Когда Алехандро Санчесу последний раз довелось читать на том языке, каким написана лежащая перед ним рукопись? Спросонья вспомнить никак не удавалось. «В Испании… — подумал он. — Нет, во Франции, когда я впервые оказался здесь. Ах да, — вспомнил он, — это было в Англии. Письмо отца, которое он оставил, когда мы спасались бегством». Он силился мысленно вернуться в то время, сорвать завесу лет, поскольку под горькой мудростью зрелости скрывалась свежая пылкость мальчика, каким он был в пору, когда под испытующими взглядами родных изучал эти буквы при свете свечи. Он получал удовольствие от этого занятия, хотя сверстники его роптали. «Что толку заучивать все это? — говорили они. — Скоро нас все равно заставят говорить по-испански». «Если не убьют прежде», — думал он тогда. С первой страницей было покончено, буквы наконец сложились в слова. Он почувствовал гордость, столь знакомую по воспоминаниям о том маленьком мальчике, и страстное, никогда не умирающее желание похвалы. До самой глубины своей бессмертной души он хотел продолжать, однако смертное тело, похоже, было полно решимости лишить его этого удовольствия. Что будет дальше? Он проснется в холодной лужице собственной слюны, с промокшей рукописью под щекой? Или, пока он спит, уронив голову на грудь, свеча догорит и воск закапает страницы? Нельзя допустить ни того ни другого. Он вернулся к рукописи и перечитал то, что только что перевел. Символы, чистейшим золотом аккуратно выведенные на странице, читались справа налево. «Еврей Авраам, принц, жрец, левит, астролог и философ, ко всем евреям, гневом Господа рассеянным среди галлов, с пожеланием здоровья». Страницы сии, утверждал аптекарь, таят в себе великие секреты. И только огромная нужда, уверял этот мошенник, заставляет его расстаться с таким сокровищем. Услышав это, молодая женщина, которая называла Алехандро Санчеса «père», достала из кармана юбки золотую монету и обменяла ее на книгу. Недаром, значит, он настаивал на том, чтобы она всегда носила золото с собой, если ей случится отправиться куда-то одной. На этот раз Алехандро послал ее в аптеку за травами, а вернулась она с листками совсем другого рода. Она понимала, что это будет значить для него. Он бросил взгляд на женщину, спящую у противоположной стены маленького дома, где они сейчас жили, улыбнулся и пробормотал: — Значит, я хорошо тебя учил. Молодая женщина зашевелилась. Зашуршала солома, и мягкий голос произнес нежно, но с укоризной: — Père? Ты все еще не спишь? — Да, дитя, — ответил он, — твоя книга не отпускает меня. — Я больше не дитя, père. Называй меня «дочка» или по имени, как тебе больше нравится. Но не «дитя». И это твоя книга, хотя я начинаю жалеть, что купила ее для тебя. Ложись-ка спать и дай глазам отдохнуть. — Мои глаза и так слишком много отдыхают. Они изголодались по тому, что написано на этих страницах. И не стоит жалеть об этой покупке. Она приподнялась на локте и потерла лицо, прогоняя сон. — Нет, я буду жалеть, если ты не внемлешь собственному предостережению о том, что долгое чтение губит глаза. Сквозь полутьму он вглядывался в лицо молодой женщины, ставшей такой прекрасной, такой решительной, сильной и справедливой. Сейчас в ее облике оставался лишь легкий налет детского, но вскоре, понимал Алехандро, и это исчезнет — вместе с невинностью. Однако пока девичий румянец все еще цвел на ее щеках, и Алехандро втайне желал, чтобы он сохранился как можно дольше. «Она стала совсем взрослой», — вынужден был признаться он самому себе. И понимание этого вызвало знакомое чувство, природу которого ему никогда не удавалось выразить словами, хотя, как он думал, «беспомощная радость» было ближе всего. Это чувство притаилось в его сердце с того самого дня десять лет назад, когда судьба вручила ему эту малышку, чтобы он вырастил ее; и становилось все отчетливее по мере того, как выяснялось, что, несмотря на все свои обширные знания, он подготовлен к этой роли не лучше любого необразованного простолюдина. Некоторые мужчины, казалось, каким-то образом знали, что и когда делать, но он не мог похвастаться, что выполняет родительские обязанности с естественной непринужденностью. Ему казалось, это жестокая шутка Бога — что «черная смерть» скосила так много женщин, ведь именно они наряду с врачами трудились, облегчая страдания своих умирающих мужей и детей, и поэтому во множестве погибали сами. Алехандро предпочел бы, чтобы умерло больше священников. Выживали в основном те, кто ради самосохранения запирался и не выходил из дома, пока их самоотверженные собратья гибли, помогая людям. И таких, кто думал лишь о самом себе, было оскорбительно много. Он делал для девочки все, что мог, в одиночку, без жены, поскольку не хотел пятнать память о женщине, которую любил в Англии, женитьбой по расчету. И Кэт никогда не жаловалась на недостаток материнской заботы. Сейчас она стояла на пороге прелестной женственности и была готова в любой момент перешагнуть через него. Выросшая без материнской ласки, под опекой беглого еврея, она каким-то образом превратилась в ангельское создание, внушающее благоговение. Прекрасное создание заговорило снова. — Пожалуйста, père, умоляю, прислушайся к голосу разума. Ложись спать. А иначе, когда ты состаришься, мне придется читать тебе. Эти слова заставили его улыбнуться. — Может, Бог в своей мудрости дарует мне долгий век, я доживу до этого, и ты тогда все еще будешь со мной. — Он бережно закрыл рукопись. — Однако ты права, нужно поспать. Меня так и тянет прилечь. Он отодвинул книгу в сторону, чтобы не закапать ее воском, оградил рукой пламя свечи и вдохнул, чтобы задуть ее. И тут в дверь постучали. Обе головы одновременно повернулись на стук, и Кэт испуганно прошептала: — Père? Кто… — Ш-ш-ш, дитя… молчи, — прошептал он в ответ, замерев в кресле. Стук повторился. Потом послышался мужской голос, полный решимости. — Умоляю, мне требуется помощь целителя… аптекарь послал меня сюда. Алехандро бросил тревожный взгляд на Кэт, которая сидела на соломенной постели, дрожа и натянув до подбородка шерстяное одеяло. Наклонившись к девушке, он прошептал: — Откуда он узнал, что я целитель? — Он… Он думает, что это я целитель! — Что за чушь? — Надо же мне было что-то наплести аптекарю, père! — отчаянным шепотом ответила она. — Он так и сыпал вопросами. И это вовсе не чушь — ты сам учил меня искусству исцеления. Чтобы удовлетворить его любопытство, я и сказала, что я… — Целительница! — снова послышалось из-за двери. — Пожалуйста! Заклинаю, откройте! Нам необходима ваша помощь! Алехандро хотелось просто отечески пожурить ее, погрозить пальцем, сказать, чтобы никогда больше не вела себя так глупо, — и покончить с этим. Так бы и произошло, если бы не незнакомец за дверью. — Почему ты ничего мне не рассказала? — спросил он. — Я подумала, что в этом нет нужды, père, — торопливо объяснила она. — Когда аптекарь спросил, зачем мне травы, я сказала, что училась искусству исцеления. Поэтому он и показал мне книгу. Клянусь, я ни словом не обмолвилась о тебе. Он увидел испуг в ее глазах и понял, что она боится его. Печальное открытие, заставившее его устыдиться. Ее усилия были направлены на то, чтобы, приобретя книгу, доставить ему удовольствие, но при этом никак не выдать его. Возмущение Алехандро угасло. — Ладно. Что сделано, то сделано, — сказал он. — Нужно подумать, как нам поступить теперь. Кэт отбросила одеяло и поднялась с соломенного тюфяка, вздрагивая в своей тонкой сорочке. Найдя шаль, она закуталась в нее. — Можно просто не обращать внимания… — прошептала она. — Дверь вон какая прочная. В конце концов он сдастся и уйдет. Снова послышался стук, еще настойчивей. Они испуганно переглянулись. — Если его преследуют, ему некуда уйти. — Тогда давай откроем и прогоним его! — еле слышно ответила Кэт. — Может, так легко от него не отделаешься. — Я скажу ему, что не могу помочь, и все. Он поймет, что настойчивостью тут ничего не добьешься. Снова стук, и вслед за ним умоляющий голос. — Целительница… пожалуйста, откройте! Я не причиню вам вреда… у меня тут раненый! — Подождите немного, сэр! — ответила Кэт, лишая себя таким образом возможности затаиться. Заметив изумленное выражение на лице Алехандро, она прошептала: — Он говорит как человек образованный. Он не разбойник. — Это не означает, что он не способен причинить вред. Или выдать нас. Какой-нибудь крестьянин вряд ли знает, что нас ищут. Другое дело, человек образованный. Они перешептывались торопливо, охваченные паникой. — Но к чему такие ухищрения? Разговоры о раненом? Почему бы просто не захватить нас, и дело с концом? Раненый… работа для его рук. У Алехандро ожили инстинкты целителя, и все остальное отступило. В последнее время руки у него часто трепетали от желания заниматься привычным делом. И ведь не исключено, что этот человек действительно пришел сюда только потому, что ему требуется помощь. Сердце Алехандро возликовало. Он кивнул в сторону двери и прошептал: — Бог не допустит, чтобы мы пожалели о сделанном. Незнакомец между тем продолжал колотить в дверь и молить о помощи. — Целительница! — Ложись на свой тюфяк, père, — прошептала Кэт, — и накройся, чтобы он тебя не разглядел. Я сама поговорю с ним. — Я не допущу, чтобы ты разговаривала с этим человеком наедине… — Прошу тебя, успокойся! Ему нужна Целительница, ее они получат. Притворись немощным… если мне понадобится твоя помощь или совет, я скажу, что должна поухаживать за тобой. Встану рядом на колени, и мы пошепчемся, он ни о чем не догадается. — Ладно. Когда это ты успела стать такой сообразительной и смелой? — Он обнял ее, испытывая тоску по той девочке, которой она когда-то была. — Да поможет нам Бог. Он с неохотой отпустил ее. Подняв повыше свечу, она вглядывалась в лицо стоящего на пороге человека, никакого не дьявола, как она ожидала, а испуганного, растерянного — и совершенно незнакомого; она определенно не встречала его ни в соседней деревне, ни во время их недавнего путешествия в Париж. А между тем внешность у него была приметная, она наверняка запомнила бы его, если бы видела раньше. Его фигура почти целиком заполнила дверной проем. Чувствуя, что он рвется войти, Кэт, собрав все свое мужество, решительно преградила ему дорогу. По виду незнакомец был моложе отца, но старше ее самой, рыжеволосый, с умным, цепким взглядом и высоким лбом. Его одежда не свидетельствовала о бедности, но была в беспорядке и испачкана, так же как и волосы. Складывалось впечатление, что совсем недавно он участвовал в схватке. На его настойчивость она ответила полным решимости взглядом. — Сэр, аптекарь преувеличил мои умения, и я не… Не дослушав, он оттолкнул ее в сторону и перетащил через порог волокушу, на которой лежали два человека — тяжелая ноша даже для мужчины гораздо более сильного. — Они ранены! Помогите им! Он наклонился к своим товарищам, один из которых корчился и стонал от боли. С его губ слетали слова: — Гильом… Помоги мне, Гильом… Он проткнул меня… насквозь… — Дайте света… ничего не разглядеть, — властным голосом обратился незнакомец к Кэт. Она подняла повыше свечу, а он откинул одеяло, которым были накрыты раненые. Увидев то, что скрывалось под ним, она часто, тяжело задышала и забормотала молитву. Грязная, разорванная одежда обоих мужчин пропиталась кровью. На первый взгляд было невозможно сказать, чья это кровь, обоих или только одного раненого. — Господь Всемогущий! — воскликнула Кэт. — Что, где-то был бой? — Она испуганно посмотрела на того, кого назвали Гильомом. — Рядом англичане? Незнакомец бросил на нее подозрительный взгляд. — Целительница, хотя, клянусь, вы слишком молоды для такого звания, с этими добрыми людьми разделались не псы-англичане, а солдаты Карла Наваррского, наши же соотечественники! Испытывая острое чувство облегчения, она услышала, что Алехандро окликнул ее. Гильом мгновенно повернулся на голос, положив руку на рукоять пристегнутого к поясу ножа. Это мой père, — торопливо объяснила Кэт. — Он нездоров. Она метнулась к тюфяку Алехандро и опустилась рядом с ним на колени. — Будь осторожна, — зашептал Алехандро, — тут, возможно, кроется опасность… — Что мне делать? Он говорит, это не англичане. — Никогда не знаешь, откуда могут появиться шпионы Эдуарда. Один из раненых застонал. Кэт поднялась, собираясь вернуться к ним, но Алехандро удержал ее, схватив за край шали. — Постой! Не предпринимай ничего, сначала посмотри, что он будет делать. — Целительница! — окликнул ее Гильом. — Что вы там застряли? Идите сюда немедленно! — Мой père… — начала она, но стоны раненых заглушили ее слова. Алехандро не мог больше этого выносить. Бормоча проклятия, он отбросил одеяло, встал, подошел к раненым и опустился рядом с ними на колени. — Посвети мне! Гильом удивленно посмотрел на лекаря, потом перевел взгляд на его дочь. — А вы не такая уж неумелая, — сказал он. — Смотрите, какое чудо сотворили с больным отцом, целительница. — Последнее слово он произнес с нескрываемой издевкой. — Хотя, может, мне сразу следовало обратиться к нему, а не к вам. Окончив осмотр раненых, Алехандро резко встал и вытянул измазанную кровью руку. За долгие годы Кэт усвоила, что это означает, и дала ему тряпку. Он вытер руку и повернулся к молодому человеку. — Может, вам и впрямь следовало сразу обратиться ко мне, но это не означает, что вы можете разговаривать с моей дочерью в таком тоне. Они стояли, сверля друг друга взглядами. Ни один не хотел уступать, и все же первым сдался незнакомец. — Я не хотел никого обидеть, — сказал Гильом Каль, — как не хотел причинить никому вреда. Я пришел к вам в надежде на помощь, рассчитывая найти всего лишь целительницу. Ваши дела меня не касаются. Мне нельзя попадаться кому-нибудь на глаза, поскольку все в округе знают меня, а, как вы сами видите, ночь выдалась… нелегкая. — Он кивнул в сторону своих товарищей. — Буду благодарен за все, что вы или ваша дочь сделаете для этих двоих. — Он сглотнул. — Вы ведь уже осмотрели их. Что скажете? Алехандро слегка расслабился, бросил окровавленную тряпку на стол, взял Гильома за локоть и увел в дальнюю часть комнаты, чтобы раненые не могли их слышать. — Один выживет, хотя придется отнять ему руку. — Вы сможете сделать это? Алехандро кивнул, медленно и устало. — Я лекарь. Каль с искренним удивлением воззрился на него. — Тогда вы хорошо сумели затаиться, сэр. Мне сказали, что поблизости нет ни одного лекаря. — Не слишком хорошо, по-моему, раз вы сумели найти меня. В противном случае вам пришлось бы самому отнять ему руку, можете не сомневаться. — Не думаю, что способен на такое, — с сомнением ответил Каль. — А что второй? Алехандро вздохнул и медленно покачал головой. — Скажите, вы человек милосердный? Гильом вскинул подбородок, словно его оскорбили. — Даже чересчур. — Тогда явите милосердие этому второму, убейте его быстро. Он проживет не больше нескольких часов, и, поверьте, это будет мучительная агония. У меня достаточно опия для того, кому придется отнять руку, но чтобы облегчить страдания другому, его не хватит. Быстрый, сильный удар меча — вот лучший способ избавить его от них. Явно нервничая, Гильом глянул туда, где Кэт хлопотала над ранеными: вытирала пот, умывала лица холодной водой. — У вас нет яда? — негромко спросил он. Алехандро посмотрел ему в глаза и распознал в них то выражение, которое часто видел, глядясь в зеркало: выражение страха и неуверенности человека, за которым гонятся. Он решил, что ничего не потеряет, ответив честно. — Я обучен искусству исцеления и дал клятву никому не причинять вреда. Теперь уж и не упомню, сколько раз я нарушал ее, но сейчас делать этого не собираюсь. Я не разбираюсь в ядах. Об этом лучше спросить аптекаря. Или алхимика. Это их дело, не мое. — Я не хотел обидеть… — Я и не обиделся. Этот человек ваш друг или я не прав? Гильом с убитым видом опустил взгляд. — Да. И очень достойный. — Тогда будьте и вы достойны его дружбы. Убейте его. На лице Гильома возникло выражение ужаса. — В сражениях я убил немало солдат, но чтобы своего… Я видел, как это делается, но не уверен, что смогу… Алехандро протянул руку и мягко коснулся ею груди Гильома, прямо над сердцем. Тот замер, но не отодвинулся. — Приставьте меч горизонтально между вот этими ребрами, — нажатием пальцев Алехандро отметил нужное место, — а потом нанесите один быстрый удар. Гильом Каль вздрогнул, как если бы меч вонзился между его собственными ребрами. — Метод тот же, как если убиваешь кабана или другого крупного зверя, — с сочувствием продолжал Алехандро, — хотя, думаю, вам неприятна эта мысль. — Он посмотрел Калю в глаза. — Но нужно поторопиться. Как только душа умирающего отойдет к Богу, мы сможем вплотную заняться живым. Понимая, что Алехандро прав, рыжеволосый воин кивнул. Они подняли с волокуши того, кого рассчитывали спасти, и положили на стоящий в центре комнаты стол. Алехандро вручил Гильому окровавленное тряпье и прошептал: — Прежде чем нанести удар, оберните меч, чтобы впиталась кровь. Когда будем отнимать второму руку, крови тут и без того будет предостаточно. Давайте, быстро, или мы потеряем обоих. Гильом Каль стоял над своим смертельно раненным товарищем, с тряпкой в одной руке, мечом в другой. Когда он приставил кончик меча к груди умирающего, его глаза наполнились слезами. Он перекрестился и со всей силой надавил на меч. Несчастный дугой выгнул спину и резко выдохнул, но не издал ни звука, просто обмяк. Из открытого рта потекла струйка крови. Алехандро сочувственно кивнул и сказал: — Вы поступили мужественно. Это достойная смерть. Оттащите его в сторону; мне понадобится ваша помощь. Потрясенный Гильом сделал, как ему было сказано, и вернулся к столу, за которым уже трудились Алехандро и Кэт. Они срезали рукав, обнажив искалеченную руку, и пытались замедлить кровотечение, крепко перетянув предплечье обрывком рукава. Теперь кровь не фонтанировала, а вытекала тонкой струйкой; тем не менее кожа выглядела ужасно бледной. — Времени у нас мало, — заговорил лекарь. — Я дал ему опий, но его действие не продлится долго. Кое-что он все же будет чувствовать, поэтому вам придется навалиться ему на грудь, чтобы он не дергался. — Он коснулся губ пациента ручкой деревянной ложки, и тот инстинктивно прикусил ее. — Кричите, если так вам будет легче, только не выплевывайте деревяшку. Тогда никто снаружи вас не услышит. Я постараюсь сделать все как можно быстрее. — Он коснулся лба испуганного воина. — Бог да не оставит вас. Гильом прижимал раненого к столу, но смотреть в исполненное ужаса лицо товарища у него не хватило мужества. Бесцельно бродя, его взгляд наткнулся на лежащие на краю стола инструменты; тоже не слишком приятное зрелище. Ему не раз приходилось видеть, как похожего вида предметы использовали, чтобы с медленной, намеренной жестокостью истязать человека. Лекарь, однако, действовал быстро и явно более умело, чем ожидал Каль; поразительно, но раненый не дергался. В конце концов он потерял сознание, за что Гильом безмолвно вознес благодарственную молитву. — Вот и все. — Алехандро коснулся плеча Гильома. — Больше можете его не держать. Он отошел к камину, вытащил лежащий на раскаленных углях железный стержень и прижал мерцающий кончик к кровоточащему обрубку. Послышалось шипение, в воздухе распространился тошнотворный запах, и все трое отвернулись. Сделав прижигание, Алехандро полил почерневший обрубок вином и наложил повязку из чистой тряпки. Закончив операцию, он сел на лавку и закрыл лицо руками. Несколько раз глубоко вдохнул, посмотрел на двух других и сказал: — Здесь воздух плохой. — Он подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул наружу. — Все еще темно. — Он поманил к себе Гильома и Кэт. — Пошли на улицу, прочистить мозги. Вслед за отцом девушка вышла в ночную прохладу. Алехандро обнял ее за плечи. Гильом чувствовал, что эта близость помогает им обоим успокоиться. Сквозь бархатистую тьму ночи он видел лишь их силуэты и удивился, только сейчас заметив, что молодая женщина выше мужчины, которого называла отцом. Она расплакалась, уткнувшись ему в плечо, а он успокаивающим, отеческим жестом гладил ее по волосам. И хотя недавние события привели Гильома Каля в состояние, когда обычные мысли казались чем-то почти противоестественным, он не мог не удивиться тому, насколько эти двое не похожи.
Когда Алехандро Санчесу последний раз довелось читать на том языке, каким написана лежащая перед ним рукопись? Спросонья вспомнить никак не удавалось.