Восточный фронт 1942 год В Сталинграде денек выдался лучше не придумаешь: четырнадцать ниже нуля, полутораметровые сугробы, почти метель. В ближайшее время должно было выпасть еще полтора метра снега, а завтра ожидалось сильное похолодание. На пересечении Тихвинской и Самаркандской улиц, рядом с нефтеналивными цистернами, недалеко от завода «Баррикады» на бульварах не было ни пешеходов, ни машин, хотя из плотно утрамбованных белых берегов торчали ноги, обутые и босые, руки в перчатках и без и даже одна-две головы. Тут – дохлая собака, там – мертвая старуха. Небо было низким, серым, угрожающим; в нескольких милях над северной окраиной Спартаковки поднимались столбы дыма – свидетельства яростных столкновений. Подбитый бронетранспортер, в целях маскировки выкрашенный в белый цвет, лежал на боку с перебитой гусеницей, рассыпав по мостовой стальные опорные катки. Экипаж или покинул машину, или давным-давно был сожран одичавшими собаками и крысами. Чуть дальше ржавел Т-34 без башни – так и не успевший сменить темно-зеленое летнее обмундирование, как предположительно и его экипаж. По обеим сторонам обеих улиц дома превратились в развалины и напоминали лабиринт, загадочную мозаику из битого кирпича, искореженной стали, почерневших стен и искромсанных машин. В этом лабиринте маленькие группы людей охотились друг на друга, устраивая засады, время от времени звучали очереди винтовочного или пулеметного огня, взрывалась граната, русская или немецкая. Изредка над головой с ревом проносился самолет, штурмовик Ил-2 или «лапотник» , подобно хищной птице, выискивающей, кого бы убить и съесть. Но на какое-то время на перекрестке воцарилась тишина, хотя снежные хлопья сыпались сплошной пеленой, кружась на ветру, прикрывая пятна крови, выпотрошенные человеческие внутренности, фекалии, заглушая крики тех, кто лишился ноги или мошонки, – сплошное одеяние безжалостной, ожесточенной войны, ведущейся лицом к лицу на ледяном холоде, под тончайшей паутиной шелковистого инея. Впрочем, один человек чувствовал себя вполне тепло и уютно. Он распластался на полу того, что когда-то было 32-й квартирой дома номер 27 по Самаркандской улице, образцовой советской постройки, у которой теперь недоставало крыши и нескольких стен. Этот человек лежал на животе на трех матрасах, под тремя одеялами. Его лицо для защиты от обморожения было намазано цинковой мазью, две пары теплых перчаток согревали руки, белый капюшон покрывал почти всю голову, а шарф закрывал рот и нос, так что виднелись только глаза, черные за темными стеклами очков, защищающих от снега. Каждые полчаса рядовой крадучись поднимался по лестнице и засовывал под одеяла грелку, только что наполненную из котла с кипящей водой двумя этажами ниже. Человека, распластавшегося на полу, звали Гюнтер Рамке, и он был оберфельдфебелем третьего батальона второго полка 44-й пехотной дивизии 11-го корпуса германской 6-й армии под командованием Паулюса, которой противостояла 13-я гвардейская стрелковая дивизия 62-й армии под командованием Чуйкова, а вдалеке звучала канонада операции «Уран». Жуков отчаянно стремился окружить Паулюса, чтобы затем уничтожить его вместе с трехсоттысячным войском. Однако все это не имело никакого значения для оберфельдфебеля Рамке, воображение которого не рисовало никаких картин помимо той, что была видна в оптический прицел «Хеншольдт-Диалитан» с четырехкратным увеличением, установленный на скобе его винтовки «Маузер-К98к». Он был снайпер, и он охотился на снайпера. Вот и все. Русский появился здесь несколько недель назад – очень талантливый стрелок, умеющий подкараулить добычу, и уже успел уложить семерых, в том числе двух офицеров СС. Считалось, что раньше этот тип работал в районе завода «Баррикады» и, возможно, на Мамаевом кургане. Ему нравилось убивать эсэсовцев. Не то чтобы Рамке питал особую любовь к СС – напротив, выросший на ферме, он считал черные мундиры нелепыми, годными только для театра или кино, а в политике понимал только то, что в восемнадцатом отечество заморили голодом, добиваясь покорности, после чего отымели Версальским договором. Однако Рамке был хорошим солдатом, метким стрелком (двадцать девять уничтоженных целей), и у него имелось задание, которое он намеревался выполнить. Это обрадует капитана, и всем в роте станет легче жить, как это бывало во все времена во всех армиях мира, когда капитан был счастлив. Гюнтер понимал, что игра приобрела новое измерение, с каким ему еще не приходилось сталкиваться. Обыкновенно ты выслеживаешь, подкрадываешься, забираешься вверх или проваливаешься вниз, и рано или поздно появляется тип с винтовкой Мосина-Нагана или русским «томми» , и тогда остается только изготовиться, задержать дыхание, упереть оружие в кость, а не в мышцу, навести перекрестие на середину тела и плавно надавить на спусковой крючок. После чего тип спотыкается и падает, или отступает назад и падает, или просто падает, но все обязательно заканчивается падением. Плюх на землю, поднимая пыль или снег, а дальше вечная тишина, известная одним лишь мертвым. Но фрукт на противоположной стороне улицы был лучше некуда. Поэтому новое правило гласило: ни в коем случае не шевелиться. Необходимо изображать свежего покойника. Нельзя поднимать взгляд или осматриваться по сторонам. Поле зрения и есть поле боя, и занимает оно всего шагов тридцать с расстояния двести пятьдесят метров. Нужна строжайшая дисциплина. Винтовка заряжена и на боевом взводе, поэтому не будет обычного ритуала передергивания затвора – голова кивает вверх и вниз, локти разлетаются в сторону – это запросто может стоить жизни. Теперь игра именуется терпением. Противник сам к тебе придет. Нужно только его дождаться. Вероятно, Гюнтер был создан для этого ремесла, полуграмотный и начисто лишенный способности проецировать себя на пространство и время. Идеальный снайпер: что есть, то есть; ему не требовались размышления, иллюзии, любопытство, фантазии. Он наблюдал за пятым и шестым этажами изрядно потрепанного жилого дома на противоположной стороне улицы, за перекрестком с круговым движением, на котором сохранились стоящие на пьедестале ноги памятника какого-то важного для русских деятеля. Если вражеский снайпер окажется в этой тесно ограниченной вселенной, Гюнтер выстрелит и убьет его. Если же он спрячется на один этаж выше или ниже или в соседнем окне справа или слева, они никогда не встретятся друг с другом. Такое вот хитрое дело. Ждать, ждать, ждать. В конце концов мучения закончились. Гюнтер был убежден в том, что в темном конце квартиры, наблюдаемой в прицел, появилось пятно, более густое и более четкое, чем то, что виднелось там несколько часов назад. И он убедил себя в том, что увидел движение. Просто Гюнтер не был уверен наверняка, а если он выстрелит и никуда не попадет, то выдаст себя и завтра ему придется начинать все сначала. Гюнтер не хотел всматриваться в прицел слишком пристально. Напряжение глаз и усталость ведут к зрительным галлюцинациям, и, если дать себе волю, можно увидеть в этой квартире самого Джо Сталина, уплетающего сардины и вытирающего свои грязные крестьянские руки о френч. Прекрасно зная это, Гюнтер каждые несколько секунд закрывал глаза, чтобы дать им отдохнуть. Но каждый раз, когда он их открывал, все больше убеждался в том, что в темноте появилась новая тень. Это мог оказаться самовар на полу, или каркас стула, проигравшего единоборство с минометной миной, или даже труп бывшего жильца, но не исключено, что это мог быть человек, распростертый на полу, точно так же держащий наготове винтовку и прильнувший глазом к окуляру оптического прицела. Мешало и то, что изредка солнечный луч, пробившись сквозь тучи, на мгновение проникал в комнату, освещая ее как раз над тем местом, где затаился предполагаемый противник. Всякий раз, когда это происходило, Гюнтер терял сосредоточенность, лишался способности видеть, и ему приходилось моргать, отводить взгляд и ждать, когда пройдет краткий миг ослепления. Но себя Гюнтер чувствовал в безопасности. Снайперы-иваны пользовались оптическими прицелами ПУ с трех с половиной кратным увеличением, а это означало, что даже если враг следит за ним, детали будут такими нерезкими, что четкой картинки не получится – только не на двухстах пятидесяти метрах, а это все, на что годится винтовка Мосина-Нагана с таким прицелом. Поэтому Гюнтер чувствовал себя невидимым, даже немного богоподобным. Более высокое разрешение оптического прицела давало ему достаточное преимущество. Он подождет еще немного. Низкое солнце скоро скроется и наступит полная темнота. Оба противника, если второй противник тут, дождутся, когда это произойдет, после чего осторожно уйдут, чтобы вернуться завтра утром. Но Гюнтер принял решение выстрелить. Он провел в этой чертовой квартире уже целую неделю и сейчас убедил себя в том, что увидел что-то новое, появившееся здесь около трех часов дня, и это мог быть только… Гюнтер закрыл глаза. Досчитал до шестидесяти. – Гюнтер, осталось совсем мало времени, – окликнул его пехотинец, высовываясь с лестничной площадки. – Вода горячая еще нужна? – Тсс! – остановил его Гюнтер. – Ты собираешься стрелять! Может быть, мы уйдем отсюда пораньше. После чего солдат скрылся, понимая, что если и дальше будет отвлекать снайпера, то лишь навредит всем. Тем временем Гюнтер приготовился выстрелить. Он осторожно занял нужное положение, методично работая от пальцев на ногах до головы, фиксируя суставы, находя нужные углы для конечностей. Рамке делал микроскопические перемещения, выстраивая каркас из костей за прикладом своей четырехкилограммовой винтовки калибра 7,92 миллиметра, покоящейся на мешке с песком, сдвигая рычажок предохранителя, высовывая указательный палец правой руки из оболочки двух перчаток через специальные прорези. Гюнтер ощутил холод спускового крючка, почувствовал, как кончик пальца прикоснулся к нему, как спусковой крючок двинулся назад, оказывая небольшое сопротивление, и, наконец, дошел до границы перед выстрелом. В этой точке Гюнтер представлял собой один широко раскрытый глаз, получающий через стекла «Хеншольдт-Диалитана» изображение, увеличенное в четыре раза. Он навел перекрестие на центр тени. Чуть выдохнув, усилил давление на спусковой крючок, чувствуя, что тот вот-вот сорвется, и тут увидел вспышку. Пуля попала Гюнтеру по нисходящей траектории в правое плечо, раздробив переплетение костей, хотя и не задев крупные артерии и кровеносные сосуды. Она не стала смертельной. Больше того, она спасла Гюнтеру жизнь: плечо оказалось настолько непоправимо изуродовано, что той же ночью Рамке эвакуировали из Сталинграда – одного из последних, кому удалось выбраться из «котла», полного несчастных солдат Паулюса. Гюнтер дожил до восьмидесяти девяти лет, в достатке и благополучии, и умер в окружении внуков в своем доме в Баварии. Однако в тот момент ему показалось, будто кто-то с размаха обрушил на него десятикилограммовую кувалду, оторвав от пола, развернув, отбросив назад. Гюнтер почувствовал, что непроизвольно выстрелил в ответ на ранение, однако у него не было сомнений в том, что этот выстрел, судорожный и дерганый, не имел никаких шансов поразить цель. Оглушенный болью, он быстро пришел в себя и попытался перезарядить винтовку, но, разумеется, сразу же обнаружил, что рука из-за уничтоженного плеча больше не работает. И все же, повинуясь снайперскому инстинкту, щека вернулась к прикладу, глаз прильнул к окуляру оптического прицела. Так получилось, что его противник, сделав выстрел, встал, собираясь уходить, как раз в тот момент, когда шальной луч солнца пронзил комнату. Фигура поднялась на ноги и обернулась, капюшон спал, и Гюнтер увидел сверкнувшие в лучах солнца светлые волосы, яркие, словно золото. И тотчас же снайпер исчез. К Гюнтеру подбежали люди, наложили шины и повязки. Принесли носилки, но Гюнтер произнес так, чтобы его услышали все, кто хотел слушать: – Die weisse Hexe! Белая Ведьма. ------------- "Скачайте книгу в нужном формате и читайте дальше"
Восточный фронт 
