Пока ехали в трамвае, Гошка заснул и просыпаться на нужной остановке категорически отказался. Марина еле протиснулась с ним к выходу под окрики утрамбованного народа. Мне с чемоданами и сумкой тоже пришлось нелегко. На нас косились неприязненно, с подозрением — уж очень мы были похожи на беженцев, а беженцы всегда раздражают. Особенно тех, кому бежать некуда… Трамвай укатил. Мы остались одни посреди неосвещенной улицы. Никогда раньше я здесь не был и даже не знал, что в городе есть такое место. Позади нас тянулся бесконечный бетонный забор, а впереди темнела громада холма. — Нам туда, — я показал на смутно прорисованную в небе вершину. — Ох, — Марина перехватила Гошку поудобнее. — Ты уверен? Я пожал плечами. Уже и не помню, когда я в последний раз был хоть в чем-то уверен… — А где дом? — спросила Марина. — Отсюда не разглядишь. Светомаскировка, наверное… — Как же мы туда заберемся? Я взялся за чемоданы. — Пошли. Там видно будет… К вершине холма вела растоптанная лестница с гнилыми досками вместо ступеней. Она пологими стежками из стороны в сторону штопала холм, отчего идти было ненамного легче, зато гораздо дальше. Мы совсем выбились из сил. Марина никак не хотела подождать, пока я затащу наверх чемоданы и вернусь за ребенком, ей было страшно оставаться в темноте с Гошкой на руках. В городе много разного рассказывали об этих окраинах. Мне и самому не терпелось добраться до чертова дома поскорее. Если бы оказалось, что я перепутал холмы, и никакого дома здесь нет, мы бы, наверное, оба разревелись. Но дом был. Серая унылая девятиэтажка в один подъезд, с плохо замаскированными, зато надежно зарешеченными окнами. Когда-то, в хрущебные пятиэтажные времена, такие небоскребы называли «свечками». На стоянке перед подъездом — несколько машин. Черт! Как это я не сообразил, что к дому обязательно должна вести дорога! Карабкались, как дураки, ноги били в темноте. Впрочем, по дороге, наверное, еще дальше, а машину теперь хрен поймаешь… Металлическая дверь подъезда производила солидное впечатление. Стрелковый глазок, бронированный домофон — все, как положено. Я поставил чемоданы и набрал номер квартиры. Долгое время ничего не происходило. Гошка захныкал во сне, наверное замерз. — Тихо, тихо маленький, сейчас пойдем баиньки! — шептала Марина. Вот будет номер, если нас и на порог не пустят. Куда же нам тогда? Хоть в петлю… Громко щелкнул замок. Я обрадовано ухватился за стылую металлическую ручку. Дверь нехотя подалась. Из подъезда пахнуло теплом и кошками. — Заползайте! — бодро скомандовал я. Пока все складывалось благополучно. Замызганные стены подъезда были покрыты незамысловатыми надписями вкривь и вкось. Кто-то плюс кто-то равняется пронзенное сердце, Жирный — лох и, конечно, смерть уродам. Вполне обычные надписи, вполне обычный дом. Вот только ни охранника, ни даже вахтерши здесь не оказалось. Я снова поставил чемоданы — теперь перед дверью лифта. Ох, и наломался сегодня с ними — спина не разгибается! Кнопка вызова торчала бесформенным почерневшим огарком. Тоже знакомо. Я кое-как вдавил ее в стену. Прислушался. То ли трубы водопроводные гудят, то ли ветер гуляет в шахте. То ли все-таки что-то едет… — Не работает лифт! Я обернулся. По лестнице лениво спускался плотный мужик в спортивном трико и шлепанцах на босу ногу. Он на ходу откусывал от большого бутерброда с салом и жевал так же лениво, как шел. Всклокоченная шевелюра с проседью, небритая, опухшая рожа. Повязка на глазу. Черт его знает… Неприятный тип. Я подхватил (в который раз!) чемоданы и направился к лестнице. — А вы к кому? — он и не собирался уступать мне дорогу. — К знакомым. — А в какую квартиру? От сала губы его лоснились. Толстенный шмат на щедро выломанном из буханки куске хлеба пронзительно шибал чесночком и невольно притягивал взгляд. Свинство какое. При нынешних-то нормах выдачи! — А вам, собственно, зачем? — спросил я. — А затем, что я управдом, — веско сказал мужик, показав мне в подтверждение бутерброд. — У нас тут случайные люди не ходят. Время сами знаете, какое. Глаз да глаз… — он поправил повязку. — Так что за знакомые, где живут? — В семнадцатой квартире, — пробурчал я. Очень мне не хотелось говорить с ним на эту тему… Управдом усмехнулся. — Так бы сразу и говорили! А то — знакомые у них! В эмиграцию собрались? Я вздрогнул. Его вопрос и напугал меня, и обрадовал. Больше, пожалуй, обрадовал. — А это, правда, здесь? — осторожно спросил я. Управдом не ответил. Укусив бутерброд, он разглядывал наши чемоданы. — Вас кто прислал? — Извините, — Марина поспешно подошла ближе, — мы обещали, что не скажем. И даже клятву давали. Зачем же подводить человека? Управдом оглядел ее цепким сизым оком с головы до ног. — А он, человек ваш, не предупредил, что ли, вас? — О чем? — О чем! Что с вещами нельзя! — Н-нет… — Ох, люди, люди… только о себе думают! — Он небрежно откинул крышку мусоропровода, швырнул бутерброд в темноту и снова грохнул крышкой. — Корабль ведь не резиновый! — наставительно продолжал он, вытирая руки об себя, — а желающих — ох, как много!.. Пошли! Из глубины своих трикотанов он вытянул связку ключей на длинном ремешке и отпер низенькую, обитую жестью, дверь под лестницей. За дверью было темно. Ступени круто уходили вниз. — Чемоданы — в подвал, — заявил управдом. — Там слева на стенке выключатель. Да за собой не забудь вырубить! Как управитесь, заходите во вторую квартиру с документами, встанете на очередь. — А большая очередь? — спросила Марина. — Кому как. Некоторые вторую неделю сидят, да без толку! Мы переглянулись. Час от часу не легче! — У нас ребенок маленький! — сказала Марина. — Он и так уже плачет… — Эх, гражданочка! — управдом укоризненно покачал головой. — Тут взрослые мужики плачут, как малые дети! Кому ж охота оставаться на верную смерть? Своя рубашка к телу-то ближе… Чего там, в городе, слышно? — Да ничего нового, — вздохнул я. — Ждут. — Дождутся, — покивал управдом. — Барнаул-то, говорят, уже не наш… — Черепаново ночью сдали, — сказал я. — Ох, ё-моё! Что ж это будет такое?! — он заторопился. — Да бросай ты пожитки свои скорей! Мне идти надо! Я торопливо спустился по ступенькам в кромешную тьму и, не выбирая места, сунул чемоданы к стене. Управдом ждал меня наверху, нетерпеливо позвякивая ключами. — Все! Валите во вторую, там список. — А нам сказали — в семнадцатую, — робко заметил я. — Ох, не знаю, не знаю теперь… — пробормотал управдом, — мало местов! Загробите мне корабль… — А что это за корабль? — спросила Марина. — И где он находится? Как мы, вообще, туда попадем? Управдом, уже поднимаясь по лестнице, обернулся. — А вот за такие вопросы, дамочка, очень просто можно за дверью оказаться. И выбирайтесь тогда своим ходом, как пожелаете! Квартира номер два оказалась жилплощадью в самом изначальном смысле слова «площадь». Она была устроена из двух, а то и трех объединенных квартир со сломанными перегородками, срубленными под корень унитазами и ваннами. В квартире не было ни щепочки мебели, ни одного, даже встроенного, шкафчика, ни стола, ни табуретки, не говоря уже о диванах и кроватях. И все-таки в ней было тесно. Люди сидели и лежали на полу вплотную друг к другу, ходили, перешагивая через тела, пили воду, присосавшись к единственному крану, торчащему из стены бывшей кухни. Кто-то, пристроившись на подоконнике, писал заявления. Галдели и плакали дети. Гошка сразу проснулся и тоже заплакал. Дух стоял нездоровый и застарелый. — Боже мой… — прошептала Марина. — Ничего, сейчас разберемся, — я стал пробираться к висящим на стене спискам. Возле них толпилось человек десять, один что-то зачеркивал и надписывал шариковой ручкой. — Запишите! — распорядился я. — Пехтеревы, три места. Человек с ручкой обернулся и смерил меня взглядом. — Собеседование прошли? — С управдомом? Да, прошли. — Блядь, — спокойно произнес человек. — С каким управдомом? В темную комнату вас водили? — Э-э… в подвал, что ли? — не сдавался я. — Было дело! Человек с авторучкой заметно терял ко мне интерес. — Сидите и ждите собеседования, — он махнул рукой в неопределенном направлении. — А как же они узнают, кого вызывать?! — забеспокоился я. — Вы ж не записали! — А как ты узнал, куда нужно приехать? — спросил вдруг у меня над ухом голос с неприятной хрипотцой. — Сядь и не дребезжи! Я отошел от списков и вернулся к своим. Гошка уже не плакал. Он стоял с независимым видом, держа маму за руку, чтобы не боялась, и делал вид, что не интересуется заводной собакой. — Ну как? — спросила Марина. — Все в порядке, — сказал я. — Скоро вызовут на собеседование. — Гошка писить хочет. — Госа писить… — задумчиво повторил сын, вздыхая о собаке, которой играла чужая девочка. — Это мы сейчас! — я склонился над лежащей рядом объемистой теткой. — Извините, где здесь туалет? — То есть как это — где?! — неожиданно возмутилась она. — На улице, конечно! Под себя, что ли гадить?! Итак уже дышать нечем! На голову скоро нальют! Она отвернулась, шумно пыхтя. — Спасибо, — сказал я. — Ладно, пойдем, Гошка. Не будем ждать милостей от природы. Запасные-то штаны в чемодане остались… На улице мы немного задержались. Гошке обязательно нужно было посмотреть на большую машину, которая с ревом выскочила на гору и, подкатив к подъезду, визгливо затормозила. Это был здоровенный джип, сияющий добрым десятком фар, несмотря на строгий приказ по городу о светомаскировке. Приказ, впрочем, совершенно бессмысленный. В этой войне еще ни разу не было воздушных налетов. А если и будут, так светомаскировка не поможет. -----------------------------------------------------------
"Скачайте
всю книгу в
нужном формате и читайте дальше"
Пока ехали в трамвае, Гошка заснул и просыпаться на нужной остановке категорически отказался. Марина еле протиснулась с ним к выходу под окрики утрамбованного народа. Мне с чемоданами и сумкой тоже пришлось нелегко. На нас косились неприязненно, с подозрением — уж очень мы были похожи на беженцев, а беженцы всегда раздражают. Особенно тех, кому бежать некуда…
