На крыше вычурно украшенного мавзолея, с краю, стоял ангел смерти – фигура с протянутыми вперед руками. Мне запомнилось это, потому что в церкви играл орган и кладбище было освещено разноцветными полосками света, падавшими через витражи. Церковь была не очень древняя; этот храм и высокие дома вокруг него построили в лучшие годы викторианского процветания. Площадь святого Мартина. Когда-то этот район считался весьма респектабельным. Теперь это тихий скромный уголок в районе Белсайз-Парка, место красивое и спокойное: здесь женщины не боятся спуститься ночью в магазинчик за углом, а жители не лезут в чужие дела. Я жил в доме № 13, в квартире на первом этаже. Мой поверенный снял ее для меня у своего двоюродного брата, который на полгода уехал в Нью-Йорк. Эта старомодная уютная квартира вполне меня устраивала. Я в то время дописывал очередной роман и почти каждый день ходил в читальный зал Британского музея. В тот ноябрьский вечер, когда все началось, лил сильный дождь. Где-то в начале седьмого я вошел в ворота кладбища и побрел по дорожке среди готических памятников и могильных плит. Я шел под зонтом, но плечи моего плаща все равно промокли насквозь, однако меня это не беспокоило. Я люблю дождь, ночной город, мокрые улицы, убегающие в зимнюю темноту; все это дает мне особое ощущение свободы. В тот день и работалось хорошо, я надеялся, что скоро закончу роман. Я приближался к мавзолею. Ангел смерти мрачно вырисовывался в тусклом свете церковных огней; две мраморные статуи стояли на страже у бронзовых дверей мавзолея – все как обычно, но в тот вечер я чувствовал, что рядом был кто-то третий, и этот кто-то надвигался на меня из темноты. На мгновение я по-настоящему испугался. Но когда этот кто-то вышел на освещенное место, я увидел, что это была молодая женщина небольшого роста, в черном берете и насквозь промокшем плаще. В руке она держала портфель. Лицо бледное, в темных глазах какое-то беспокойство. – Господин Хиггинс? Вы Джек Хиггинс, не так ли? Я сразу понял, что она американка. Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоить нервы. – Верно. Чем могу служить? – Я должна поговорить с вами, господин Хиггинс. Где это можно сделать? Я колебался, не имея особого желания продолжать разговор, но было в этой встрече что-то очень необычное. Я не мог ей отказать. – Я живу здесь неподалеку, – ответил я. – Я знаю, – сказала она. Я все еще был в нерешительности, и она добавила: – Вы не пожалеете об этом, поверьте. Я располагаю сведениями, чрезвычайно важными для вас. – О чем? – спросил я. – О том, что в действительности произошло в Стадли Констабл после известной операции. О многих фактах, которые вам неизвестны. Этого было достаточно. Я взял ее за руку и сказал: – Хорошо, пойдемте ко мне, чтобы не мокнуть тут под дождем, а то еще заболеете и умрете. И там вы мне все объясните.
* * *
С течением времени внутреннее убранство дома почти не менялось. Я говорю о квартире, где я жил. Нынешний владелец сохранил стиль конца викторианской эпохи. Квартира была заставлена мебелью из красного дерева, на окне с выступом – бархатные шторы, на стенах – зеленые с золотом китайские обои с птичками. Если не считать батарей центрального отопления, то единственной уступкой современному образу жизни был газовый камин из нержавеющей стали; казалось, что в нем ярко пылают дрова. – Хорошо тут у вас, – сказала она и обернулась ко мне. Она была еще меньше ростом, чем показалось сначала. Неловко протянула мне правую руку, а в левой все еще сжимала портфель. – Коуэн, – представилась она. – Рут Коуэн. – Давайте плащ, – сказал я. – Я повешу его рядом с батареей. – Спасибо. – Она безуспешно пыталась развязать пояс одной рукой. Я рассмеялся и взял у нее портфель. – Вы позволите? – Я положил портфель на стол и заметил на нем ее инициалы и ученую степень – доктор наук. – Вы доктор наук? – поинтересовался я. Она едва заметно улыбнулась, снимая плащ. – Я защитила диссертацию по новой истории в Гарвардском университете. – Это интересно, – сказал я. – Пойду приготовлю чай... или, может быть, кофе? Она опять улыбнулась. – Уже полгода я занимаюсь научной работой в Лондонском университете. Так что я предпочитаю, конечно, чай. Я прошел на кухню, поставил чайник и достал чашки. Взял сигарету, закурил и, обернувшись, увидел, что женщина стоит у дверного косяка, скрестив руки на груди. – А тема вашей диссертации? – спросил я. – "О некоторых аспектах политики «третьего рейха» во время второй мировой войны". – Интересно. Коуэн... Вы еврейка? – Я отвернулся, чтобы заварить чай. – Мой отец – немецкий еврей. Он пережил Аушвиц, затем ему удалось перебраться в Штаты, но там он умер через год после моего рождения. Я не знал что сказать и произнес то, что говорят все в подобных случаях: – Простите. Какое-то мгновение она смотрела на меня невидящим взглядом, затем повернулась и ушла в гостиную. Я последовал за ней с подносом в руках, поставил его на маленький столик возле камина, и мы опустились в мягкие кресла напротив друг друга. – Наверное, этим и объясняется ваш интерес к «третьему рейху», – заметил я, разливая чай. Она нахмурилась и взяла из моих рук чашку с чаем. – Я всего лишь историк. У меня нет личных мотивов. Меня особенно интересует абвер, немецкая военная разведка. Почему они работали так хорошо и в то же время так плохо. – Адмирал Вильгельм Канарис и его ребята? – Я пожал плечами. – Думаю, в душе ему никогда не нравилось все это, но мы уже не узнаем наверняка, ведь эсэсовцы повесили его в апреле сорок пятого в концлагере Флоссенбург. – Это и заставило меня обратиться к вам, – сказала она, – и к вашей книге «Орел приземлился». – Но это же роман, доктор Коуэн, – заметил я. – Чистая выдумка. – По крайней мере пятьдесят процентов в нем – исторические факты, подтвержденные документально. Вы сами указали на это в предисловии. Она наклонилась вперед, упершись кулаками в колени; в ее позе было что-то свирепое. Я тихо спросил: – Ну хорошо, что же именно вы имеете в виду?
Лондон – Белфаст
