь, огляделась по сторонам. Дальше по коридору нубиец — один-единственный суданец в вагоне первого класса — стоял, наклонившись, и смотрел в нижнее окно. Не моргая, он уставился на Фрэнсис. В его черных влажных глазах читался какой-то вызов — на самом деле это было просто любопытство. Вернувшись в купе, она задумалась: а как давно, собственно, Ричард ушел? Она проспала от силы час, и теперь ей не терпелось помириться с ним. Слишком много они ссорились в последнее время, скандалы возникали на ровном месте. Пришло время высказать все начистоту, постараться объяснить ему, что она не просто боится лишиться путешествий, не просто страшится однообразия повседневной жизни. Тут был и гнев, и чувство, что ее предали… Раньше Фрэнсис не осмеливалась говорить об этом, но, когда она влюбилась в Ричарда, она представляла его себе совсем другим. Когда они впервые встретились в гамбургском кафе, у него в ногах лежал рюкзак, а в руках он держал карту. Тогда она подумала: этот парень такой же, как она, — один из тех нечесаных странников с рюкзаком за плечами, для которых весь мир — бесконечный праздник, и они на нем желанные гости. Фрэнсис на годы застряла на этом пире и еще долго не собиралась уходить. Ведь перед ней расстилалось множество нехоженых троп, а пресыщение все не наступало. Залог успеха — вовремя избежать опасностей, в первую очередь — поноса и любви. Любовь, как считала Фрэнсис сотоварищи, так же страшна для бродяги, как хроническая дизентерия или другая какая зараза, вроде гепатита. Втрескаешься в местного или соблазнишься уютным гнездышком — надолго застрянешь на одном месте. Фрэнсис принимала правила игры, — она знала, чем чреваты любовные истории. Но Ричард — это, казалось ей, безопасно: ведь он такой же, как она. Кочевник. Он не пытался развеять ее иллюзии. Тогда он мерил километрами Европу, как и Фрэнсис. Закончилось все тем, что они влюбились друг в друга где-то между греческими островами Иос и Парос. Когда Фрэнсис поняла, что они разные, было уже поздно. Она запала на обыкновенного туриста. Фрэн чувствовала себя преданной и обманутой. Не тогда, в двадцать один год, когда она была влюблена по уши и ей все было нипочем, а сейчас, когда приходилось расплачиваться за совершенную ошибку. Ошибку совершила она, но винила в ней Ричарда. Ее возмущало не то, что теперь он ставил ее перед выбором, подводил черту в их отношениях, а то, что он обманом, выдав себя не за того, кем он был, вошел в ее жизнь, а теперь почему-то считал, что она примет его условия без сопротивления и без жалоб.
Трюк с исчезновением сработал. Поверженная была готова унижаться и просить прощения. Но для начала надо его найти. Фрэнсис прошла по вагону, заглядывая в каждое купе. Двое других иностранцев тоже ушли. Значит, не так уж все плохо. Возможно, они отправились в ресторан вместе с Ричардом. Прошерстив три вагона, она вошла в вагон-ресторан в ожидании увидеть за одним из пластиковых столов «Формика» Ричарда со стаканом чая. Он поднимет на нее глаза, в которых еще будет гнев, но гораздо больше боли, а она примирительным, нежным тоном попытается объясниться. «Глупенький, я люблю тебя. Я хочу быть с тобой, но мне так нелегко отказаться от всего, к чему я привыкла». В вагоне-ресторане Ричарда не было, но там сидели австралийцы. На фоне элегантных суданцев, одетых в галабии, они походили в своих футболках и в шортах на кучу мусора перед древним храмом. Фрэнсис, увидев их, облегченно вздохнула. Наверняка они знают, где Ричард. — Привет, — сказала она, чуть не падая к ним в объятия при резком толчке поезда. — Вы случаем не встретили моего друга? Высокий, чернявый… — Высокий, чернявый? — усмехнулся один из них. — Нелегкий вопрос. Под такое описание подходят практически все в этом поезде. — Ага, — сказал другой австралиец, — вот если бы он был приземистым и белесым, то чуток выделялся бы на общем фоне. И друзья рассмеялись над своей же шуткой. — Он белый, но не приземистый. Думаю, вы видели его в вагоне первого класса. — Точно, мы перекинулись парой слов вчера вечером. Ричард, верно? — Да! Вы его нигде не видели? — Боюсь, что нет. — Черт бы его побрал. Куда запропастился? Никак не могу найти. — Все же далеко ему уйти вряд ли удастся, правда? Фрэнсис вытерла лицо шарфом. — Ну конечно. Если встретите, будьте добры, скажите, что я его искала. — Обязательно. Вернувшись в купе, Фрэнсис решила успокоиться и трезво все обдумать. Волноваться незачем, — люди не исчезают из поезда на полном ходу. В вагоне ни звука, в купе первого класса — ни души, кроме австралийцев, нубийца и ее. Высунув голову в незастекленное окно, она крепко зажмурила глаза, чтобы в них не попали поднятые ветром песчинки. Ричард играет с огнем. Он выразил недовольство — допустим, в чем-то он прав. Но прятаться в скором поезде «Долина Нила» не только не смешно, но и нечестно по отношению к ней. Где бы он ни скрывался и как бы сильно они ни поссорились, с его стороны жестоко так надолго исчезать. Фрэнсис втянула голову в плечи. «Черт, впереди еще один долбаный скандал». Нубиец, стоявший тогда в проходе, заглянул в купе, проходя мимо. В своих белых одеждах и тюрбане он был чистой воды привидение. Фрэнсис просидела не двигаясь битых полчаса, медленно закипая от злости. В последнее время с ней не так уж приятно было путешествовать. Ну и что с того. Такого наказания она явно не заслуживала. А если и так, ведь Ричард всегда был таким миротворцем, утешителем, он не из тех, кто любит затягивать ссоры. Но на этот раз, судя по всему, дело обстояло иначе. Никогда раньше он так не взрывался. Как это не похоже на него! Наверное, примирения придется ждать несколько дольше обычного. Фрэнсис проклинала себя за то, что была слишком эгоистичной, зацикленной на своих переживаниях; она намеренно занижала его достоинства, презрительно отзывалась о его жизненных планах и никогда не придавала значения его успехам. За то, что Ричард серьезно относился к своей работе, называла его старомодным. За то, что ему хотелось обзавестись семьей и домом, обвиняла в отсутствии воображения. Вероятно, Фрэнсис была слишком строга к Ричарду, но какое это было безрассудство — влюбиться в него! Он и был тем гепатитом, которого надо было опасаться, той изнурительной дизентерией, из-за которой приходится возвращаться домой. Почему она разглядела это только тогда, когда уж ничего было не изменить? Фрэнсис больше не могла спокойно сидеть на одном месте. Она снова отправилась на поиски. Вагоны второго класса не так плотно забиты, как до Атбары, но теснота жуткая. Фрэнсис прочесывала вагон за вагоном, случалась в двери туалетов и спешила дальше. Каждый раз, когда она спотыкалась или наступала кому-нибудь на ногу, раздражение усиливалось. Когда она, истекая потом, добралась до вагонов третьего класса, сознание ее начало мутиться. Ну где же он? Перед тем как перейти в другой вагон, Фрэн постояла на ветру на площадке, но легче ей стало лишь на мгновение, и то чуть-чуть. Какая-то смутная тревога поднималась от пяток вверх, отзываясь дрожью в коленках — как будто от голода. Она попыталась перевести дыхание и успокоиться. Главное — не потерять сознание. Это уже переходило всякие границы. Ричард знал, что она будет волноваться. Так какого лешего она должна тут гоняться за ним по поезду, пытаясь отыскать его в многотысячной толпе? Руки у нее тряслись, когда она тщательно обыскивала вагоны. Пассажиры третьего класса сидели, тесно прижавшись друг к другу на жестких сиденьях, как будто слившись в единое существо, и от постоянного раскачивания в такт движения поезда погрузившись в беспокойную дремоту. Некоторые из них провожали ее взглядом, но марлевая блуза с длинными рукавами и мешковатые брюки достаточно прикрывали ее тело от любопытных глаз. Вслух ругая Ричарда, она продолжала свой путь. Наверняка он уже вернулся в купе и сидит себе, закинув ноги наверх, а она-то прошла уже более десяти вагонов, с трудом прокладывая себе дорогу. Ее взгляд прыгал от одного лица к другому, от мельтешения этих лиц голова шла кругом, и в конце каждого вагона ей приходилась вылезать на солнцепек и договариваться о том, чтобы ее пропустили дальше. Раньше Фрэнсис никогда не тошнило в поезде, но теперь ей стало плохо. Она мечтала о том, чтобы это поскорее кончилось. Когда она дошла до конца пассажирских вагонов, у нее слов не было от растерянности. Где же он? В грузовом отсеке? В локомотиве? Нет, это смешно! Только в этом поезде и можно было найти пишу, воду и тень на сотни миль кругом — в этом передвижном оазисе, приютившем пассажиров посреди местности настолько негостеприимной, что даже преступник, совершивший убийство, дважды подумал бы, прежде чем сойти с поезда. Вид пустыни, раскинувшейся вокруг, наполнил ее ужасом. А вдруг он упал вниз и попал под колеса? А что, если он лежит сейчас на пятидесятиградусной жаре со сломанной шеей? Исключено. Кто-нибудь увидел бы, как он падает. Уж слишком много народу толпится в коридорах, стоит в дверях. Кто-нибудь уж точно заметил бы и дернул за стоп-кран. И все же что-то похожее на страх заставило Фрэнсис поторопиться обратно опять через все эти вагоны. В гневе он мог уйти в другое купе и лежать сейчас где-нибудь на верхней полке в вагоне первого класса; ведь их-то собственный вагон она подробно не осматривала. Обратно она шла чуть ли не пятнадцать минут, и когда добралась, то осмотрела каждое купе. Заглянула на верхние полки, под нижние полки, выглядывала из окон, снова зашла в туалеты. Нигде его не было. Не зная, что делать, она рухнула на скамью. Именно тогда, переведя дыхание, Фрэнсис заметила, что рюкзак Ричарда исчез.
Поезд, пыхтя, стоял на платформе, указанной в расписании.