Нью-Йорк. Январь. Воскресное утро. Раннее утро, когда ночь еще льнет к лесу небоскребов. Пустые вагоны подземки, громыхающие под улицами, вдоль которых выстроились спящие машины. Деловая часть города, пар, клубящийся из люков. Белый пар поднимается и тает в зимнем воздухе. Из клубов пара появился мужчина в черном пальто. Пол-лица скрывал поднятый воротник. Длинные темные волосы развевались на холодном ветру. Руки в черных перчатках размашисто двигались взад-вперед. Теннисные туфли из черной кожи бесшумно ступали по дороге. Когда он приблизился к башне из хромированной стали и мрамора, за его спиной, ожив, монотонно загудел двигатель. Коркоран-центр – тускло поблескивающий за́мок с мощеной стоянкой и подковообразной въездной эстакадой, изгибающейся у его мрачного стеклянного подъезда. В черном зеркале его фасада отражались спящие кварталы, старая, скрипящая ставнями лавка корейского продавца фруктов, запертый на засов ювелирный магазин. Темные полосы лент, образующие исполинские буквы «X», до сих пор были наклеены с внутренней стороны тонированных окон Коркоран-центра. Будда, городской бродяга, одетый в драные джинсы и потрепанную армейскую куртку, пристроился у края стоянки. Его лицо скрывала лыжная маска, в прорезь были видны только глубоко запавшие глаза. Он кутался в тряпичное одеяло, прячась от проницательных глаз города. Мужчина в черном пальто направился не к закрытому центральному входу Коркоран-центра, а по диагонали, через брусчатку стоянки, как будто выбирая самый короткий путь. Будда сбросил свое одеяло щелчком большого пальца. Шлепанье спущенного колеса нарушило тишину воскресного утра. Из клубов пара выплыл «датсун», его переднее правое колесо шлепало с каждым оборотом. Седан завилял вверх по подкове подъездного пути и остановился перед черной стеклянной дверью Коркоран-центра. Из машины, пошатываясь, вылезла женщина, одетая в дешевенькое, распахнувшееся на ветру пальто. Ее огромный живот не оставлял никакого сомнения в том, что она беременна. Два охранника, сидевших в холле Коркоран-центра за своим пультом, наблюдали на экранах мониторов, как она, поморщившись, отшатнулась, увидев спущенное колесо, и страдальчески запрокинула голову, убаюкивая свой тяжелый живот. – Проклятье! – воскликнул один из охранников, пожилой грек. – Принесло ее сюда на нашу голову! Женщина принялась колотить кулаками в дверь. На экранах мониторов беззвучно двигались ее накрашенные губы, призывающие: «Помогите, помогите!» Молодой охранник из Сан-Хуана заметался в растерянности. – Пошли! – крикнул грек, и они побежали к закрытому входу. Грек распахнул дверь, и женщина, пошатываясь, вошла. – Все будет хорошо! – громко сказал он. Беременная женщина прислонилась к двери, крепко сжимая его запястье. Охранник переводил взгляд с ее живота на лицо, на нелепо, толсто напомаженные губы… Свободная рука женщины коброй рванулась вперед и направила струю слезоточивого газа в лицо пуэрториканца. Он завопил, ослепленный, и зашатался, закрывая лицо ладонями. Грек попытался вырваться из капкана ее стальной хватки. Слезоточивый газ обжигал его глаза и легкие. Черное пальто ворвался в фойе. Маска-чулок скрывала его лицо. Он нанес пуэрториканцу короткий, резкий удар в солнечное сплетение. Охранник рухнул на пол, как подкошенный. В это время ко входу подкатил фургон водопроводчика. Грек получил сильнейший удар кулаком в живот, от которого у него перехватило дыхание; он потерял сознание еще до того, как получил следующий удар – в челюсть. Женщина натянула на голову маску, сдула свой «живот», подперла открытую дверь резиновым клином и вытащила грека наружу. «Водопроводчик», на котором тоже была маска, выбрался из фургона, помог женщине надеть наручники на запястья и лодыжки грека и, завязав ему глаза и рот, бросить на заднее сиденье «датсуна». Затем они бегом вернулись в фойе, где Черное пальто уже заканчивал связывать пуэрториканца. «Водопроводчик» втолкнул второго охранника в «датсун» и, достав баллон со сжатым воздухом, подкачал переднее колесо. Черное пальто и женщина перетащили восемь брезентовых мешков из фургона в Коркоран-центр и свалили их за лифтами, в нише телефона-автомата. «Водопроводчик» отогнал «датсун» с бесчувственными «пассажирами» квартала на три и бросил его у автобусной остановки. В фойе Коркоран-центра Черное пальто соединял мешки кабелями. Закончив, он вытащил подпорки, удерживавшие двери открытыми. Сообщники вышли наружу. Двери с размаху захлопнулись за ними. Все это видел один только Будда. Черное пальто сел за руль, вывел машину на улицу. Стянул свою маску. В зеркале заднего обзора ему был виден грузовой отсек, где его облаченный в платье сообщник тоже стянул с себя маску и парик. В зеркале Черное пальто видел щетину, проступавшую из-под густых румян, и ярко-розовую полосу губной помады. Фургон водопроводчика притормозил у обочины. Будда забрался в него. Положил пистолет с глушителем на пол фургона, прижал руки в перчатках к отдушине печки. Помигав поворотником, фургон вновь выехал на пустынную улицу, остановился на перекрестке на красный свет. Повернул направо. Растаял в утренних сумерках. Зеленый свет. Снова красный. Зимнее небо было чистым, как холодная родниковая вода. Желтое такси выплыло из облаков пара, прогрохотало по подковообразному подъездному пути Коркоран-центра и остановилось возле закрытых дверей. Таксист обернулся к четырем пассажирам, расположившимся на заднем сиденье: – Эй, вы уверены, что хотите выйти именно здесь? – Я ждала этого момента двадцать один год! – воскликнула женщина постарше. Этим утром она встала раньше всех, приняла ванну, оделась, привела в порядок свои серебристые волосы и щедро полила их лаком, почистила свое старое шерстяное пальто и, выпив кофе, стала ждать, когда проснутся остальные. На ее коленях покоилась черная сумочка внушительных размеров. – Мама, – предостерегающе сказала женщина помладше в голубой парке и джинсах. У дочери вообще не было сумочки. Она унаследовала широкие скулы и голубые глаза своей матери. И волосы были, как у матери, но только коротко стриженные и незавитые. – Да что тут делать? – спросил таксист. – Все же закрыто, вокруг ни души. – Мы хотим посмотреть, – ответила пожилая женщина. Ее дочь закатила глаза, изогнулась на тесном заднем сиденье и начала рыться в кармане джинсов, толкнув коленом мать. Та, в свою очередь, толкнула мужчину, сидевшего с ней рядом. На нем была десантная куртка с коричневой окантовкой. Его руки в толстых перчатках баюкали пластиковое ручное креслице со спящим ребенком. Бабушка спросила, обращаясь к таксисту: – Вы знаете, где мы находимся? – У меня же где-то были какие-то деньги, – пробормотала дочь. – Не торопитесь, – сказал, обернувшись к ней, таксист, – счетчик уже выключен. И добавил, обращаясь к бабушке: – Коркоран билдинг. – Правильно. Коркоран билдинг. А Кэрол Корк… – Мама! – Может быть, я смогу достать свой бумажник, – вступил в разговор муж, но, как только он пошевелился, ребенок махнул одетой в рукавичку рукой, и мужчина, который всего три месяца назад стал отцом, застыл. – Это она, – заметила бабушка, указывая на женщину рядом с собой. Ее дочь сначала побледнела, а затем залилась краской. – Она архитектор. Мечтала построить девятигранный дом. И вот мечта сбылась. Это ее первый персональный проект. Арендаторы будут въезжать только завтра, но ее работа уже выдвинута на премию Райта. – Что за премия такая? – поинтересовался таксист. Дочь вытащила долларовую банкноту из заднего кармана. Счетчик показывал четыре доллара восемьдесят пять центов. – Простите? – переспросила бабушка. – Как называется премия, которую она выиграла? – Она называется «Тысяча чертей, мы опоздали»! – Дочь вытащила купюру из кармана блузки, это оказался еще один доллар. – Премия самому одаренному архитектору, – улыбнулась бабушка. – Кажется, что-то слышал об этом, – откликнулся таксист. – Ну конечно же, слышали, – подтвердила бабушка. Отец, он же зять, смеялся – тихонько, чтобы не разбудить спящего сына. Они назвали его Питер Росс: первое имя в честь дедушки по линии матери, а второе – по линии отца. – Но, ребята, сейчас-то вы здесь что делаете? – Торчим в этом чертовом такси! – Дочь вытянула ноги и добралась до последнего необследованного кармана джинсов. – Мы хотим забраться на крышу всей семьей, чтобы увидеть, как первый луч света отразится от этих девяти стен и осветит город! – сказала бабушка. – Она спроектировала это специально таким образом, – доверительно сообщила она шоферу. – Когда она была маленькой девочкой… – Ну мама! – Вы можете прочесть ее имя на табличке в вестибюле, – продолжала бабушка, – Кэрол Коркоран. – Я не могу торчать здесь до обеда. – Какая жалость, – ответила бабушка. – Ах да, дорогая, – обратилась она к дочери, открывая свою внушительную сумочку, которая до сих пор мирно покоилась на ее коленях, – позволь мне заплатить. – Самое время, – пробормотала женщина, недавно добавившая роль матери к ролям дочери, жены, пианистки и архитектора, которые она сочетала в себе до сих пор. – Для чего же иначе нужны матери? Женщины начали выбираться из такси. Бабушка протянула руки, желая взять ребенка, но отец не пожелал расстаться со своим запеленатым сыном и стал выбираться на холодный утренний воздух. Такси медленно отъехало. Кэрол Коркоран повернулась к дверям, эскизы которых она сделала четыре года назад, нажала кнопку интеркома. Пауза. Тонированное стекло должно было задерживать 69,3 процента опасного ультрафиолетового излучения солнца. Кэрол нахмурилась, глядя на темные полосы, образующие букву «X», прижалась лбом к холодному стеклу. Внутри здания, носившего ее имя, пульт службы безопасности выглядел безлюдным. «Точнее, брошенным без присмотра», – подумала Кэрол, мысленно поправив себя: всю жизнь она стремилась выражать свои мысли максимально точно. – Вы создаете нечто прекрасное, – заметила она, обращаясь к родственникам, – а потом приходится отдавать это легкомысленным посторонним людям. – Такова жизнь, – откликнулся ее муж, не перестававший все это время улыбаться. Он, окончив Гарвард, преподавал в средней школе. Кэрол набрала секретный код на входной двери. Дверь, щелкнув, открылась, они зашли внутрь. Стук каблуков эхом отражался от мраморных стен, высокого потолка и полированного стола из алюминия, за которым должна была находиться охрана. – Здесь так спокойно, – гордо сказала бабушка. Кэрол принюхалась: – То ли дым, то ли… Дуновение воздуха исчезло. Она бросила свирепый взгляд на пустующий стол охраны и повела семью к лифтам, нажала… Вспышка. Грохот. Взрывная волна разносит переднюю стену Коркоран-центра. Воскресное январское утро в Нью-Йорке раскололось на миллионы осколков черного стекла.
Нью-Йорк. Январь. Воскресное утро.