В Сталинграде денек выдался лучше не придумаешь: четырнадцать ниже нуля, полутораметровые сугробы, почти метель. В ближайшее время должно было выпасть еще полтора метра снега, а завтра ожидалось сильное похолодание. На пересечении Тихвинской и Самаркандской улиц, рядом с нефтеналивными цистернами, недалеко от завода «Баррикады» на бульварах не было ни пешеходов, ни машин, хотя из плотно утрамбованных белых берегов торчали ноги, обутые и босые, руки в перчатках и без и даже одна-две головы. Тут — дохлая собака, там — мертвая старуха. Небо было низким, серым, угрожающим; в нескольких милях над северной окраиной Спартаковки поднимались столбы дыма — свидетельства яростных столкновений. Подбитый бронетранспортер, в целях маскировки выкрашенный в белый цвет, лежал на боку с перебитой гусеницей, рассыпав по мостовой стальные опорные катки. Экипаж или покинул машину, или давным-давно был сожран одичавшими собаками и крысами. Чуть дальше ржавел Т-34 без башни — так и не успевший сменить темно-зеленое летнее обмундирование, как предположительно и его экипаж. По обеим сторонам обеих улиц дома превратились в развалины и напоминали лабиринт, загадочную мозаику из битого кирпича, искореженной стали, почерневших стен и искромсанных машин. В этом лабиринте маленькие группы людей охотились друг на друга, устраивая засады, время от времени звучали очереди винтовочного или пулеметного огня, взрывалась граната, русская или немецкая. Изредка над головой с ревом проносился самолет, штурмовик Ил-2 или «лапотник», подобно хищной птице, выискивающей, кого бы убить и съесть. Но на какое-то время на перекрестке воцарилась тишина, хотя снежные хлопья сыпались сплошной пеленой, кружась на ветру, прикрывая пятна крови, выпотрошенные человеческие внутренности, фекалии, заглушая крики тех, кто лишился ноги или мошонки, — сплошное одеяние безжалостной, ожесточенной войны, ведущейся лицом к лицу на ледяном холоде, под тончайшей паутиной шелковистого инея. Впрочем, один человек чувствовал себя вполне тепло и уютно. Он распластался на полу того, что когда-то было 32-й квартирой дома номер 27 по Самаркандской улице, образцовой советской постройки, у которой теперь недоставало крыши и нескольких стен. Этот человек лежал на животе на трех матрасах, под тремя одеялами. Его лицо для защиты от обморожения было намазано цинковой мазью, две пары теплых перчаток согревали руки, белый капюшон покрывал почти всю голову, а шарф закрывал рот и нос, так что виднелись только глаза, черные за темными стеклами очков, защищающих от снега. Каждые полчаса рядовой крадучись поднимался по лестнице и засовывал под одеяла грелку, только что наполненную из котла с кипящей водой двумя этажами ниже. Человека, распластавшегося на полу, звали Гюнтер Рамке, и он был оберфельдфебелем третьего батальона второго полка 44-й пехотной дивизии 11-го корпуса германской 6-й армии под командованием Паулюса, которой противостояла 13-я гвардейская стрелковая дивизия 62-й армии под командованием Чуйкова, а вдалеке звучала канонада операции «Уран». Жуков отчаянно стремился окружить Паулюса, чтобы затем уничтожить его вместе с трехсоттысячным войском. Однако все это не имело никакого значения для оберфельдфебеля Рамке, воображение которого не рисовало никаких картин помимо той, что была видна в оптический прицел «Хеншольдт-Диалитан» с четырехкратным увеличением, установленный на скобе его винтовки «Маузер-К98к». Он был снайпер, и он охотился на снайпера. Вот и все. Русский появился здесь несколько недель назад — очень талантливый стрелок, умеющий подкараулить добычу, и уже успел уложить семерых, в том числе двух офицеров СС. Считалось, что раньше этот тип работал в районе завода «Баррикады» и, возможно, на Мамаевом кургане. Ему нравилось убивать эсэсовцев. Не то чтобы Рамке питал особую любовь к СС — напротив, выросший на ферме, он считал черные мундиры нелепыми, годными только для театра или кино, а в политике понимал только то, что в восемнадцатом отечество заморили голодом, добиваясь покорности, после чего отымели Версальским договором. Однако Рамке был хорошим солдатом, метким стрелком (двадцать девять уничтоженных целей), и у него имелось задание, которое он намеревался выполнить. Это обрадует капитана, и всем в роте станет легче жить, как это бывало во все времена во всех армиях мира, когда капитан был счастлив. Гюнтер понимал, что игра приобрела новое измерение, с каким ему еще не приходилось сталкиваться. Обыкновенно ты выслеживаешь, подкрадываешься, забираешься вверх или проваливаешься вниз, и рано или поздно появляется тип с винтовкой Мосина-Нагана или русским «томми», и тогда остается только изготовиться, задержать дыхание, упереть оружие в кость, а не в мышцу, навести перекрестие на середину тела и плавно надавить на спусковой крючок. После чего тип спотыкается и падает, или отступает назад и падает, или просто падает, но все обязательно заканчивается падением. Плюх на землю, поднимая пыль или снег, а дальше вечная тишина, известная одним лишь мертвым. Но фрукт на противоположной стороне улицы был лучше некуда. Поэтому новое правило гласило: ни в коем случае не шевелиться. Необходимо изображать свежего покойника. Нельзя поднимать взгляд или осматриваться по сторонам. Поле зрения и есть поле боя, и занимает оно всего шагов тридцать с расстояния двести пятьдесят метров. Нужна строжайшая дисциплина. Винтовка заряжена и на боевом взводе, поэтому не будет обычного ритуала передергивания затвора — голова кивает вверх и вниз, локти разлетаются в сторону — это запросто может стоить жизни. Теперь игра именуется терпением. Противник сам к тебе придет. Нужно только его дождаться. Вероятно, Гюнтер был создан для этого ремесла, полуграмотный и начисто лишенный способности проецировать себя на пространство и время. Идеальный снайпер: что есть, то есть; ему не требовались размышления, иллюзии, любопытство, фантазии. Он наблюдал за пятым и шестым этажами изрядно потрепанного жилого дома на противоположной стороне улицы, за перекрестком с круговым движением, на котором сохранились стоящие на пьедестале ноги памятника какого-то важного для русских деятеля. Если вражеский снайпер окажется в этой тесно ограниченной вселенной, Гюнтер выстрелит и убьет его. Если же он спрячется на один этаж выше или ниже или в соседнем окне справа или слева, они никогда не встретятся друг с другом. Такое вот хитрое дело. Ждать, ждать, ждать. В конце концов мучения закончились. Гюнтер был убежден в том, что в темном конце квартиры, наблюдаемой в прицел, появилось пятно, более густое и более четкое, чем то, что виднелось там несколько часов назад. И он убедил себя в том, что увидел движение. Просто Гюнтер не был уверен наверняка, а если он выстрелит и никуда не попадет, то выдаст себя и завтра ему придется начинать все сначала. Гюнтер не хотел всматриваться в прицел слишком пристально. Напряжение глаз и усталость ведут к зрительным галлюцинациям, и, если дать себе волю, можно увидеть в этой квартире самого Джо Сталина, уплетающего сардины и вытирающего свои грязные крестьянские руки о френч. Прекрасно зная это, Гюнтер каждые несколько секунд закрывал глаза, чтобы дать им отдохнуть. Но каждый раз, когда он их открывал, все больше убеждался в том, что в темноте появилась новая тень. Это мог оказаться самовар на полу, или каркас стула, проигравшего единоборство с минометной миной, или даже труп бывшего жильца, но не исключено, что это мог быть человек, распростертый на полу, точно так же держащий наготове винтовку и прильнувший глазом к окуляру оптического прицела. Мешало и то, что изредка солнечный луч, пробившись сквозь тучи, на мгновение проникал в комнату, освещая ее как раз над тем местом, где затаился предполагаемый противник. Всякий раз, когда это происходило, Гюнтер терял сосредоточенность, лишался способности видеть, и ему приходилось моргать, отводить взгляд и ждать, когда пройдет краткий миг ослепления. Но себя Гюнтер чувствовал в безопасности. Снайперы-иваны пользовались оптическими прицелами ПУ с трех с половиной кратным увеличением, а это означало, что даже если враг следит за ним, детали будут такими нерезкими, что четкой картинки не получится — только не на двухстах пятидесяти метрах, а это все, на что годится винтовка Мосина-Нагана с таким прицелом. Поэтому Гюнтер чувствовал себя невидимым, даже немного богоподобным. Более высокое разрешение оптического прицела давало ему достаточное преимущество. Он подождет еще немного. Низкое солнце скоро скроется и наступит полная темнота. Оба противника, если второй противник тут, дождутся, когда это произойдет, после чего осторожно уйдут, чтобы вернуться завтра утром. Но Гюнтер принял решение выстрелить. Он провел в этой чертовой квартире уже целую неделю и сейчас убедил себя в том, что увидел что-то новое, появившееся здесь около трех часов дня, и это мог быть только… Гюнтер закрыл глаза. Досчитал до шестидесяти. — Гюнтер, осталось совсем мало времени, — окликнул его пехотинец, высовываясь с лестничной площадки. — Вода горячая еще нужна? — Тсс! — остановил его Гюнтер. — Ты собираешься стрелять! Может быть, мы уйдем отсюда пораньше. После чего солдат скрылся, понимая, что если и дальше будет отвлекать снайпера, то лишь навредит всем. Тем временем Гюнтер приготовился выстрелить. Он осторожно занял нужное положение, методично работая от пальцев на ногах до головы, фиксируя суставы, находя нужные углы для конечностей. Рамке делал микроскопические перемещения, выстраивая каркас из костей за прикладом своей четырехкилограммовой винтовки калибра 7,92 миллиметра, покоящейся на мешке с песком, сдвигая рычажок предохранителя, высовывая указательный палец правой руки из оболочки двух перчаток через специальные прорези. Гюнтер ощутил холод спускового крючка, почувствовал, как кончик пальца прикоснулся к нему, как спусковой крючок двинулся назад, оказывая небольшое сопротивление, и, наконец, дошел до границы перед выстрелом. В этой точке Гюнтер представлял собой один широко раскрытый глаз, получающий через стекла «Хеншольдт-Диалитана» изображение, увеличенное в четыре раза. Он навел перекрестие на центр тени. Чуть выдохнув, усилил давление на спусковой крючок, чувствуя, что тот вот-вот сорвется, и тут увидел вспышку. Пуля попала Гюнтеру по нисходящей траектории в правое плечо, раздробив переплетение костей, хотя и не задев крупные артерии и кровеносные сосуды. Она не стала смертельной. Больше того, она спасла Гюнтеру жизнь: плечо оказалось настолько непоправимо изуродовано, что той же ночью Рамке эвакуировали из Сталинграда — одного из последних, кому удалось выбраться из «котла», полного несчастных солдат Паулюса. Гюнтер дожил до восьмидесяти девяти лет, в достатке и благополучии, и умер в окружении внуков в своем доме в Баварии. Однако в тот момент ему показалось, будто кто-то с размаха обрушил на него десятикилограммовую кувалду, оторвав от пола, развернув, отбросив назад. Гюнтер почувствовал, что непроизвольно выстрелил в ответ на ранение, однако у него не было сомнений в том, что этот выстрел, судорожный и дерганый, не имел никаких шансов поразить цель. Оглушенный болью, он быстро пришел в себя и попытался перезарядить винтовку, но, разумеется, сразу же обнаружил, что рука из-за уничтоженного плеча больше не работает. И все же, повинуясь снайперскому инстинкту, щека вернулась к прикладу, глаз прильнул к окуляру оптического прицела. Так получилось, что его противник, сделав выстрел, встал, собираясь уходить, как раз в тот момент, когда шальной луч солнца пронзил комнату. Фигура поднялась на ноги и обернулась, капюшон спал, и Гюнтер увидел сверкнувшие в лучах солнца светлые волосы, яркие, словно золото. И тотчас же снайпер исчез. К Гюнтеру подбежали люди, наложили шины и повязки. Принесли носилки, но Гюнтер произнес так, чтобы его услышали все, кто хотел слушать: — Die weisse Hexe! Белая Ведьма.
Глава 01
Неподалеку от Каскейда Усадьба Наши дни
Он — старик, а на дворе засушливый месяц. На крыльце в кресле-качалке сидел Свэггер — крепкий, стойкий, одинокий, несломленный. Теперь его больше уже ничего не занимало. Он равнодушно наблюдал за тем, как солнце и луна сменяют друг друга, смотрел на причудливые формы облаков, на стаи птиц, на бегающих вдалеке луговых собачек, на антилоп, изредка появляющихся на горизонте. Он смотрел, как ветер дует над прерией, и видел далекие горы. Все это не имело никакого значения. Свэггер пил кофе, который каждое утро варила ему жена. Играл на компьютере до тех пор, пока это ему не надоедало, после чего наблюдал за травой, сгибающейся под ветром, пока и это ему не надоедало. Он сидел, качался в кресле. Ему было одиноко. Джен почти весь день не было дома, одна дочь работала тележурналистом в Вашингтоне, другая уехала на летние курсы верховой езды в Массачусетс, где ей предстояло превратить свою западную грацию в восточную чванливость, сын занимал должность заместителя директора школы снайперов ФБР в Квантико, штат Виргиния. Свэггер проводил большую часть времени на крыльце в обществе воспоминаний и призраков. Друзья, которых уже не было в живых, забытые места, мгновения, когда он сам оказывался настолько близко к гибели, что уже нельзя было сказать «на волосок», выстрелы, попавшие в цель с предельного расстояния, потерянная жена, обретенный сын, убитый отец, немного справедливости. Все это было куплено таким количеством шрамов, что их хватило бы, чтобы застелить дом. Запах огня и порохового дыма навечно застрял у него в носу: это совсем не похоже на то, что можно назвать одиссеей; всего лишь одна неприятность за другой. — У тебя депрессия, — сказала ему жена. — У меня есть все, чего я когда-либо хотел. У меня есть друзья, замечательная жена, прекрасные дети. Я остался в живых, пройдя через несколько войн. С чего у меня может быть депрессия? — Потому что все это тебя никогда не волновало. Тебе было нужно что-то другое. Ты всегда старался порадовать своего отца, черт побери, но он умер до того, как ты смог это осуществить. Вот почему у тебя депрессия. В последнее время ты его ничем не радовал. У тебя проблемы. Ты должен с кем-нибудь встретиться. — Со мной все в порядке. Я каждый день езжу верхом. Ем мало, жирком не оброс, и я по-прежнему могу всадить пулю во все, что вижу. С чего это у меня может быть депрессия? — Тебе нужно какое-нибудь задание. Или новая женщина, в которую ты влюбишься, но которой не сможешь обладать. Да, я обратила внимание, одно как-то не вяжется с другим. Тебе нужна война. Нужно, чтобы в тебя стреляли, чтобы ты смог стрелять в ответ. Каким бы прекрасным ни было место, где есть все, о чем только можно мечтать, этого недостаточно. Пожалуй, большинству этого хватило бы. Но только не Бобу Ли Свэггеру, шерифу иссякших золотоносных жил, у которого каждый день недели главный. Но тут пришло письмо по электронной почте, отправленное Дж. Ф. Гатри, бывшим оружейником британских спецслужб, который сделал карьеру, выпуская книги о снайперском искусстве в двадцатом и двадцать первом веках, и как-то раз обратился к Бобу, собираясь написать его историю. Боб наотрез отказался — у него не было ни малейшего желания переживать заново старые поединки, поскольку они и так каждую ночь являлись к нему в кошмарных снах; однако этот человек оказался таким обаятельным, что между ними завязалась дружба, которая расцвела благодаря интернету. Дорогой Свэггер, — написал Джимми Гатри, — я тут подумал, не пригласить ли тебя на ежегодное состязание по стрельбе Британского стрелкового клуба, которое состоится в октябре на старом армейском полигоне в Бисли. Ты прекрасно проведешь время. Поклонники и фанаты будут знать ровно столько, чтобы держаться на расстоянии, а кроме того, ты познакомишься с британскими собратьями по ремеслу, с которыми можно будет поговорить о любимом деле. Поговорить о любимом деле хочется всем. Я буду стрелять из своей драгоценной «Энфилд-4Т» и, разумеется, с радостью одолжу тебе или «Гаранд-М1Д», или «Спрингфилд» из своей коллекции. Можешь взять свою «М-40», если желаешь пообщаться с нашей придирчивой таможней. Уверен, что тебе будет весело, а ребята будут рады пообщаться с самим Гвоздильщиком. Если тебя это заинтересовало, я сообщу подробности. Пожалуйста, обдумай мое предложение. Джимми
Это было бы здорово. К подобной цели требовалось собраться и подготовиться. Это вернуло бы Боба на службу, дало бы возможность доказать самому себе, что и в шестьдесят восемь у него в баках еще осталось немного горючего. Но подобное мероприятие свело бы его с теми, кого притягивают убийцы. Боб знал и хорошо понимал это. Есть люди, хотя, возможно, они в этом никогда не признаются, которые мечтают о том, чтобы кого-нибудь убить, и их неудержимо тянет к мастерам этого ремесла, каковым, несомненно, являлся Свэггер. Не ради секса, не ради знаний, не ради дружбы, а просто в вампирском стиле насытиться его аурой. Быть может, сам Джимми именно такой человек, и если так, он хорошо это скрывает. Свэггера всегда несколько оглушали подобные контакты, и не то чтобы в них было что-то плохое, но просто от них ему становилось не по себе. Эти люди слишком много значения придавали самому факту убийства, словно это было главным. Хотя истина состоит в том, что в таком ремесле не продержишься только на том, чтобы убивать. Нужно верить во что-то большое, и, служа этому большему — родине, парню в соседнем окопе, стремлению остаться в живых, победить, чему-то, что нельзя понять до конца, о чем никогда не говорят и что называется честь, — можно существовать и даже изредка радоваться. И чем бы это ни было, поделиться им очень нелегко, особенно потому, что Свэггер совершил в свое время большую ошибку, прочитав слишком много книг на подобную тему и поняв, что он обладает опасной информацией, которая толкает его к ужасам самопознания. Он принял по поводу приглашения Джимми типичное для себя решение: я подумаю. О, привет, еще одно сообщение, милое и длинное от дочери Мико из школы верховой езды в Беркшире. Она отправилась туда, поскольку все говорили, что она слишком умна и надо дать ей возможность развиваться, это откроет для нее новую жизнь. Из чего следовало, что если у нее в послужном списке будет восточный стиль верховой езды, вхождение в новую жизнь пройдет легче. Боб получил удовольствие от пространного ответа, который написал Мико, но, отправив его, снова оказался на крыльце. Бедро по-прежнему болело (оно болело всегда), над прерией дул ветер, и пришла пора выпить еще одну чашку кофе. Сходив на кухню, он вернулся, попробовал представить, куда отправится верхом, подумал, не встать ли завтра пораньше, чтобы позавтракать в Каскейде у Рика — ритуал, который неизменно доставлял ему наслаждение, особенно разговоры ребят про успехи местной футбольной команды. Похоже, ничего другого вокруг не происходило. И тут это случилось. Вот как бывает порой — все происходит очень быстро. Пришло сообщение от Кэти Рейли, из далекой Москвы, где она работала корреспондентом «Вашингтон пост». Несколько лет назад у них случился в Москве небольшой роман, они понравились друг другу и с тех пор поддерживали связь. Кэти обладала таким же тонким, провокационным чувством юмора, что и сам Свэггер, и им нравилось подкалывать друг друга.
Свэггер, что такое «Мосин 91/30»? Я знаю, что это какое-то оружие, но чем больше я ищу его в Интернете, тем больше захожу в тупик.
Это что еще за чертовщина? В нескольких сотнях электронных писем, которыми они обменялись, ни разу не всплывала тема оружия, и, может быть, именно поэтому Свэггер так любил Кэти. Он задумался над тем, что мог означать ее вопрос, и у него даже мелькнула мысль, что это какая-то шутка. Но нет, Кэти не шутила насчет «Мосина». Свэггер ответил прямо — по крайней мере, настолько прямо, как это было возможно, имея дело с Рейли.
Это винтовка, которую русская армия использовала с 1891-го по примерно 19-АК-47год. Длинная неуклюжая штуковина, такая, которую должны были бы носить часовые в «Волшебнике из страны Оз», но надежная и точная. Неавтоматическая. Знаешь, что это означает? Там есть «рукоятка», которую нужно поднять, отвести назад, толкнуть вперед, а затем опустить, и тогда можно сделать выстрел. Я мог бы тебе рассказать, зачем это нужно, но ты все равно забудешь через три минуты. Так что поверь мне на слово. Диаметр дула 7,62 мм, стреляет патроном, который, чтобы сбить всех с толку, обозначается «Мосин-наган 7,62», хотя иногда к этому добавляют «54», что указывает длину патрона в мм. Похож на патрон 30-го калибра, как у 30–06. Хотя ты не знаешь, что такое.30–06. Это был НАШ патрон в Первую и Вторую мировые войны. За каким чертом тебе понадобилась эта информация? Собираешься охотиться на северных оленей? Насколько я слышал, у них вкусное мясо, особенно у тех, у которых розовые носы.
Он подождал, но ответ не приходил. Наступило время для езды верхом. Свэггер поднял поджарое тело с кресла-качалки, прошел на конюшню, оседлал новую чалую кобылу по кличке Лошадь — он всех своих лошадей называл Лошадями — и поскакал на юг, затем на запад, потом снова на юг, и так три с лишним часа. Ему было приятно чувствовать под собой Лошадь и видеть вокруг холмистые прерии, с трех сторон окаймленные на горизонте неясными пурпурными горами. Нельзя жалеть себя, когда ты верхом, иначе свалишься с лошади. День был жаркий и солнечный, а это всегда улучшало настроение. Кстати было и то, что его мысли сосредоточились на «Мосине», и он заново перебирал все, что действительно знал об этой винтовке, то, что предположительно знал о ней, и то, что, как ему казалось, он о ней слышал. Например, он знал, что из такой в него стреляли. Это был первый срок во Вьетнаме, взводный сержант, 1964–1965 годы. К вьетконговцам еще не хлынул поток «Калашниковых» китайского производства, поэтому они использовали все, что попадалось под руку, и самыми распространенными были «Мосины» из Китая. Но вьетконговцы быстро усвоили урок, поняв, что старая боевая лошадка с обоймой на пять патронов и медленной ручной перезарядкой не способна сравниться ни с карабинами М-4, которыми пользовались южане, ни с М-14 самого Свэггера. Со временем к повстанцам начали поступать АК и винтовки СВД, и они прямо на глазах осваивали новые тактические возможности современного оружия. Для них это было хорошо, для нас плохо. Свэггер вернулся домой, поставил Лошадь в конюшню, принял душ и направился в мастерскую. Нынешний проект: патрон калибра 6,5 «Кридмор», сверхточный. Возможно, новый патрон для снайперского оружия? Это, как всегда, полностью занимало мысли Свэггера, спасало его от самого себя, предоставляло ему возможность строить планы и загадывать наперед. Он заново снарядил сто пятьдесят патронов, воспользовавшись пятью различными дозами порохового заряда (с шагом в одну десятую грана), чтобы затем определить кучность боя из винтовки калибра 6.5, сделанной на заказ оружейником из Редфилда, штат Вашингтон. После чего снова принял душ, встретил Джен, и они поужинали. К электронной почте Свэггер вернулся только тогда, когда уже зашло солнце.
Восточный фронт 