— Врача! Врача! Кричал мой сержант, командир взвода, но странно, голос его звучал приглушенно, точно он находился в соседней от меня комнате, а не рядом со мной. Я лежал на пыльной земле, привалившись спиной к низкой насыпи, получалось, что не лежал, а полусидел. Сержант О'Лири стоял на коленях слева. — Врача! — настойчиво и громко крикнул он через плечо. Потом повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. — Вы как, в порядке, сэр? — спросил он. — А что случилось? — собственный голос показался страшно громким, гулом отдавался в голове. — Да чертово СВУ, — ответил он. Потом отвернулся и закричал снова: — Где этот долбаный врач? СВУ. Я понимал, что должен знать значение этих трех букв, но соображалось как-то страшно медленно и туго. Потом наконец вспомнил — самодельное взрывное устройство, мина, которую укладывают у дороги. Сержант тем временем громко говорил по рации. — Альфа четыре, — торопливо произнес он. — Вызывает Чарли шесть три. СВУ, СВУ! Один Кот-А, несколько Кот-С. Запрашиваю немедленной поддержки и эвакуации с воздуха. Конец связи. Ответа, даже если он и был, я не расслышал. Свою рацию, похоже, потерял вместе со шлемом. Он сказал: «Кот-А». На армейском сленге это означало: «тяжело раненный солдат, нуждается в срочной медицинской помощи, угроза потери жизни». Кот-С — этим термином обозначали ходячих раненых. Сержант снова повернулся ко мне. — Вы в порядке, сэр? — на лице его читалась озабоченность. — Да, — ответил я, хотя, если честно, чувствовал себя не слишком замечательно. Было холодно, и при этом весь вспотел. — Как там наши ребята? — спросил я. — О ребятах можете не волноваться, сэр, — ответил он. — За ребятами я присмотрю. — Сколько раненых? — спросил я. — Несколько человек. В целом ничего серьезного. Так, царапины, ну и еще глухота, после взрыва. — Я знал, что это означает. Сержант отвернулся и прокричал ближайшей к нему фигуре в серо-желтой камуфляжной форме: — Эй, Джонсон, беги и возьми у Каммингса эту гребаную аптечку! Вот крыса! Обделался от страха, сам сдвинуться с места не может! Потом он снова повернулся ко мне. — Теперь уже недолго ждать, сэр. — Ты сказал по рации, что у нас Кот-А. Кто это? Он смотрел мне прямо в глаза. — Вы, сэр. — Я? — Кот-А — это вы, сэр, — повторил он. — Вам ногу оторвало, к чертовой матери.
Четыре месяца спустя
Выйдя из госпиталя, я вдруг понял, что идти мне просто некуда. Я стоял на обочине с рюкзаком, смотрел на очередь из пассажиров, приготовившихся зайти в красный лондонский автобус. «Может, и мне с ними, — подумал я. — Вот только куда они едут?» Поскорее выписаться из госпиталя Государственной службы здравоохранения — последние несколько недель это стало для меня навязчивой идеей, и я ни на секунду не задумывался, что ждет меня дальше. Я был похож на человека, которого выпустили из тюрьмы: вот он стоит за воротами, жадно глотая свежий воздух, воздух свободы, и будущее его в этот момент нисколько не заботит. Свобода — это главное, остальное значения не имеет. Я тоже был заключенным в тюрьме, госпитальной тюрьме. Теперь, оглядываясь назад, признаю — все прошло достаточно быстро. Но там, в госпитале, каждый час, каждая минута тянулись страшно медленно, казались вечностью. Прогресс, за которым наблюдаешь изо дня в день, тоже выглядит болезненно медленным, причем слово «болезненный» здесь как нельзя более уместно. Тем не менее я вполне сносно научился ходить на искусственной ноге и хотя понимал, что никогда уже не смогу играть в футбол, зато вполне в состоянии подниматься и спускаться по лестнице без посторонней помощи. И в целом могу обслуживать себя сам. Я даже способен пробежать несколько шагов, чтобы успеть на этот автобус, если б только знал, куда он направляется. И что мне именно туда и надо. Я огляделся по сторонам. Никто не приехал встречать меня, да я, собственно, и не ждал. Никто из семьи не знал, что меня выпишут именно сегодня, в субботу утром, а если б даже и знали, скорее всего, не приехали бы. Я всегда предпочитал жить и действовать самостоятельно, и это им было известно. Что же касается своей собственной семьи, то женат я не был и в данных обстоятельствах радовался этому, особенно после того, как на протяжении нескольких месяцев мне приходилось полагаться на помощь других в том, что касалось моих личных и даже интимных, чисто физических нужд. Сложно сказать, кто был шокирован больше, я или мать, когда в один из ее редких визитов медсестра вдруг спросила, сможет ли она помочь мне одеться. Последний раз мама видела меня голым в семилетнем возрасте, и, естественно, ее смущала перспектива увидеть обнаженного сына через двадцать пять лет. Она вдруг вспомнила, что опаздывает на какую-то важную встречу, и умчалась. Всю оставшуюся часть дня я вспоминал об этой ее реакции и улыбался, хотя последнее время делал это нечасто. Капитан Томас Винсент Форсит, номер жетона 25198241, был не самым терпеливым из пациентов.
* * *
Армия стала моей жизнью в тот вечер, когда я, хлопнув дверью, ушел из дома после довольно неприятного спора с отчимом. Подобные стычки у нас возникали часто. Не слишком комфортно провел ночь, прикорнув на ступеньках армейского призывного пункта в Оксфорде, и, когда ровно в 9.00 утра контора открылась, я вошел и подписался служить королеве и стране в качестве рядового Гренадерского гвардейского полка. Гренадер Форсит чувствовал себя на службе как рыба в воде и быстро поднимался по служебной лестнице — сперва стал капралом, затем кадетом Королевской военной академии Сэндхерст, окончив которую снова вернулся в свой полк. Армия была для меня больше чем просто работа; она стала моей женой, другом и семьей. На протяжении пятнадцати лет я ничего, кроме нее, не знал и любил ее. Но теперь получалось, что карьере моей настал конец. И с армией придется распрощаться, как с ногой, навсегда оторванной афганским СВУ. Соответственно, предыдущие четыре месяца я вовсе не был ласков и весел, как кролик, и это было видно каждому. Я превратился в сердитого молодого человека.
* * *
Я свернул налево и зашагал от госпитальных ворот. «Там видно будет, — решил я, — где окажусь, когда идти станет невмоготу». — Том, — раздался за спиной женский голос. — Том! Я остановился, обернулся. Вики, одна из физиотерапевтов реабилитационного центра, сидела за рулем и выезжала с парковки перед госпиталем. Стекло в окне со стороны пассажирского места было опущено. — Подвезти? — спросила она. — А ты куда едешь? — Собиралась в Хаммерсмит, — ответила она. — Но если надо, отвезу тебя куда захочешь. Я зашвырнул рюкзак на заднее сиденье и уселся рядом с ней. — Так, стало быть, тебя выписали, да? — спросила она, вливаясь в поток движения на Рохамптон-лейн. — Думаю, рады были избавиться от меня, — ответил я. Вики тактично промолчала. Значит, это правда. — Нелегкое для тебя было время, — заметила она после паузы. — Да и как иначе? Я молчал. Чего она добивается? Извинений? Конечно, нелегкое время, черт возьми! Уж чего хуже, когда молодой человек теряет ногу. Врачам, сперва в полевом госпитале в Афганистане, затем — в военном госпитале «Селли Оук» в Бирмингеме, все же удалось спасти остатки правой ноги, и теперь она заканчивалась в семи дюймах ниже колена. Культя, так весь медперсонал предпочитал называть «это», зажила хорошо, и я довольно быстро научился надевать и снимать протез, мою новую ногу, настоящее произведение искусства из стали, кожи и пластика, которая превращала меня из калеки в нормально выглядящее человеческое существо, во всяком случае снаружи. Но были и другие физические травмы. От взрыва мины лопнули барабанные перепонки, в продырявленные легкие попал песок афганской пустыни — уже не говоря о многочисленных порезах на всем теле. Легочная инфекция и двустороннее воспаление едва не завершили начатое миной дело. Шок и отупение, в котором я пребывал в первые минуты, заглушили боль, это уже после я извивался от боли, и казалось, что все части тела горят как в огне. Да и саму процедуру эвакуации я помнил лишь отрывочно. Большие дозы морфия притупили рецепторы в мозгу, отвечающие за болевое восприятие, активные действия сводились лишь к поддержанию дыхания и биению сердца. Организм человека — штука удивительная и обладает поразительной способностью к самоизлечению. Слух восстановился, мелкие раны затянулись, белые кровяные тельца медленно, но уверенно выигрывали войну против пневмонии, ну, правда, не без помощи внутривенных вливаний мощных антибиотиков. Ах, если б тело обладало способностью отрастить новую ногу! А вот нанесенный психике урон определить было куда как сложней, а уж исправить — еще труднее. — А где тебя высадить в Хаммерсмите? — спросила меня Вики, вернув к реальности. — Да любое место подойдет, — ответил я. — Ты ведь там живешь, в Хаммерсмите? — Нет. — А где живешь? Вопрос по существу. Потому как я в чисто физическом и моральном смысле являлся теперь бездомным. Все последние пятнадцать лет я жил на армейской территории: в казармах, в Сэндхерсте, в офицерских столовых, в палатках и на бивуаках под открытым небом, приходилось ночевать даже в кузове какого-нибудь грузовика или же пристраиваться на жестком сиденье армейского бронетранспортера. Я спал внутри, под и на крышах «Лендроверов» и довольно часто спал, где сидел или лежал, то есть просто на земле, держа ухо востро и прислушиваясь — не возвестит ли часовой о приближении врага. И вот теперь армия отправила меня «домой» на целых шесть месяцев. Майор из Министерства обороны, ответственный за работу с ранеными военнослужащими, был во время последнего своего визита честен, но тверд. — Шесть месяцев будешь жить на полном обеспечении, — сказал он мне. — Так что поправляйся. Приходи в себя. А там видно будет. — Не нужно мне никаких шести месяцев, — настаивал я. — Буду готов вернуться через три. — Вернуться? — спросил он. — В свой полк. — Там видно будет, — повторил он. — Что это значит — видно будет? — спросил я. — Не уверен, что тебе удастся вернуться в полк, — ответил он. — Тогда куда? — спросил я, но прочитал ответ у него на лице прежде, чем он успел раскрыть рот. — Теперь тебе больше подходит служба на гражданке. Медкомиссия в армию все равно не пропустит. Без ноги — никак. Мы с майором сидели в приемной Реабилитационного центра имени Дугласа Бейдера при госпитале Королевы Марии в Рохамптоне, Лондон. Часть Хедли-Корт, военно-медицинского реабилитационного центра в Суррее, была временно закрыта на ремонт, и в оставшихся палатах разместили многочисленных раненых, потерявших ноги, руки, глаза. Поэтому-то меня и отправили долечиваться в госпиталь Королевы Марии. Следовало отдать должное удивительной расторопности военных санитаров из службы «Скорой помощи» и их на удивление хорошо оснащенным эвакуационным вертолетам. Именно благодаря им многим солдатам, получившим тяжелейшие ранения на поле боя, удалось спасти жизнь. Если б не эти службы, несчастных давно не было бы на свете. Люди, перенесшие двойные и тройные ампутации, были спасены, а ведь еще совсем недавно они бы истекли кровью в ожидании, когда придет помощь. Тем не менее уже не в первый раз я подумал: «А может, мне лучше было умереть? Потерять ногу иногда гораздо хуже, чем потерять жизнь». Но затем я взглянул на живописный портрет на стене, там был изображен Дуглас Бейдер, пилот времен Второй мировой, в честь которого и был назван реабилитационный центр, и это придало мне сил. — Дугласа Бейдера сочли пригодным для военной службы, — сказал я. Майор поднял на меня глаза. — Не понял?.. — Дуглас Бейдер был признан годным, ему разрешили летать. А он потерял обе ноги. — Ну, тогда были другие времена, — протянул в ответ майор и легкомысленно отмахнулся. Неужели?.. Бейдера действительно признали годным и разрешили подняться в воздух на «Спитфайере» и бить врага, но лишь благодаря его невероятной настойчивости. Да, действительно, страна отчаянно нуждалась в летчиках, но ведь он мог бы и отсидеться в относительной безопасности и переждать войну, если б захотел. Лишь его личная отчаянная решимость вновь сесть за штурвал помогла преодолеть все бюрократические препоны. Мне следует брать пример с него. А там уж и правда видно будет . Я им покажу. — У метро годится? — спросила Вики. — Что? — не понял я. — Метро, — повторила она. — Ничего, если я высажу тебя у метро? — Годится, — ответил я. — Где-нибудь там. — А ты вообще куда направляешься? — спросила она. — Домой, надо полагать. — И где твой дом? — Мать живет в Лэмбурне, — сказал я. — Где это? — спросила Вики. — Неподалеку от Ньюбери, в Беркшире. — Так ты теперь туда? Туда? Мне не очень-то хотелось. Но куда еще? Не могу же я спать на улицах Лондона. Впрочем, другие спят. Однако я вроде бы еще не пал столь низко. — Да, наверное, — ответил я. — Сяду на поезд.
Провинция Гильменд, Афганистан 