Грязь ударялась о крышку его гроба, а Уайти Доббса одолевал смех. Совсем не весельчак по натуре, он и сам был удивлен тому, что в такой ситуации продолжал хихикать, даже слыша глухие удары. Вначале гроб сильно вздрагивал, но затем осел, и звук стал удаляться, постепенно переходя в неясный шум, который становился все слабее, слабее, пока не наступила тишина. Тихо, как в могиле. На сей раз он громко расхохотался, сотрясая тишину, царившую вокруг, но звук его голоса волной ударил ему в грудь, напоминая об ограниченности пространства. Уайти зажал руками рот, чтобы удержать смешок, проклиная себя за потерю бдительности. Приди в себя. Не трать понапрасну кислород. С неуверенностью новорожденного юноша исследовал свой тесный мир. Голова покоилась на тонкой подушке; мертвенно-белые волосы касались стенок гроба. Ступни находились в нескольких сантиметрах друг от друга. Подбитые тканью и кружевом боковые стенки слегка давили на плечи. Небольшое пространство над головой. Это все, что было отведено телу… его телу. И как только смерть примиряется с таким положением? Должно быть, отлично. Никто раньше не жаловался. Стоило бы предложить высечь на воротах кладбища Перкинсов: «Восемьсот погребенных – и ни одного недовольного». Смех снова прорвался наружу, сдавливая горло, мешая дышать, захлестывая, как рвотная масса. Он старался удержать его, но подавился, фыркнув. Терпение, терпение. Он моргнул, чтобы убедиться, что глаза его открыты. Мрак. Самая непроглядная тьма, какую ему доводилось когда-либо видеть. Хотя разве можно видеть темноту? Он протянул руку к крышке гроба – она нависала в нескольких сантиметрах, совсем неразличимая… но такая непостижимо близкая. «Нет, я не вижу ее, а значит, ее нет», – решил он. Так легко обмануть себя в темноте. Или сойти с ума. Смешок. Терпение. Несмотря на некоторое неудобство, он сумел протиснуть правую руку в карман джинсов. Его пальцы скользнули по гладкой деревянной рукоятке ножа. И с этим прикосновением к нему вернулось самообладание. Не все так плохо, вовсе не все так плохо. Ему было всего лишь семнадцать, но он уже сталкивался с настоящим страхом лицом к лицу. Он смотрел в его налитые кровью глаза, чувствовал его зловонный дух. Ха, все было не так уж плохо. Он вытащил нож из кармана, нежно ощупывая его контуры пальцами, как мужчина, ласкающий грудь женщины. Мысленно он следил за своими движениями, как будто видел рукоятку вишневого дерева, покрытую кроваво-красным лаком, с хромированными шариками по бокам. На рукоятке была небольшая плоская кнопка. Он нажал на нее. Клик. Флип. Клик. Флип. Не лучшее развлечение, если слеп и заключен в гроб, как мертвец, но он не испытывал волнения. Он хорошо был знаком с этим лезвием. «Как подросток со своим членом», – сказал бы его отец. Хотя вряд он сказал бы так, узнав, что сын не умер, но похоронен по собственной воле. Смешок. Это молниеносное лезвие было его лучшим другом, защитником и наставником. Оно никогда не причиняло ему боли. И может быть, когда все закончится, он закатит ему настоящий пир, даст ему почувствовать вкус нахальной и испорченной богатенькой дурочки. Была в колледже одна изнеженная дрянь, на которую он одно время положил глаз. Может быть, она будет следующей? Да, точно, следующей. Он громко захихикал. Интересно, они уже ушли? Где же они, эта четверка его новых друзей? Закончили? Нет, яма была очень глубокой, около двух метров. Они, наверное, еще наверху. Он просто больше их не слышал. Потеют себе, сбрасывая всю эту грязь в могилу. Он подумал о них – этих детишках богатых родителей, в дорогих ботинках и с пятидолларовыми стрижками, роняющих свой пот на его могилу. А чем же он был занят, пока эти неженки работали, занимались физическим трудом, наверное, первый раз за всю свою жизнь? Да ничем. Просто лежал здесь по соседству с червями, безмолвный и неподвижный, как настоящий мертвец, в то время, как ребятки все еще … живы. Он больше не мог сдерживаться – смех выплескивался волнами. Джон Эванс бросил последнюю лопату земли на свежую могилу, после чего разровнял поверхность обратной стороной. Трое остальных стояли в молчании. Несмотря на то, что они работали по очереди, все четверо смертельно устали. Джон достал носовой платок из заднего кармана, промокнул лоб и посмотрел на небо, с которого уползали последние красные щупальца заходящего солнца. Его двоюродный брат Мейсон достал пиво из охладителя и припал к банке. – Чертово дельце, – сказал он, сделав большой глоток и рыгнув. – Чертово дельце. – Проклятие! Я не могу поверить, что мы сделали это, – заметил Клайд Уоткинс. – На самом деле мы это сделали. Клок спутанных рыжих волос упал ему на лоб. Он рукой откинул их назад. – Мы? – Мейсон фыркнул. – Черта с два. Почти все время работали я и Джон. – Эй, разве я не помогал? – Клайд счищал грязь со штанов. – Ты только скулил всю дорогу. – И что? Конечно, я же не привык рыться в грязи, как свинья. Пристрелите меня, – он выпрямился, разгладил рубашку тыльной стороной ладони и улыбнулся. – Я должен сохранить себя для женщин. – Пошел ты, – сказал Мейсон. Он взглянул на могилу-холм и нервно рассмеялся: – Пошел ты. Натан Перкинс присел на откидной борт грузовика, зажав руки в коленях. Его глаза, выглядевшие огромными из-за толстых стекол очков, не отрывались от свежего холма земли. – Ты в порядке? – спросил Джон. Натан кивнул, поправил очки на переносице. Его рука дрожала. – Неужели нужно было хоронить его так… понимаешь, так глубоко? – Метр восемьдесят. Не больше, не меньше, – ответил Джон, передергивая плечами и потирая затылок. Мышцы так и дергало от боли. При росте в метр восемьдесят восемь, широкоплечий, Джон Эванс был довольно внушительной фигурой. Однако стоя здесь, на вершине холма Хокинса, глядя на раскинувшийся внизу, как россыпь звезд, низвергнувшихся с небес, город Чёрная Долина, он чувствовал себя довольно ничтожным. Джон сердито утаптывал своими тяжелыми ботинками коричневую поверхность могилы. – Черт, не могу поверить, что сучий потрох там внизу, – сказал Натан. Мейсон Эванс усмехнулся, блеснув зубами в сумеречном свете: – Все правильно, он там внизу. Ты можешь побиться об заклад своей потной задницей. Мейсон сложил руки рупором: – Как там внизу? – прорычал он в могилу. – Ш-ш-ш… – Натан опасливо покосился на холм земли. – Что? – с вызовом бросил Мейсон, брызгая пивом и слюной. – Боишься, что сукин сын нас услышит? Плохой Уайти Доббс выберется наружу и поймает тебя? Он рассмеялся, оглянувшись в поисках поддержки. Но Джон слишком устал, его мысли сплелись в клубок смущения и гнева. Клайд просто пожал плечами и улыбнулся. Джон наблюдал, как их постепенно охватывала ночь, как медленно наступала темнота, удлиняя тени и рассеивая фиолетово-пурпурные краски. – Может, это была не такая уж блестящая идея, – сказал Натан, теребя воротничок своей рубашки. Потом он облизнул пересохшие губы. – Я о том, что хорошего из этого выйдет? На что мы можем надеяться? – Эй, мы все в этом участвовали, и ты согласился, – Мейсон для пущей убедительности ткнул в него пивной банкой. – Ты согласился. И все мы. – Понятно, понятно, но, видишь ли… если папа узнает, что я нес гроб, он меня убьет. – Он никогда не узнает, – уверил его Клайд, говоря с той убедительностью, которая всегда придавала вес его словам, даже если он порол несусветную чушь. Клайд положил руку Натану на плечо. – Кроме того, если он и впрямь убьет тебя, готов поклясться, что он сэкономит на бальзамировании. Мейсон оглушительно расхохотался. Натан улыбнулся. Джон Эванс ничего не сказал, скрестив мощные руки на широкой груди. Джона мало что могло взволновать, еще меньше он боялся чего-либо. И все же… Джон скользнул взглядом по вершине холма Хокинса. Темнота медленно, но неотступно ползла к ним снизу из ельника Дугласа. Джон достал пиво из холодильника. Приложил холодную бутылку к ноющей шее, перекатывая ее пальцами, стараясь охладить напряженные мышцы. В ночи потянуло свежим ветерком, неожиданно повело прохладой. Он содрогнулся. Прохлада? Почему на холме Хокинса всегда холоднее? Дин, должно быть, в курсе. Джон посмотрел на Черную Долину. «Не ахти какой город», – подумал он, но его этот город устраивал. Ему нравилось однообразие и размеренность. Когда не появлялись чужаки… Он перевел взгляд на могильный холм. Гнев вернулся с удвоенной силой. Джон закрыл глаза, стараясь остыть. Открыл и посмотрел на небо. Тяжелые облака затемняли свет, цикады завели свою монотонную песню, а Уайти Доббс оставался в глинистой земле холма Хокинса. – Поехали, – сказал наконец Джон, бросив прощальный взгляд на могилу. Джон и Натан забрались в старый асфальтового цвета грузовик, пригодившийся им для перевозки гроба. Натан скользнул на водительское сиденье, а Мейсон и Клайд влезли в «шевроле» Мейсона шестьдесят пятого года. Мотор завелся с первой попытки. Джон оглянулся на холм Хокинса: он был окружен густым ельником Дугласа, но в центре не росло ничего за исключением чахлой сорной травы. Никто не знал – почему. Некоторые говорили, что просто на холме скверная земля; другие – утверждали, что это место ведьмацких шабашей, что духи убивают здесь все живое. – Боже, – вскрикнул Натан и дал по тормозам, так что грузовик и пассажиры резко подались вперед. В рассеянном свете фар отчетливо виднелась черная кожаная куртка, висевшая в воздухе. Она колыхалась на ветру, и Джон различил тонкую ветку дерева. – Доббс повесил ее на этот прут перед тем, как мы его зарыли. – Знаешь, показалось, что она плывет в воздухе, – жалобно проговорил Натан, потом нервно рассмеялся. Джон оглянулся на холм. Скверная земля… место шабашей…духи убивают все живое… Ну что ж, теперь Уайти Доббс нашел там пристанище. Дин Трумэн провел влажной тряпкой по крышкам столов, и в голове у него появился образ Джуди Пинбрау. Он наполнил держатели для салфеток, обновил стаканчики с зубочистками, проверил солонки и перечницы и снова мысленно увидел Джуди Пинбрау. Дин извлек две груды грязных донельзя пластиковых подносов из симметрично расставленных контейнеров, передал через прилавок сдатчику, затем упаковал и вынес три мешка мусора, и снова в голове его возник образ Джуди Пинбрау. 19.45 Она должна освободиться через пятнадцать минут, значит, здесь появится через шестнадцать. Дин выбросил мусор на свалку, потом вернулся в ресторан. Перед тем как войти, он вдохнул полной грудью. Ночной воздух был влажным и бодрящим. «Спокойно, сконцентрируйся», – успокаивал он себя. На сей раз никакой стеснительности, никаких отвлекающих маневров, никаких извинений. «Джуди, погуляешь со мной как-нибудь?» – вот все, что нужно сказать. Казалось бы, очень просто. Но время играло против него. Через две недели Дин Трумэн должен закончить школу – и тогда прощай Хутервилль и прощай Джуди Пинбрау. Все же он собрал в кулак всю свою смелость и решил спросить ее о конкретном дне. Джуди приходилась сводной сестрой его лучшему другу, Джону Эвансу. Дин знал ее всю жизнь и, наверное, столько же любил ее. Но Дин никогда не обмолвился об этом ни словом. Тебя не отвергнут, если ты себя не обнаружишь. Впрочем, победы ты тоже не одержишь. «Я могу это сделать, – говорил он себе. – Я могу это сделать». Дин вошел в ресторан. Огни мигали. Второй удар грома потряс помещение. Кассовый аппарат со звоном подпрыгнул. – Проклятие, – выругался старший смены мистер Двайер. Он с размаху ударил по боковой стороне кассы и виновато поглядел на посетителя. – Проклятую заразу опять заело. – Буря виновата, – произнес посетитель таким глубоким голосом, который нельзя было подозревать при его росте. – Проклятые заразы появляются там и тут. Ларри Пеппердин был диск-жокеем на местной радиостанции и пользовался особой популярностью в Черной Долине. Дин знал его через Клайда Уоткинса, который подрабатывал на радиостанции по выходным. Огни снова замигали. Касса прозвонила. – Чертовщина. Извини, Ларри, она раньше чем через пять минут не очнется. Можешь подождать или… Послушай, Дин! Я пробиваю бастербюргер с сыром, картошку, большую коку и яблочный пирог! – Какая порция картошки? – Максимальная! – Получается пять долларов сорок пять центов. Мистер Двайер вопросительно взглянул на Ларри. Ларри улыбнулся: – Звучит отлично. У меня двадцать. – Сдача – четырнадцать долларов пятьдесят один цент, – сказал Дин, не дожидаясь вопроса. Мистер Двайер расплатился с клиентом из кармана, затем нацарапал для себя записку, чтобы пробить заказ позже. – Как это у него получается? – спросил Ларри. Менеджер просиял: – Это еще цветочки: послушай вот это. Дин, сколько времени? – 19.56, – сказал Дин. Ларри взглянул на часы. – Ба! А он не смотрел на часы? Менеджер выпятил грудь от удовольствия, как будто сам осуществил этот трюк. – Даже не взглянул, – он упаковывал заказ. – Я проверял его, пытался одурачить. Не сработало. Дин Трумэн всегда знает, сколько времени. Всегда. – Боже, парень, ты что, экстрасенс или еще чего? – спросил Ларри. – Это магия? Менеджер скорчил гримасу: – Лучше не говори о магии. – Магия? – переспросил Дин зазвеневшим голосом. – Магия? Нет никакой магии. – Ну вот и приехали, – заметил менеджер, выкатывая глаза. – Магия – прибежище невежд. Все, я повторяю, все, что я делаю, можно научно объяснить – если не сегодня, то завтра, но точно и бесспорно. Это самый суеверный из всех городов, какие я видел. – Это оттого, что мы живем в тени холма, – сказал Ларри. – Холма Хокинса? – Ну началось, – менеджер покачал головой, ворча себе под нос. – Сплошной вздор. Россказни о привидениях, выдуманные, чтобы пугать детей, и проникшие в самую глубину сознания. Холм – одно надувательство. Надо быть простаками, чтобы верить в это. – Я тебя предупреждал, – заметил менеджер. – Он всегда такой? – спросил Ларри. – Только если речь идет о всяких непонятных материях. Думаю, побочный эффект от большого количества мозгов. Дин внимательно изучал свои ботинки, неожиданно смутившись. Он взял тряпку и стал тереть прилавок. – Извините, меня иногда заносит. Ларри Пеппердин рассмеялся: – Эй, я с тобой заодно, дружище. Единственная магия, в которую я верю, – это та, что я творю с девчонками. Понимаешь, о чем я? Он подмигнул, и Дин покраснел. Диск-жокей взял еду и уже собрался уходить, но вдруг остановился. – Вестей о Клайде Уоткинсе и Джоне Эвансе еще нет? Интересно, как все прошло. – Что прошло? Ларри нахмурился: – Ты не знаешь? Я подумал, раз вы друзья и все такое… – он покачал головой. – Ладно, не бери в голову. Увидимся позже. Дин кивнул и вернулся к прилавку.
Грязь ударялась о крышку его гроба, а Уайти Доббса одолевал смех. Совсем не весельчак по натуре, он и сам был удивлен тому, что в такой ситуации продолжал хихикать, даже слыша глухие удары. Вначале гроб сильно вздрагивал, но затем осел, и звук стал удаляться, постепенно переходя в неясный шум, который становился все слабее, слабее, пока не наступила тишина.