Ему было пятьдесят шесть лет, но он нервничал, как мальчишка. Три дня, проведенных в Чикаго вместе с Катериной, определили его решение совершить паломничество в Мексику, к святилищу Мадонны Гваделупской. В углу холла, слева от стола, где с важным видом восседал портье, туристы из Японии, уже выписавшиеся из гостиницы, сложили свой багаж и теперь бесцельно слонялись в ожидании автобуса, который должен был отвезти их в аэропорт О’Хейр. Удалившись в комнату в дальнем конце холла, о существовании которой большинство постояльцев гостиницы даже не догадывается, Ллойд стоял у окна, нетерпеливо ожидая прибытия Катерины. Всякий раз, когда у подъезда останавливалось такси, он подходил ближе к окну, уверенный, что она выйдет из машины. Самолет из Миннеаполиса совершил посадку уже больше часа назад, и Катерина позвонила из зала выдачи багажа: — Я здесь. — Мне следовало встретить тебя в аэропорту. — Не говори глупостей. — Я забронировал для тебя номер. Небольшая пауза: это было важное заявление. Они будут жить в разных номерах. Это выглядело как отказ от всего того, что, по мнению обоих, должно было означать это воссоединение. — Хорошо. И вот с самого звонка Катерины Ллойд всматривался в каждое подъезжающее к гостинице такси. Глупо, разумеется. Дорога из аэропорта неблизкая, а с этими пробками повсюду… Ему было пятьдесят шесть лет, но он нервничал, как мальчишка. Катерина узнала о смерти Моники только через год после того, как это случилось, и написала ему, выражая свои соболезнования, хотя с Моникой она не была даже знакома. После окончания школы Ллойд ничего о ней не слышал. Ее письмо пришло тогда, когда он уже успел несколько свыкнуться с горечью утраты, поэтому ему были приятны те воспоминания, которые оно вызвало. После смерти Моники прошло несколько месяцев, прежде чем Ллойд смог заставить себя отнести ее вещи в церковь. Он записал ее в поминальные списки в нескольких храмах и сам молился за нее каждый день. Каким идеальным казался их брак теперь, когда долгая болезнь закончилась и Моники не стало; дом, полный людьми в дни перед похоронами, опустел: только он и его воспоминания. Когда Ллойд собрался ответить на письмо Катерины, ему казалось, что он чуть ли не изменяет Монике. А потом она позвонила, и это быстро стало чем-то привычным. Сначала раз в неделю, затем несколько раз в неделю — телефонные разговоры становились все более продолжительными. — Ллойд, у меня перед тобой преимущество. Я знаю, как ты сейчас выглядишь. Фотография на суперобложке его самой последней книги. — Этому снимку десять лет. — А ты с тех пор сильно изменился? Изменился? Ллойду захотелось поведать Катерине о мучительно долгой болезни Моники, о том, как он ухаживал за ней, оставив ее дома, на чем она настояла, о том, как, когда она наконец умерла, у него было такое ощущение, будто ему ампутировали какой-то жизненно важный орган. — Пришли мне свою фотографию, — попросил Ллойд. — Если найду что-нибудь десятилетней давности. Когда фотография пришла, маленький моментальный снимок, засунутый в поздравительную открытку — откуда Катерина узнала про его день рождения? — Ллойд повесил ее на дверцу холодильника, среди фотографий себя и Моники, детей и внука. Разговаривая с Катериной по телефону, он уходил на кухню и обращался к ее снимку. — Ты по-прежнему красива. — Ха.
Они жили на южной окраине Миннеаполиса. Дом родителей Катерины стоял на берегу Миннехаха-Крик, прямо напротив дома Кайзеров. Мать Ллойда кашляла и провожала подозрительным взглядом Катерину, когда та проходила мимо со своим кокер-спаниелем Амосом. В поводке не было необходимости; девочка и собака были неразлучны. Ллойду нравилась деланая походка вразвалочку Катерины и ее хулиганский вид. — Опять она здесь шляется, — недовольно ворчала его мать. — Катерина идет в гости к Пегги Линдсей. — Ну-ну. Что имела его мать против Катерины? Ллойд так и не понял причины ее неодобрительного отношения, однако оно эффективно охлаждало тот интерес, который он мог бы питать к этой девушке. Но как-то раз они случайно встретились вечером возле ручья и прошли вдоль него до озера Гайавата, где на пригорке стояла скамейка, откуда открывался восхитительный вид на водную гладь. Всю дорогу они ни разу не взялись за руки; разговор велся о чем угодно, только не о том, что они гуляли вместе. Амос послушно семенил сзади. Но когда они добрались до скамейки, Катерина подсела к Ллойду вплотную. Она призывно подняла на него взгляд, и он, склонившись к ней, ощутил своими губами прикосновение ее губ. Его руки скользнули вокруг ее талии, и Катерина крепко прижала его к себе. Казалось, они пробуют себя в качестве натурщиков для Родена. Затем последовали и другие встречи. Они садились на скамейку, Катерина клала голову ему на плечо, и они молча смотрели на озеро. Время от времени Катерина поднимала голову и бросала на Ллойда выразительный взгляд, и он снова ее целовал. Вот и все. Он чувствовал прикосновение упругих грудей Катерины, но не осмеливался их потрогать. Затем как-то раз, когда они поздно вечером возвращались со своей скамейки у озера, Катерина пригласила Ллойда к себе домой. Как только они вошли, Ллойд сразу же понял, что дома больше никого нет. Катерина подвела его к кушетке, словно это была их скамейка. Их поцелуи становились все более горячими; Ллойд начал ласкать Катерину, его рука скользнула к ней под юбку. Она сладостно застонала, но затем резко оторвалась и вскочила на ноги. — Нет, нет, нет, — пробормотала она, словно убеждая себя саму. Ллойд не стал настаивать. Он был напуган тем, что сделал. Еще никогда прежде он не трогал девушку так, как только что сделал это с Катериной. Казалось, мысль о том, что дома никого нет, а на кушетке едва не произошло нечто страшное, подтверждала худшие опасения его матери. Несколько успокаивало только то, что на все это его толкнула сама Катерина. После этого случая Ллойд перестал вечерами спускаться к ручью, если только его отец не выходил погонять мячик на заросшем травой пустыре вдоль северного берега. Однажды там оказалась Катерина, выгуливавшая Амоса. Она подошла, и завязался разговор. Отцу Ллойда девушка, судя по всему, нравилась. Ему нравился и Амос. Катерина спросила, какую клюшку он использует. — Хочешь попробовать? Катерина кивнула. Ловко поймав мячик, брошенный отцом Ллойда, она положила его на землю, неподвижно застыла на мгновение, затем старательно взмахнула клюшкой. Удар получился великолепный. Мяч взмыл в воздух по дуге и упал на землю в ста пятидесяти ярдах. Отец захлопал в ладоши, и Ллойд присоединился к нему. Но Катерина изучала рукоятку клюшки. Это была старая клюшка с нанесенной на рукоятке желаемой дальностью удара в ярдах. — Ста семидесяти пяти не было и в помине, — расстроенно пробормотала она. Неужели она посчитала неудачей такой великолепный удар? Отец Ллойда мудро предпочел больше не играть, и вскоре они направились домой, а Катерина с Амосом перешли через мостик и повернули в другую сторону. — Как ты думаешь, ей просто повезло? — спросил Ллойда отец. — Тебе нужно было бы попросить ее повторить удар. Задумавшись, отец покачал головой. — Возможно, вторым ударом она отправила бы мяч на сто семьдесят пять ярдов, — усмехнувшись, он снова покачал головой. — И недурна собой. Ллойд пробормотал что-то невнятное. — Вы с ней дружите? — О, я бы так не сказал. — Только не играй с ней в гольф. Со времени той короткой интерлюдии с Катериной прошла целая жизнь. Но, по-видимому, то лето навсегда осталось у него в душе, и письмо Катерины живо воскресило воспоминания. На присланных фотографиях по-прежнему можно было узнать девушку, какой она когда-то была: все те же короткие волосы, все та же насмешливая улыбка. Но какой она окажется во плоти?
Ему было пятьдесят шесть лет, но он нервничал, как мальчишка.
