Сам Меткаф в одном исподнем сидела на полу в своей излюбленной позе — по-турецки; Мария Каллас изливала душу в «Ebben, ne andro lontana» Каталани, и Сам думала о том, что уже давно пора сбежать от этой чертовой жизни. Зазвонил телефон. Через четыре дня она улетала домой в Бостон, навсегда покидая Флоренцию. Оголившаяся квартира в районе Олтрарно — без картин на охряных стенах, почти без мебели, но с грудой готовых к отправке картонных коробок и ящиков — напоминала затрапезный зал ожидания, и все же от расставания с местом, хранившим столько воспоминаний, в душе свербело. Сам сняла наушник. Здесь ее ничто не удерживало. Уже с месяц Федерико не давал о себе знать, и она не ждала, да и не хотела, чтобы он вновь объявился. Хотя, кто знает, — Сам прикрыла глаза, — вдруг говнюк захочет попрощаться. Телефон продолжал звонить — это уже действовало на нервы. Любой нормальный человек давно бы понял, что ее нет дома. Пухлыми пальчиками Сам отерла глаза, отчего очки взгромоздились на лоб, и сощурилась на часы над древней газовой плитой, привычный циферблат которых — невероятно безвкусное творение, за годы ламинированное кухонной копотью, — являл собой репродукцию Леонардова «Благовещенья». Без одиннадцати двенадцать. Она запомнит точное время звонка. Встав на колени, Сам взглядом поискала телефон и за шнур выудила его из-под груды бумаг. Рука ее слегка дрожала. Господи, пусть это будет не Федерико… — Pronto? — Алло… Это Сам? Сам Меткаф? Сам порциями выдохнула. Молодой дружелюбный голос с американским акцентом был незнаком — к сожалению, молитву услышали. — Кто это? — Ваш номер дал мне наш общий знакомый Эд. Он обмолвился, что скоро вы уезжаете… Хотелось бы поговорить о Софи… — Вы ее знали? Погодите, кто говорит? — Да, мэм, удостоился чести. — Человек испустил глубокий, слегка наигранный вздох. — Истинный ангел… Заговорит, и видишь все цвета радуги. Что-то здесь не так. — Послушайте, мистер… Извините, кто, говорите, дал вам номер? — Называйте меня Стражем, — тихо сказал незнакомец, вопросительно приподняв интонацию в конце фразы. — Кем вас называть? — Сам подавила смешок. — Мы не встречались, но… думаю, оба знаем, почему я звоню. Впервые кольнула тревога. — О чем вы, черт побери? — Всего лишь о том, что после несчастья с Софи лучше бы не ворошить прошлое. Никто ничего не знает. Пусть все так и останется. В конце предложения голос вновь поставил вопросительный знак. Сам покрылась мурашками: господи, это же тот самый звонок, которого она боялась и ждала так долго, что уже решила, будто о ней забыли. — Чего вы хотите? — Наверняка этого хочет она, когда смотрит с небес… — тихо проговорил Страж. Сам шваркнула трубку на рычаг. Через минуту телефон опять зазвонил. Сам не ответила. Она обхватила себя за живот и, глядя на свои голые руки, безостановочно раскачивалась. Прошло пять звонков. В ночных кошмарах звонок обрывался, прежде чем она успевала ответить. Сам просыпалась в поту, рука ее тянулась к молчавшему телефону. Теперь казалось, что кошмар больше не повторится. Все-таки легче.
Часть первая
— Ты уверен, что это нужно? — спросила Лора. — Что за вопрос? — Все напомнит о ней. На секунду я онемел. Лора смотрела перед собой. — Потом не говори, что я не предупреждала. Мы припарковались на Борго-Сан-Фредиано напротив входа в студию. Такси превратилось в удушающую парилку. — Раз уж мы здесь, давай зайдем, — сказал я, стараясь не выказывать раздражения, поскольку и так уже запаздывал на очередной разговор в квестуре. — Я вернулся не за тем, чтобы все забыть. — Я тоже не на экскурсии! — огрызнулась Лора. Ее разозлило мое предложение осмотреть фрески Фра Анджелико в Сан-Марко, пока я торчу в полиции. — Милая… все будет хорошо. Просто давай с этим закончим. Понятно, что она нервничала перед встречей с Бейли Грантом и рисунками Софи. Одиннадцать месяцев назад, забирая вещи дочери, я понял, что увидеть ее работы (многие незаконченные) — все равно что заново ее потерять. Тогда Лора не нашла в себе сил пойти со мной. Теперь ей будет тяжелее, гораздо тяжелее. Она не все знала. Рисунки обнаружили недавно. Папку и альбом нашла однокурсница Софи, прибирая в шкафчиках гипсовальни. Бейли написал, что работы эти весьма примечательны, однако несколько странны. Так он выразился. Пока я расплачивался с таксистом, Лора ждала в тени рваного зеленого тента над узким проходом к дому. Близился полдень, солнце припекало шею. — Я уж и забыла, как все здесь… убого, — сказала жена. Мы поднялись по крутой мраморной лестнице, летучий аромат масляных красок и скипидара стал гуще. На площадке нас поджидала стройная девушка в джинсах и черной тенниске, в пригоршне она держала кучу зеркалец. — Высокая лестница, — по-английски сказала девица, которую прежде я не видел. Ее темно-рыжие волосы были коротко стрижены «под мальчика». — Кстати, я Индия, ассистентка мистера Гранта. А вы, наверное… родители Софи? Я кивнул, и девушка молча повела нас чередой пыльных жарких комнат с высокими окнами. Раньше здесь была церковь, которую переделали под художественную мастерскую. Сквозь открытую дверь мы мельком увидели студентов, сосредоточенно притихших на занятии по рисунку с натуры. Я сжал руку Лоры. Софи было только восемнадцать, когда мы привезли ее посмотреть на студию, и она сомневалась, стоит ли обучаться живописи в Италии. — Здесь жутковато, — поежилась дочь. — Прям художественное кладбище. Я не слушал опасений Софи, что Флоренция заставит ее благоговеть и раздавит своей красотой. Я всячески убеждал дочь, что свободный год лучше посвятить развитию ее дарования, нежели с рюкзаком шлендать по Африке или валяться на пляжах Таиланда. В конечном счете выбор оставался за ней, но я сожалею… нет, не сожалею — виню себя в том, что повлиял на ее решение. Даже сейчас слышу свои слова: «Когда-нибудь она скажет нам „спасибо"». Если позволить, такое будет преследовать вечно. Индия отдернула черную штору на входе в личную студию Бейли Гранта. — Они пришли. С палитрой и кистью хозяин стоял у мольберта, из колонок наигрывал Рай Кудер. Мне показалось, что, заслышав наши шаги, Бейли поспешно принял шаблонную позу — художник за работой. Ниспадающие седые космы, белая полотняная блуза и линялые синие джинсы создавали образ хиппового маэстро. — Куда положить? — В пригоршне Индия все еще держала зеркальца. Бейли промолчал и лишь с нарастающей интенсивностью тыкал в холст на мольберте. Я ничуть не удивился, что картина была той же, над которой он трудился в нашу последнюю встречу, — зловещее распятие в манере Тициана, изображенное в натуральную величину. Подлинный талант Бейли — преподавание. — Так куда девать-то? — повторила Индия. Возле стены стоял ее портрет: изящная головка. — Сами же просили. — Куда-нибудь. Девушка с грохотом высыпала зеркальца на свободное местечко и ушла. — Еще две секунды… и я ваш, — сказал Бейли. Наконец он отступил от мольберта и со вздохом оглядел свое творение. Затем отвернулся от холста и хмуро посмотрел на него через зеркальце. — Леонардо называл это il vero maestro — истинный мастер. Видишь с иного ракурса, свежим взглядом, — объяснил Бейли. — Зеркало не лжет. Как поживаете? Мы пожали руки. Ладонь художника взмокла от пота, и я понял, что наш визит заставляет его нервничать. Конечно, ему тоже нелегко. Мы не считали, что студия чем-то виновата в смерти Софи. Бейли прислал трогательное соболезнование, но с Лорой после трагедии не виделся. Для нее он приберег легкую грустную улыбку невыразимого сочувствия. Возник натужный разговор: жаркая погода, засилье туристов, наша стипендия имени Софи. — Давайте покончим с делом, — сказала Лора. Слегка опешив, Бейли кивнул и подвел нас к старому кожаному дивану возле окна. На журнальном столике лежала темно-зеленая папка, которую Лорин брат Уилл подарил племяннице в ее последний день рожденья. На обложке были выгравированы золотые инициалы «СЛ». Я взглянул на Лору, но ее лицо ничего не выражало. Ловко перехватив волосы резинкой, Бейли открыл папку и пролистал рисунки. В основном зарисовки гипсовых копий с античных статуй и скульптур эпохи Возрождения. Академическая работа, явно высокого уровня; я даже не признал в ней руку Софи. — Первые шаги, но уже видны проблески истинного таланта! — Бейли восторгался угольным наброском головы римлянина. — Для начинающей, sfumato — мягкий переход от света к тени — выполнен превосходно. Знаете, Софи была одержимой. Когда она творила, в глазах ее вспыхивала неистовая страсть… — Бейли, у нас маловато времени, — прервал я. — Вы говорили об альбоме. — Ах да, альбом. — Художник положил рисунок поверх других и закрыл папку. — Как раз перед вашим приходом мы его искали. Похоже, он куда-то запропастился. Повисло секундное молчание. — То есть как?.. — нахмурилась Лора. — Его нет? Бейли возился с тесемками. — Он лежал в моем кабинете на столе. Вчера вечером я его видел. И только час назад выяснилось, что он пропал. — Так и знал, что выйдет накладка, — пробурчал я. Студия славилась своей безалаберностью. — Позвольте, это недопустимо! — Вскочив с дивана, Лора обогнула журнальный столик и нависла над Бейли. — Разве нельзя было переслать нам рисунки? Мы притащились в этакую даль… и ради чего? Чтобы вы сказали, что Софи «подавала надежды»? — Лора тишайший человек на свете, но в гневе страшна. — А теперь вы потеряли альбом? Под ледяным взглядом ее синих глаз Бейли стушевался. — Уверен, он отыщется. — Художник потер загривок. — Сколько еще вы здесь пробудете? — Послезавтра улетаем домой, — вставил я. — Поскольку мы явно не увидим рисунков, — язвительно сказала Лора, — не соблаговолите ли рассказать, что в них такого особенного? Бейли замешкался и посмотрел на меня. Мы не сговаривались что-либо утаивать от Лоры. Просто мне казалось, что лучше ее не дергать, пока вместе не посмотрим альбом, и уж тогда решить, как быть дальше. Я кивнул: рассказывайте. — На рисунках дом, — запинаясь, начал художник. — Исполнение пером и тушью… в основном интерьеры… с точной, можно сказать, дотошной прорисовкой деталей… Угадывается пара человеческих фигур, но это скорее намек, набросок… — Что за дом? — перебила Лора. — Особняк, где жила Софи? Бейли покачал головой: — Нет, белый дом в колониальном стиле, с дощатой обшивкой и верандой — таких полно в любом американском пригороде. Обстановка обычная, только миниатюрная… Рисунок пропитан ощущением безысходности… нависшей угрозы… Сюрреалистическая напряженная атмосфера… Сквозь крохотные двери и окна виден кусочек нашего реального мира… Взгляд будто изнутри кукольного домика. Бейли помолчал, дав нам время осмыслить услышанное. Я взглянул на Лору. Лицо ее оставалось бесстрастным. — Скажем, в рисунке кухни дверь черного хода приоткрыта… На пороге тень… она застит окна и будто накрыла весь дом… мы видим лишь нечто похожее на край штанины и исполинскую кроссовку. Закусив губу, Лора уставилась на свои руки. Я видел, что она изо всех сил старается сохранить самообладание. — Вы полагаете, все это выдает ее… душевное состояние? — Рисунки говорят сами за себя, — ответил Бейли. — Я понятия не имею, что они означают, но некоторые и впрямь кажутся странно провидческими. — Если так… — Бедная моя жена смолкла. К глазам ее подступили слезы. Она вновь заговорила, но голос ее дрожал: — Почему она не позвонила? Почему ни с кем не поделилась? — Присядь, Лора, — тихо сказал я.
Флоренция