Я тебе привезу из Голландии Lego,
мы возьмем и построим из Lego дворец.
Можно годы вернуть, возвратить человека
и любовь, да чего там, еще не конец.
Я ушел навсегда, но вернусь однозначно —
мы поедем с тобой к золотым берегам.
Или снимем на лето обычную дачу,
там посмотрим, прикинем по нашим деньгам.
Станем жить и лениться до самого снега.
Ну, а если не выйдет у нас ничего —
я пришлю тебе, сын, из Голландии Lego,
ты возьмешь и построишь дворец из него.
------------------------------------------------
Борис Рыжий (8 сентября 1974 — 7 мая 2001)
Сегодня исполнилось 8 лет со дня гибели одного из лучших современных поэтов.
Гениальный человек гениален во всем, так и Рыжий был гениален во
всем,за что брался.Начал заниматься боксом и в 14 лет стал чемпионом
Свердловска,занимался авиамоделированием — ему прочили большой успех в
этой области, закончил аспирантуру Института Геофизики Уральского
Отделения Академии Наук,стал младшим научным сотрудником,опубликовал 18
работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России.Писал стихи
— стал лауреатом премий "Антибукер" и "Северная Пальмира".
В ночь на 7 мая он сел за стол и написал последние строчки: "Я всех вас люблю. Без дураков”.
Последний русский поэт двадцатого века....
-----------------------------------------
Там вечером Есенина читали, портвейн глушили,в домино играли. А участковый милиционер снимал фуражку и садился рядом и пил вино,поскольку не был гадом. Восьмидесятый год.СССР.
Тот скверик возле мясокомбината я помню,и напоминать не надо. Мне через месяц в школу,а пока мне нужен свет и воздух.Вечер.лето. "Купи себе марожнова".Монета в руке моей,во взоре–облака.
"Спасиба".и пошел,не оглянулся. Семнадцать лет прошло,и я вернулся — ни света и ни воздуха.Зато остался скверик.Где же вы,ребята, теперь? на фоне мясокомбината я поднимаю воротник пальто.
И мыслю я: в году восьмидесятом вы жили хорошо,ругались матом, Есенина ценили и вино. А умерев,вы превратились в тени. В моей душе еще живет Есенин, СССР,разруха,домино.
Так гранит покрывается наледью, и стоят на земле холода, - этот город, покрывшийся памятью, я покинуть хочу навсегда. Будет теплое пиво вокзальное, будет облако над головой, будет музыка очень печальная - я навеки прощаюсь с тобой. Больше неба, тепла, человечности. Больше черного горя, поэт. Ни к чему разговоры о вечности, а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою, сине-черною, именно там, где беззубую песню бесплатную пушкинистам кричал Мандельштам. Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре выбивает окно кулаком (как Григорьев, гуляющий в таборе) и на стеклах стоит босиком. Долго по полу кровь разливается. Долго капает кровь с кулака. А в отверстие небо врывается, и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится - в лабиринте фабричных дворов в той стране голубиной, что делится тыщу лет на ментов и воров. Потому уменьшительных суффиксов не люблю, и когда постучат и попросят с улыбкою уксуса, я исполню желанье ребят. Отвращенье домашние кофточки, полки книжные, фото отца вызывают у тех, кто, на корточки сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное. Как сказал тот, кто умер уже, безобразное - это прекрасное, что не может вместиться в душе. Слишком много всего не вмещается. На вокзале стоят поезда - ну, пора. Мальчик с мамой прощается. Знать, забрили болезного. "Да ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся". На прощанье страшнее рассвет, чем закат. Ну, давай поцелуемся! Больше черного горя, поэт.
-----------------------------------------------
Снег за окном торжественный и гладкий, пушистый, тихий. Поужинав, на лестничной площадке курили психи. Стояли и на корточках сидели без разговора. Там, за окном, росли большие ели — деревья бора. План бегства из больницы при пожаре и все такое. …Но мы уже летим в стеклянном шаре. Прощай, земное! Всем все равно куда, а мне — подавно, куда угодно. Наследственность плюс родовая травма — душа свободна. Так плавно, так спокойно по орбите плывет больница. Любимые, вы только посмотрите на наши лица!
А иногда отец мне говорил, что видит про утиную охоту сны с продолженьем: лодка и двустволка. И озеро, где каждый островок ему знаком. Он говорил: не видел я озера такого наяву прозрачного, какая там охота! — представь себе… А впрочем, что ты знаешь про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из–за стола и шел читать какого–нибудь Кафку, жалеть себя и сочинять стихи под Бродского, о том, что человек, конечно, одиночество в квадрате, нет, в кубе. Или нехотя звонил замужней дуре, любящей стихи под Бродского, а заодно меня — какой–то экзотической любовью. Прощай, любовь! Прошло десятилетье. Ты подурнела, я похорошел, и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны: прозрачным этим озером блуждаю на лодочке дюралевой с двустволкой, любовно огибаю камыши, чучёла расставляю, маскируюсь и жду, и не промахиваюсь, точно стреляю, что сомнительно для сна. Что, повторюсь, сомнительно для сна, но это только сон и не иначе, я понимаю это до конца. И всякий раз, не повстречав отца, я просыпаюсь, оттого что плачу.
Я работал на драге в посёлке Кытлым, о чём позже скажу в замечательной прозе. Корешился с ушедшим в народ мафиози, любовался с буфетчицей небом ночным. Там тельняшку себе я такую купил, оборзел, прокурил самокрутками пальцы. А ещё я ходил по субботам на танцы и со всеми на равных стройбатовцев бил. Боже мой, не бросай мою душу во зле, я как Слуцкий на фронт, я как Штейнберг на нары, я обратно хочу — обгоняя отары, ехать в синее небо на чёрном "козле”. Да, наверное, всё это дым без огня, да, актёрство: слоняться, дышать перегаром. Но кого ты обманешь! А значит, недаром в приисковом посёлке любили меня.
Зачем? Есть стихи, их и читай. А то как-то нездоровое любпытство получается. Помнишь как написал Маяковский в прощальном письме? "Покойный этого не любил"...
Сегодня могло бы исполниться 36 лет Поэту с Большой буквы. Он торопился жить и умереть как и другие великие Поэты. Хочу привести отрывки из статьи Евгения евтушенко посвященные Борису Рыжему.
Уже в двадцать один год Борис Рыжий предсказал свою смерть. И хотя он говорил о другом человеке, но слишком личностно это звучало.Он, к несчастью, не встретил на своем пути Бориса Пастернака, который мог бы ему посоветовать, как мне в 1960 году, ни в коем случае не предсказывать в стихах свою трагическую гибель, ибо сила слова такова, что необратимо толкает поэтов на пулю или в петлю. У Бориса Рыжего это выглядит так: «…всё равно пред глазами, на памяти, на слуху: / беготня по заводу, крик, задержавший нас, / труп, качающийся под потолком в цеху / ночном. И тень, как маятник, между глаз». …………………………… Невыносимо смотреть на молодую фотографию Бориса Рыжего, предпосланную его избранному, выпущенному в 2003 году петербургским издательством «Пушкинский фонд» под простеньким названием «Стихи». Он сидит на полу, на тюфяке, заменяющем кровать, с раскрытой книгой в руках, от которой он только что оторвал глаза, и лицо у него такое, будто он искал и не нашел в книге ответа, как дальше жить. ………………………………………. Сила Бориса Рыжего как поэта – в его бесстрашной бескожести. Посмотрите, как близки к есенинскому саморазрушительному настрою его строки: «Ничего действительно не надо, / что ни назови: / ни чужого яблоневого сада, / ни чужой любви, / что тебя поддерживает нежно, / уронить боясь. / Лучше страшно, лучше безнадежно, / лучше рылом в грязь». Эти стихи не выпрашивают у жизни снисходительности. Напротив, требуют от нее безжалостности к самому себе. …………………………………………. В нем была жажда «быть с теми, кто за нас рыдает, / кто понимает, помнит, знает, / ждет. И тревожится за нас». Задумайтесь, молодые люди, имеете ли вы право покидать по собственной воле тех, кто ждет вас и тревожится за вас? Избавляя себя от одиночества самоубийством, мы обрекаем на страдания стольких людей, нас любящих, нам верящих, и – увы! – даем им опасный пример подобного ухода. «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил», – простые, но великие слова Антуана де Сент-Экзюпери. А если вы – поэты, то вы оставляете в одиночестве не только близких людей, но и Слово, ибо так мало людей, которым Бог дал дар приручить его? Ведь были же у Бориса Рыжего такие строки: «Ты, речь родимая, прощальна – / как жизнь любая, драгоценна ты». ………………………………… Может быть, именно поэтому Борис Рыжий назначил себя смертником, почти неостановимо писал о смерти и, заколдованный сам собою, шел к ней, как Сергей Есенин. У Бориса Рыжего было очень русское исповедальное дарование. Когда перечитываешь его стихи, сжимается сердце, и хочется завещать всем молодым: не поступайте так, ради Бога, со своей жизнью, ибо она и без того коротка. * * * Мы дети выбросов, отбросов, и, если кто-то станет бронзов, кто знает, что за зеленца разъест черты его лица? Как страшно, Господи, как жалко, что отравляющая свалка идей прогнивших и вождей воздействует на всех людей. И всем давно на свете ясно, что хуже и сибирской язвы, когда безнравственный падёж обрушился на молодежь. Нет больше Рыжего Бориса. Мир обворован, как больница, где нет у стольких государств от безнадежности лекарств. Неужто это неизбежность, что в измотавшей нас борьбе всемирно умирает нежность к другим, а даже и к себе? Нас так пугает непохожесть тех, кто себя в себе нашли, но беззащитная бескожесть – спасенье собственной души. Есть в Слове сила милосердья, и может вытянуть из смерти, когда надежду людям дашь, но не обманешь, не предашь. Смерть и бессмертье – выбор наш. Статья: Беззащитно бескожий (из антологии Евтушенко) Дата публикации: 05.09.2008
Нет никаких входов в вечность. Нет вообще никакой этой пафосной фигни. Смерть - это просто сон который никогда не закончится. Поэтому самубийство - видимо, непреодолимая тяга поскорей заснуть чтобы не ощущать себя там где неохота находиться.
В 1991 году Борис Рыжий окончил школу. Оборвалась его жизнь в 2001 году. Таким образом, его взрослая жизнь пришлась на "лихие 90-е". Так получилось, что этот мальчик из интеллигентной семьи, жил в пролетарском районе Вторчермет города Свердловска-Екатеринбурга. Многие его друзья погибли от пули или наркотиков в 90-е. Но Борис Рыжий знал и любил этих людей, писал о них стихи. Поэт Борис Рыжий - поэт своего времени, это точно.
Позавчера, 8 сентября, ему исполнилось бы 42 года. Всего 42... -----------------
Маленький, сонный, по черному льду в школу — вот–вот упаду — но иду. Мрачно идет вдоль квартала народ. Мрачно гудит за кварталом завод. “...Личико, личико, личико, ли… будет, мой ангел, чернее земли. Рученьки, рученьки, рученьки, ру... будут дрожать на холодном ветру. Маленький, маленький, маленький, ма…–
в ватный рукав выдыхает зима: — Аленький галстук на тоненькой ше... греет ли, мальчик, тепло ли душе?”... …Все, что я понял, я понял тогда: нет никого, ничего, никогда. Где бы я ни был — на черном ветру в черном снегу упаду и умру. Будет завод надо мною гудеть. Будет звезда надо мною гореть. Ржавая, в странных прожилках, звезда, и — никого, ничего, никогда.
В России расстаются навсегда. В России друг от друга города столь далеки, что вздрагиваю я, шепнув «прощай». Рукой своей касаюсь невзначай её руки.
Длинною в жизнь любая из дорог. Скажите, что такое русский бог? «Конечно, я приеду». Не приеду никогда. В России расстаются навсегда. «Душа моя,
приеду». Через сотни лет вернусь. Какая малость, милость, что за грусть — мы насовсем прощаемся. «Дай капельку сотру». Да, не приеду. Видимо, умру скорее, чем.
В России расстаются навсегда. Ещё один подкинь кусочек льда в холодный стих. ...И поезда уходят под откос, ...И самолёты, долетев до звёзд, сгорают в них.
1996, апрель
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
