Захар Прилепин / Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
03.03.2017, 19:08
Различимые силуэты
Ещё полвека назад они были близко. Писавший о людях Золотого века вглядывался в склянку тёмного стекла из-под импортного пива – и вдруг, как ему казалось, начинал различать людей и ситуации. Державина мохнатые брови, глаза его стариковские и подслеповатые. Шишков сжимает строгий рот. Давыдов не хочет, чтоб его рисовали в профиль – нос маленький. Потом смотрится в зеркало: да нет, ничего. Глинка печально глядит в окно; за окном – тверская ссылка. Батюшков пугается один в тёмной комнате, резко выбегает в зал, еле освещаемый двумя моргающими свечами, шёпотом зовёт собаку – если собака придёт, значит… что-то это значит, главное – вспомнить её имя. Эй, как тебя. Ахилл? Пожалуйста, Ахи-и-ил. Пытается свистеть, кривит губы – забыл как. Вернее сказать, никогда не умел. Катенин наливает полстакана, потом, так и держа бутылку наперевес, задумывается и, спустя миг, быстро доливает всклень. Вяземский с трудом сдерживает ухмылку. Вдруг выясняется, что у него ужасно болит сердце. Он сдерживает ухмылку, потому что, если засмеётся в голос, – упадёт от боли в обморок. Чаадаев скучает, но он уже придумал остроту и лишь ждёт удобного момента, чтоб устало её произнести. Раевский злится и беспокоен. Играет желваками. Всё внутри у него клокочет. Несносные люди, несносные времена! Бестужев разглядывает дам. Дамы разглядывают Бестужева: Вера, я тебя уверяю, это же тот самый Марлинский. Наконец, Пушкин. Пушкин верхом, Пушкина не догнать. Склянка тёмного стекла, спасибо тебе. Им было проще, жившим тогда, в середине прошлого века: Булату, Натану или, скажем, Эмилю – кажется, кого-то из них звали Эмиль, их всех звали редкими именами. Золотой век они описывали так, словно рисовали тишайшими, плывущими красками: всюду чудился намёк, мелькало что-то белое, бледное за кустами. Обитатели Золотого века, согласно этим описаниям, ненавидели и презирали тиранов и тиранию. Но только нелепые цензоры могли подумать, что речь идёт о тирании и тиранах. Разговор шёл о чём-то другом, более близком, более отвратительном. Если вслушиваться в медленный ток романов о Золотом веке, можно различить журчание тайной речи, понятной только избранным. Булат подмигивал Натану. Натан подмигивал Булату. Остальные просто моргали. Но в итоге многое оставалось будто бы неясным, недоговоренным. Блестящие поручики отправлялись на Кавказ – но что всё-таки они там делали? Да, вели себя рискованно, словно кому-то назло. Но кто в них стрелял, в кого стреляли они? Что это за горцы такие? С какой они горы? С кавказской горы горцы – опасные люди. Михаил Юрьевич, вы бы пригнулись. Не ровен час в Льва Николаевича попадут. Иногда поручики воевали с турками, но зачем, отчего, с какой целью – снова никто не понимал. Что, в конце концов, им было нужно от турок? Наверное, турки первые начали. Или, скажем, финны – чего они хотели от финнов, эти поручики? Или – от шведов? А если, не приведи Господь, поручик попадал в Польшу и давил, как цветок, очередной польский бунт – об этом вообще не было принято говорить. Поручик наверняка попадал туда случайно. Он не хотел, но ему приказали, на него топали ногами: «А может, тебя, поручик, отправить во глубину сибирских руд?» – кажется, вот так кричали. Авторы жизнеописаний поручиков щедро делились со своими героями мыслями, чаяниями и надеждами. Ведь авторы были искренно убеждены, что мысли, чаяния и надежды у них общие, будто и не прошло полтора века. Иногда даже могли сочинить вместе с ними (а то и за них) стихотворение: какая разница, когда всё так близко. А что – рукой же подать: авторы жизнеописаний родились, когда ещё был жив Андрей Белый, а то и Саша Чёрный. Ахматову и подавно видели своими глазами. А ведь от Ахматовой полшага до Анненского, и ещё полшага до Тютчева, а вот уже и Пушкин показался. Два-три рукопожатия. К склянке тёмного стекла свою согретую рукопожатием ладонь прижал: пока тепло её таяло, успел разглядеть линии других рук. А если к ней ухо приложить? Там кто-то смеётся; или плачет; а вот и слова стали разборчивы… Сейчас, в наши дни, одному руку сожмёшь, другому – ничего не чувствуешь: даже от Льва Николаевича не слышны приветы – куда там к Александру Сергеевичу или Гавриле Романовичу дотянуться. Для нас живые, свойские – Маяковский, Есенин, Пастернак: та же смуть, те же страсти, тот же невроз. Не жалею, не зову, не плачу, свеча горела на столе, ведь это кому-нибудь нужно. Они нашими словами говорили, ничем от нас не отличались: дай обниму тебя, Сергей Александрович; дайте лапу вашу сжать, Владимир Владимирович; ах, Борис Леонидович, как же так. Серебряный век – ещё близкий, Золотой – почти недосягаемый. Для путешествия в Золотой век склянка тёмного стекла нынче уже не подходит. Вертишь её в руках, крутишь, трёшь – тишина. Да и жил ли там кто в ней?! На Золотой век надо долго настраивать разноглазый радиоприёмник, вслушиваться в дальний, как с другой звезды, шип, треск, трепетанье. Вдруг различить прерывающийся голос: «…склоняся на щиты… стоят кругом костров… зажжённых в поле брани… простёр… на арфу… длани…» С кем это? О ком? Кому? Разглядывая Золотой век, приходится наводить в его сторону длинную, как каланча, загибающуюся подзорную трубу. До зуда во лбу всматриваешься в сочетание звёзд, поначалу кажущееся спонтанным, случайным, рассыпанным. …А потом вдруг различаешь анфас, посадку головы, руку. В той руке – пистолет. Державин невольно зажмурился, ожидая выстрела, но пушка всё равно ударила нежданно; он вздрогнул и тут же раскрыл глаза. Все вокруг закричали: «Атамана… их атамана убили!., сволочь побежала!» Шишков ехал в повозке вдоль стены, выложенной из заледеневших трупов. Стена не кончалась. Мысленно он прикидывал: вот эта, забыл как, улочка, ведущая к Неве, – она же короче? Нет, точно короче. Давыдов привстал на стременах, выискивая взглядом Наполеона. Он однажды встречался с ним глазами – в день заключения Тильзитского мира. Но то был совсем другой случай, тогда Давыдов и помышлять не мог, что может увидеть его так – будучи на коне, с саблей наголо, во главе отряда головорезов, получивших приказ «С пленными не возиться, детушки мои». Глинка удивлялся сам себе: в детстве его мог до ужасного сердцебиения напугать внезапно налетевший шмель. Теперь, минуя неприятельские позиции, он даже коня пришпоривал без остервенения, жалел – при том, что по Глинке сейчас били даже не ружейным огнём – попасть в скачущего всадника из ружья не так просто, – а картечью. Некоторое время Батюшков думал, что он умер и погребён. И его разрывают, чтобы переложить надёжней, удобней. И землю не роют, а будто бы сносят, стягивают слипшимися тяжёлыми пластами. Наконец, догадался, что лежал под несколькими трупами, заваленный. Когда Батюшкова подняли на руки, он успел увидеть одного из придавивших его: тот лежал на боку со странным лицом – одна половина лица была невозмутима и даже умиротворённа, другая – чудовищно искривлена. Катенин смотрел в спину своему знакомому – в своё время блестящему офицеру, теперь разжалованному в рядовые. Его Катенин когда-то хотел убить на дуэли. Теперь тот, не пугаясь выстрелов, высокий, на голову выше Катенина, побежал вперёд с ружьём наперевес. Катенин подумал: «А может, застрелить его?» – но эта мысль была несерьёзной, злой, усталой. Катенин сплюнул и поднял своих в атаку. Чего лежать-то: холодно, в конце концов… Вяземский вслушивался в грохот сражения и с удивлением думал: а ведь есть люди, которые, в отличие от меня, слыша этот грохот, понимают, из чего и куда стреляют, и для них всё это столь же ясно, как для меня – строение строф и звучание рифм. Но ведь это невозможно: «…этот грохот лишён какой бы то ни было гармонии!..» – и вслушивался снова. «Всё-таки тяжёлая эта пика…» – отстранённо, как не о себе, решил Чаадаев, и в тот же миг отчётливо увидел – хотя, казалось бы, не должен был успеть, – что человек, получивший удар пикой в грудь, был явственно озадачен. Мысль, мелькнувшая в его лице, могла быть прочитана примерно следующим образом: «…о, что же это со мной, отчего больше нет земли под ногами, и почему такой долгий полёт? Такой приятный, и только совсем чуть-чуть неудобный из-за острой тяжести в груди, полёт…» Лошадь Чаадаева пронеслась мимо. Пика стояла горизонтально, как дерево, готовое распуститься. Был март. Артиллеристы Раевского выкатили орудие на дорогу, он побежал в близкий перелесок – помочь выкатить второе, и вдруг увидел вдалеке, на той же дороге, целую толпу неприятелей. Они тоже увидели его. Надо было понять: тащить ли второе орудие, или вернуться к первому. Среди неприятелей виднелось несколько конных. Успеют, нет? «Заряжай!» – закричал он, оглянувшись к своим ребятам. Напугавшись крика, взлетела птица с ветки. Раевский побежал к орудию, чертыхаясь и едва не падая. Было какое-то удивительное и странное чувство, что эта птица и была его голосом… и сейчас его голос улетел. А как он отдаст следующую команду? Продираясь сквозь заросли, Бестужев-Марлинский поймал себя на том, что в который раз точно знает, откуда вот-вот прозвучит выстрел, через сколько шагов он достигнет последнего из отступавших и заколет его ударом штыка, и ещё что слева, на дереве, удобно сидит стрелок. Сейчас стрелок прицелится в Бестужева… и промахнётся. «А следом я выстрелю, и попаду», – не молниеносным ощущением, а раздельными, спокойными словами сообщил себе Бестужев. Прицелился, выстрелил, попал. …И Пушкин, конечно. Пушкин верхом. Пушкина не догнать. У нас возникло тайное ощущение, что всех этих людей никогда не было: потому что кто так может жить – с войны на войну, с дуэли на дуэль. Нет, так не могло быть, всё это – придуманные персонажи какого-нибудь древнего, слепого, полумифического сочинителя поэм: разве в них можно поверить? Сейчас так никто не делает; по крайней мере – из числа пишущих. Тем не менее, они жили – настоящие, истекавшие кровью, болевшие, страдавшие, пугавшиеся раны, плена, гибели. Их мир не был чёрно-белым, выцветшим, осыпающимся. Нет, он тоже имел цвета и краски. Пушкин был светлокожий, с годами русевший волосом всё более. Пока был тёмный – смеялся куда заразительней. Чем больше русел, тем меньше улыбался. Вяземский не искал карьеры, но она его настигала; дураки обвиняли его в том, что он куплен государем, на то они и дураки – едва ли в России был человек, которому было так мало дела до всей этой суеты. Чаадаев, кажется, в Польше имел дело с проституткой: ушёл, пожав плечами. Это показалось нелепым и бессмысленным – что-то вроде дуэлей, которых, впрочем, он не пугался, как и смерти вообще. Путешествия очень скоро приелись; вино – тем более. По здравом размышлении в конце концов оставались: он сам, Родина, Бог. Тасовать эти карты, только эти карты тасовать. Раевский изменился характером, когда оставил юношескую привычку выпячивать челюсть, что делало его некрасивым. Но перестал выпячивать – и что-то потухло в глазах. Старший его сын ещё помнил отца с таким лицом, словно тот пугает кого-то или играет с кем-то, а младшие – уже нет. Бестужев был ласкун, мать его обожала, могла прижать к себе и гладить по голове, ему нравилось. Такой ласковый, что вообще не должен был бы воевать. Но у Бестужева имелась одна аномалия: он был лишён чувства страха. То, что другие преодолевали, он проходил сквозь. Потом уже, болея всем подряд, Бестужев закусывал руку от желудочных болей и рычал: к чёрту бы это всё, к чёрту, – совсем не страшно, но ужасно колет в животе. У Катенина сложилось так: он куда больше думал о культуре, о театре, о поэзии, чем о себе. Но мир настолько не отвечал ему взаимностью, что о чём бы он ни говорил – всегда получалось, что о себе, о своём раздражении. Это многим не нравилось, но не Пушкину. Пушкин всё понимал в Катенине. На свете так и не родился человек, который мог бы оценить Катенина в той же мере, как Пушкин. Батюшков боялся спать и, когда просыпался, ещё не открыв глаза, проверял состояние своего рассудка, называя предметы, стоящие в комнате, и вспоминая их местоположение. Всё время забывал один подсвечник, в самом углу, совершенно там не нужный. Глинка всерьёз считал, что сны его столь же полноценны, как реальность. Нет, с какого-то дня они стали даже более полноценны. Он написал о них больше, чем о тюрьме. Давыдов был на редкость здравомыслящий человек – один из самых здравомыслящих и спокойных людей в русской литературе. Денис Васильевич и стихи писал редко в силу своего умственного здоровья: зачем? ну, будет ещё один стишок – я же в позапрошлом году написал два, куда столько… Сейчас бы в атаку, конную, нежданную – вот забава была бы по душе. Шишкову смертоубийство казалось чудовищным и невозможным; куда лучше есть себе конфеты, или, к примеру, изюм. Но Отечество? Отечество казалось ему живым до такой степени, что хотелось напоить его горячим молоком, укутать, спрятать. Чувство к матери, которую так редко видел и так видеть хотел, наложилось на чувство патриотическое. А Державин? Державин к себе относился хорошо, потому что знал себе цену. Погибнуть на войне – это было с его точки зрения неразумным расходом человеческого материала. В какой-то момент – наверное, это ещё в Преображенском полку было – он с удивлением обратил внимание, что все люди вокруг него – глупей его. Не то чтоб они вообще глупы, но их мотивации и поступки чаще всего предсказуемы. Это его удивило, но не очень сильно: быстро привык. Он не был амбициозен. Просто знал, что достоин очень многого. Державин не был из тех, кто искренне верит, что говорит с Богами. Он был первым в противоположном смысле: осознавшим немыслимую огромность расстояния до Бога. Однако надежды загнать это расстояние в строку не оставлял. Ещё он оказался одним из первых в нашей поэзии, кто точно знал вес, цену русских слов и, кажется, даже их цвет. Это были не просто слова с их значениями – в их звучании таилась незримая сила, их неожиданные сочетания высекали искры. Державин строил речь и вёл её, заставляя вверенные ему слова громыхать, вскрикивать, издавать писк, маршировать, петь хором, размахивать знамёнами. По сути своей Державин не был военным, но смысл войны понимал на уровне не только политическом, но и музыкальном. …Ещё он с годами стал прижимист, полюбил говорить о себе, своих достоинствах. Так и слушал бы, как его хвалят, так и слушал бы. Все они, все были просто людьми. Можно набраться смелости и позвать их в гости. Державин топает в прихожей, сбивая снег. Шишков подъехал к соседнему кварталу и решил оттуда пройтись пешком. Давыдов видит шампанское и чувствует себя отлично. Глинка всем рад. Батюшков уже хочет уйти. Катенин вообще не придёт, пока здесь Вяземский. Вяземский никак не решит, чего в нём больше: раздражения на Давыдова или любви к этому невозможному, светлому, бесстрашному человеку. Чаадаев сказался больным. Раевский далеко, но прислал подробное письмо. Бестужев ещё дальше, но тоже пишет. Наконец, Пушкин. Скоро явится Пушкин. ----------------- Скачайте книгу и читайте дальше в любом из 14 удобных форматов:
Все они, все были просто людьми. Можно набраться смелости и позвать их в гости. Державин топает в прихожей, сбивая снег. Шишков подъехал к соседнему кварталу и решил оттуда пройтись пешком. Давыдов видит шампанское и чувствует себя отлично. Глинка всем рад. Батюшков уже хочет уйти. Катенин вообще не придёт, пока здесь Вяземский. Вяземский никак не решит, чего в нём больше: раздражения на Давыдова или любви к этому невозможному, светлому, бесстрашному человеку. Чаадаев сказался больным. Раевский далеко, но прислал подробное письмо. Бестужев ещё дальше, но тоже пишет. Наконец, Пушкин. Скоро явится Пушкин.
Прилепина в ЖЖ дана ссылка на замечательную статью-отзыв о книге. http://svpressa.ru/culture/article/168046/
"Война начинается с Божьего попущения, ее причина — грехи человеческие и дьявольские козни (например, эта формула приводится в «Сказании о Мамаевом побоище»). Дьявол «радуется злому убийству, и крови пролитию, подвизая свары и зависти, братоненавиденье, клеветы» — говорится в «Слове о нашествии иноплеменных» из «Повести временных лет». Согрешившие земли Бог казнит смертью, голодом, либо «наведением поганых». Поэтому битва — святое дело, она аналогична брани православного подвижника. Это избавление от греховного состояния, ратоборство с грехами и искушениями. Недаром популярен сюжет отправки воинов-монахов Сергием Радонежским на Куликово поле. Суворов вел практически монашеский образ жизни, а некоторые полководцы от Александра Невского, Дмитрия Донского до Федора Ушакова были канонизированы. Восприятие многих героев Великой Отечественной войны, которая была названа «священной», придало многим из них черты святости. Все они вели брань еще и в мистическом измерении, где шла битва добра и зла. В своей книге «Взвод» Захар Прилепин приводит эпизод, где казак говорит Денису Давыдову: «Сражение — святое дело, ругаться в нём — всё то же, что в церкви: Бог накажет!» Параллель с церковью очень важна. Это не фигура речи, не условность, и именно живое традиционное мировосприятие. Воин, как и молитвенник, совершает движение внутрь храма от сцен Страшного суда в притворе до алтаря. Не случайно победа сравнивается с алтарем и есть выражение «алтарь победы».
Не знаю. Вообще нормальная книга. Но по существу ведь - просто краткие биографии, и ничего больше.
Плюс Прилепин в ряде мест идеализирует, и описывает то, что хочет увидеть, а не то, что было на самом деле. Я не глубокий специалист, конечно, но кое-где это резануло глаз. Например, описание Прилепиным того, как Денис Давыдов начинал свою карьеру довольно сильно отличатся от того, что писал сам Давыдов в мемуарах, и что пишут в других книгах.
У Прилепина:
"К Каменскому Давыдов не попал, но его взяли адъютантом к Петру Ивановичу Багратиону, командующему авангардом армии. К тому самому Багратиону, по поводу которого Давыдов в стихотворении «Сон» не так давно острил, что у него «нос вершком короче стал» – все знали о длинном, с горбинкой носе уже легендарного военачальника. Так что и Багратион оказался не обидчив; какие светлые люди жили тогда – то не заморачивались о пустяках, то из-за других, по нашим меркам, тоже пустяков, стрелялись на дуэлях. "
На самом деле все было не совсем так, история была гораздо более интересной и примечательной. Давыдов действительно очень сильно хотел сражаться, настолько, что рискнул пробраться к фельдмаршалу Каменскому, причем ночью, обманом, выдав себя за курьера, по моей памяти, и стал просить старика взять его на войну. Разбуженный ифельдмаршал наотрез ему отказал, но в то же время пожалел молодого офицера, и повелел его отпустить (хотя закончится все могло очень плохо, ведь дело было подсудным). В итоге история эта стали известна при дворе, и произвела очень большое впечатление - после чего Мария Нарышкина, фаворитка царя Александра, и предложила Денису Давыдову свое содействие. Она была официальной любовницей Александра, долгие годы жила с ним открыто, и обладала огромным влиянием. Именно поэтому Багратион и вынужден был взять в свой штаб молодого офицера, при том, что сам главнокомандующий Давыдову отказал, протекция была такая, пересилила военную субординацию). В рассказе же Прилепина все эти подробности исчезли (хотя он о них, конечно, знал), и остались только "светлые" и "не обидчивые" офицеры). На самом деле все-таки Багратион, конечно, действительно мог быть добрым товарищем, и радушным хозяином, но вообще человеком он был совсем не простым. Он был не только хорошим солдатом, но опытным царедворцем, очень успешным в этом деле, а иногда и изрядным интриганом. Все-таки "светлым" и "не обидчивым" его назвать уж ну никак нельзя)
Дмитрий , может Прилепин не про блядские скандалы и интриги писал , а совсем о другом, поэтому и не упомянул всех этих подробностей. Про то , кто кому любовницей был и так написано тонны книг. То что Багратион был интриганом и царедворцем , еще ни о чем не говорит. Если ему нужно было бывать при дворе в среде интриганов и царедворцев то и действовал он соответственно обстановке чтобы добиться каких то нужных ему результатов. Он же не идиот, стратегию и тактику надо применять соответствующую обстановке и условиям. Он мог себя вести с интриганами по интригантски, а с солдатами по солдатски. Если Прилепин писал не про интриганскую сторону , то и характеристику , дал ему соответствующую тому про что писал.
Володя, о том, как он попап на войну, писал сам Давыдов - не так откровенно, как я, но современники, я уверен, все отлично понимали. Это, кстати, тогда считалось нормальным, когда у человека есть протекция, и кто-то за него хлопочет, да и на наличие фавориток вынуждены были смотреть сквозь пальцы. Нарышкину считали очень приличной, потому что она, имея большое влияние, вела себя подобающе, и не вмешивалась куда не нужно. Суть этой истории не в блядстве, а в том, что Давыдов был дерзок, и очень сильно рискнул, совершив поступок - именно это произвело такое сильное впечатление, и дало воплотится его мечтам. При том, что сам он на такое не рассчитывал, фортуна к нему повернулась, и все закончилось самым лучшим образом. Поэтому это хорошая история. А ее убрали из биографии поэта-воина. Пропустил Прилепин этот широко известный эпизод, я думаю, именно из-за блядства, как ты выражаешься.
У Прилепина вот именно, что несколько про другое, слишком много про подвиги, геройства, и бесконечные сражения. Все это так и было - он хорошо описывает, но все таки настоящая история это не только война, но и мир, офицеры "скользили по паркету", вели переписку, входили в различные группировки, у них часто были счеты, споры, и сложные отношения друг с другом. Всего того нельзя не учитывать, если даешь характеристику, и пытаешься объяснить, какие люди тогда жили.
Книга не про сложные отношения и интриги, а про то как те же самые люди, которые "скользили по паркету" и входили в различные группировки, воевали и писали стихи. Жанр и содержание заявлены уже в названии. В этих обозначенных пределах, вполне допустимо что-то преувеличить, а о чём-то умолчать. Но думаю, что если бы Прилепин выбрал бы для этих целей другой жанр литературного изложения, к примеру поэму, Дима сумел бы ему указать на недостатки))
Вообще нормальная книга. Но по существу ведь - просто краткие биографии, и ничего больше.
А что еще должно быть? Это же не монография, где исчерпывающе обрисована жизнь и творчество. Это книга биографических очерков, которая выделяет некие главные моменты (с точки зрения автора) ранее пропущенные биографами или неверно ими акцентированные (смотри что Прилепин писал о книге Ходасевича о Держваине). Реальность такова, что основная масса биографий написана в советское время и действительно акценты там расставлены весьма специфическим образом. Я помню как меня в свое время удивило что оказывается светлый рыцарь Суворов яростно гонялся за другим светлым освободителем трудового народа от барской эксплуатации - потому что советские биографы стыдливо об этом умалчивали. И изучая Капитанскую дочку, никто не вспоминал Историю Пугачевского бунта Пушкина - а там много нелестного много вычитать о бунтовщиках. И разумеется всех "прогрессивных" писателей интенсивно мазали белилами. Захар написал о том, что обычно пропускали, проходили мимо как досадное недоразумение. Да, воинский дух был силен, это была весомая часть русской культуры. Именно об этом книга. И это очень важно. И славно.
Я указываю на недостатки, потому что для этого есть причины. Вот еще пример, Прилепин цитирует Давыдова:
Не могу описать, с каким восторгом, с каким упоением я глядел на всё, что мне в глаза бросалось! Части пехоты, конницы и артиллерии, готовые к движению, облегали ещё возвышения справа и слева – в одно время, как длинные полосы чёрных колонн изгибались уже по снежным холмам и равнинам. Стук колёс пушечных, топот копыт конницы, разговор, хохот и ропот пехоты, идущей по колени в снегу, скачка адъютантов по разным направлениям, генералов с их свитами; самое небрежение, самая неопрятность одежды войск, два месяца не видавших крыши, закопчённых дымом биваков и сражений, с оледенелыми усами, с простреленными киверами и плащами, – всё это благородное безобразие, знаменующее понесённые труды и опасности, всё неизъяснимо электризировало, возвышало мою душу! Наконец я попал в мою стихию!»
а вот дальше цитата обрывается, кусок пропущен, но потом Прилепин продолжает цитировать "«Мы вступили, как я сказал, на равнину Морунгенской битвы…" и снова пропуск.
Вот тот текст, который Прилепин пропустил:
«...Наконец я попал в мою стихию! Но сколь мысли и чувства человека подвластны различным впечатлениям! Сейчас военное ремесло казалось мне с привлекательнейшей стороны; пройдя несколько верст вперед, оно явилось мне во всей нагой отвратительности. Мы подошли к деревне Георгеншталь, к самому тому полю, на коем за два дня пред приходом нашим был разбит Марков. Селение сие было разбираемо на костры тою частию войск наших, которой было определено провести ночь на этом месте. Некоторые из жителей стояли вне селения с немою горестию, без слез и ропота, что всегда для меня было и есть поразительнее стенаний и вопля. Неопытный воин, я доселе полагал, что продовольствие войск обеспечивается особенными чиновниками, скупающими у жителей все необходимое для пищи, доставляющими необходимые эти потребности в армию посредством платы за подводы, нанимаемые у тех же жителей; что биваки строятся и костры зажигаются не из изб миролюбивых поселян, а из кустов и деревьев, находящихся на корне; словом, я был уверен, что обыватели тех областей, на коих происходят военные действия, вовсе не подвержены никакому несчастию и разорению и что они ничто более, как покойные свидетели происшествий, подобно жителям Красного Села на маневрах гвардии. Каково было удивление мое при виде противного! Тут только удостоверился я в злополучии и бедствиях, причиняемых войною тому классу людей, который, не стяжая в ней, подобно нам, солдатам, ни славы, ни почестей, лишается не только последнего имущества, но и последнего куска хлеба, не только жизни, но чести жен и дочерей и умирает, тощий и пораженный во всем, что у него есть милого и святого, на дымящихся развалинах своей родины,— и все это отчего? Оттого, что какому-нибудь временщику захотелось переменить красную ленту на голубую, голубую на полосатую 8 На этом же поле позорище другого рода потрясло мою душу. Мы вступили, как я сказал, на равнину Морунгенской битвы. «Уже,— как говорит один из благозвучных наших прозаиков,— уже отстонало поле, уже застыла кровь; тысячи лежали на снегу. Опрокинутые трупы с отверстыми,— потусклыми очами, казалось, еще глядели на небо; но они не видали уже ни неба, ни земли. Они валялись, как сосуды драгоценного напитка, разбросанные и раздробленные насильственной рукой в пылу буйного пира. Мрачный зимний день наводил какую-то синеватую бледность на сии свежие развалины человечества, в которых за два дня пред тем бушевали страсти, играли надежды и свежие желания кипели, как лета пылкой юности»."
Это, конечно, право автора, выбирать из текста и цитировать то, что лучше отвечает замыслу его книги, я бы все-таки по вот этой книги Прилепина детей в школах не стал бы учить)Он восхищается войной, рассказывает только про подвиги, и старательно избегает всего остального.
А в "Бородино" Лермонтова ничего не напрягает? Или в "Полтаве" Пушкина. Не слишком ли мало внимания самому сражению, и так много Мазепе, Марии?) Пропорционально ли это их значению , надо ли их читать школьникам?) Безусловно право автора выбирать из текста цитаты, а из истории эпизоды. Важен результат
Почему ты приводишь в пример такие произведения? "Бородино", "Полтава"?)) У Прилепина разве художественное произведение?)) Нет, не художественное. Смотрим аннотацию - в сборник вошли биографии... Именно так.
Если автор пишет биографии, то нет, нельзя исключать ключевые моменты. К тому же если автор так активно цитирует мемуары главного героя, который сам рассказывает об этих событиях в своей жизни. Свое мнение писать об этих эпизодах можно, мнение других - ради бога. А вот замалчивать вообще - это не хорошо, особенно если ты потом делаешь какие-то выводы, как люди тогда друг к другу относились. Это недобросовестность.
По поводу цитаты - ну ту вообще все предельно ясно. Ты же понимаешь, на чем я его поймал?)) Он цитировал ровно до того момента, как Давыдов восторгался войной, и перестал цитировать, как только Давыдов стал писать о ее обратной стороне. Это - метод работы с текстом. Почему он сделал вот так?
Видимо, потому что для автор у нас не только писатель Захар Прилепин, но заодно политрук, который зовет добровольцев воевать за ДНР и ЛНР. Поэтому он вот так и морочит голову, выбирая про войну только хорошее. Прилепину да, важен в первую очередь результат, вполне определенный, он отражает свое видение, и вычеркивает все, что этому противоречит.А исторические книги так все таки не пишутся, при всем уважении.
И еще, откуда я это взял - я, еще раз, далеко не специалист, и знаю далеко не все про писатателей из этой книги, но вот эти эпизоды из биографии Давыдова описывались в книге Анисимова "Богратион. Жизнь и война", я, когда читал Прилепина, просто обратил внимание, что он цитирует и рассказывает по другому.
«В последние три года сложилась такая ситуация, что очень серьезная часть русских литераторов настаивает на своей правоте, в случае ситуации с Донбассом, с Сирией, а до этого в ситуации с Чечней, настаивают на своей правоте и на неправоте России, ссылаясь на предшественников из числа русской классики. И меня натолкнуло на мысль написать об этом книгу, когда я прочитал пост Николая Сванидзе о том, что Захар Прилепин страдает вольнобесием, в то время как русские литераторы, если и воевали, то только на отечественных войнах, — рассказывает Прилепин. — И меня это жестоко рассмешило, потому что русские литераторы воевали на всех войнах подряд — на подавлении польского восстания, на русско-финской, русско-шведской, на кавказских войнах. Я вскрыл архивы, перерыл все письма, выяснил всю воинскую биографию людей начала XIX века — Пушкина, Чаадаева, Федора Глинки и так далее. То есть я написал, что писали, что говорили, где воевали, каким образом воевали и в каких сражениях участвовали русские литераторы»
С чего вообще вы взяли, что это книга про писателей, или про историю?) Это книга - ответ политическим противникам)) И автор, видимо, считает, что в этой борьбе хороши любые методы)
Именно так. Это вполне нормальная книга. Но вот с такой поправкой. Примерно как "Жизнь 12-ти цезарей", поучение через биографии. Читать можно и нужно, но и принимать за чистую монету не стоит, потому что автор пристрастен, и что-то свое хотел сказать.
Я не знаю, что там именно писал Сванидзе, но тогда офицеры, в том числе писатели, действительно воевали во всех войнах, и по сути в захватнических войнах тоже. В этом Прилепин, безусловно, прав. Но тогда относились к войнам по другому, и считали это нормальным, присоединять территории, подчиняясь воле государя. Ну идеалы были немного другие, общество было другое - очевидно, что к сегодняшней Сирии, Донбассу, Чечне прямого отношения история тех времен не имеет. Так что Прилепин тоже откровенно притягивает за уши. И по поводу исторической правды - Прилепин, выбирая только то, что нравится ему, ее точно также искажает.
Если брать пример из литературы. Князь Андрей Болконский стал адьютантом Кутузова благодаря протекции своего отца, который написал письмо Кутузову - своему давнему знакомому. То есть "блатняк" в чистом виде. Принижает ли это все достоинства Андрея Болконского и его поведение на войне?
Нисколько не принижает, это тогда было нормой. И служение при командующем, или при штабе не синекурой, оно было довольно опасным, потому что адьютантов куда только не посылали.
Еще раз, Давыдова, наоборот, это история возвышает, потому что он ради того, чтобы попасть в действующую армию, решился на очень рискованный поступок - далеко не каждый решится обманом проникнуть ночью в дом к фельдмаршалу. И это очень известный эпизод, про Давыдова и Каменского,посмотри любую биографию, об этом обязательно рассказывается. Почему Прилепин это пропустил?)
Например потому, что не задавался целью в данном конкретном случае описывать подробную биографию Давыдова. Тем более что ты сам пишешь, что это было всё нормой, вот такие ходы. То есть если бы Прилепин описал данный эпизод, это не унизило и не возвысило бы личность Давыдова. А значит, ничего страшного, что данная деталь была опущена!
Это не "подробность", это ключевой факт биографии)). Молодой офицер сидел у себя в гарнизоне, рвался в действующую армию, писал рапорты, ему отказывали, и вот он решился отколоть такую штуку - и в итоге оказался на войне, назначенным адъютантом к самому Багратиону!)). Круто? Да вообще крутяк! Интересно? Очень интересно. Что может главного героя охарактеризовать лучше, как ни эта история? Одно только это сделало Давыдова очень известным и знаменитым - потому что произвел впечатление на общество. Это не важно? Ну а что тогда важно? То, что Богратион взял к себе Давыдова по доброте душевной, и вот такие тогда были люди, чистые душой?)) Посмотри, там приводится гораздо больше фактов, гораздо менее значительных, всякие подробности участия в военных операция. Просто, видимо, действительно это история показалась Прилепину "неудобной".
Биографии известных людей пишут по разному, одни с искренним восхищением, другие с интересными подробностями, иногда с "клубничкой". Смотря какую задачу ставит перед собой писатель, эмоциональная окраска произведения во многом определяет выбор эпизодов , или же наоборот , что-то не упоминается вовсе.
Нет, биографии так не пишут. Нельзя просто взять, и пропустить ключевой эпизод. Тогда это из биографии превращается в произвольную фантазию на тему. Я пояснил, почему этот эпизод так важен в биографии Давыдова, не из-за "клубнички". Если вот так "выбирать эпизоды" то можно написать вообще все, что угодно, вплоть до прямо противоположного)).
У многих других офицеров были покровители и покровительницы, знакомые или родственники, который помогали им начать карьеру (например, у того же Багратиона, который был в начале по сути никем, мальчишкой из Кизляра). Но вот продолжить карьеру, не имея достоинств, не отличаясь по службе, не проявляя усердия, и не совершая подвигов, в то время было очень сложно. Это было время непрерывных войн, которые среди прочего, давали молодым людям возможность отличится, и реализовать себя, или же погибнуть. Нормальный подход - это не замалчивать, а упомянуть об этих фактах, только и всего, тогда и не будет искаженного впечатления. По моему так.
Обсуждаем художественные достоинства и историческую точность в пропагандистской книжке? В книжке, пропагандирующей войну? Ню-ню. Кто-то тут не любит конъюнктуру в "Убить дракона". Ню-ню.
Ну раз не читала и более того - и не собираешься, то и воздержись от суждений, пожалуйста. Трудно писать о Денисе Давыдове, в прямую воспевавшем гусарские военные подвиги и не проникнуться духом его поэзии. Это наша история, ее нужно знать. Нас отвратительно учили истории в школе - однобоко и очень поверхностно. А сейчас дело обстоит еще хуже. И если кто-то из молодых, прочитав эту книгу, пойдет изучать предмет глубже - Захар не зря поднял эту тему.
Натив, ты сказала, что автор не скрывает что написал пропагандистскую книгу для пропаганды войны. Я хочу прочитать, где он это говорит. Если это он сказал лично тебе по секрету, и больше нигде это нельзя прочитать, то я позволю себе усомниться в правдивости твоих слов.
Я говорила о презентациях, которые проводил Прилепин. Их много, например, вот эта. Здесь и интервью с ним есть с 12-й примерно минуты. https://www.youtube.com/watch?v=JgwdiDL-a8A
Нет, ты говорила что Прилепин делал заявления что он написал "пропагандистскую книжку, для пропаганды войны". По твоей ссылке нет такого утверждения Прилепина.
Потому что -"Он говорит, что написал пропагандистскую книжку, для пропаганды войны" и "Он говорит, что Россия всегда воевала, захватывала земли - и это нормально и сейчас воевать в Донбассе" это не одно и тоже. То что он говорит насчет Донбасса - это он озвучивает свои личные убеждения. Но он нигде не говорит, что написал пропагандистскую книжку "Взвод", и что написал ее для пропаганды войны!
Вот и подведем еще раз итог. Книгу ты не читала, и соответственно не имеешь о ней представления, что я сразу и сказал. Но потребовалась дискуссия стотысячпицот комментариев, чтобы ты наконец сама это подтвердила.
Он освещает светом ту сторону предмета, которая прежде была скрыта) Ну это как вокруг Луны облететь и посмотреть что у нее там, с обратной стороны))
Вот помнишь я выше писала о своем удивлении Суворовым? "Братушки, братушки", а потом гонялся за Пугачевым, с увлечением гонялся! А милитарист Прилепин там такую сцену добавил как солдат на вопрос служил ли он у Суворова воскликнул с ужасом: "Не дай Бог!" А мог бы не вставлять вообще-то... Раз он такой-сякой воспеватель войны...
А вообщем хорошо что ту книгу написал Прилепин)) Потому как Дима много знает, о чем тяжеловесно и нудно зудит, а Захар сверкает и балагурит)) И шансов увлечь молодое поколение интересом к изучению родной истории у него гораздо больше! )) Важне не только сообщить множество фактов, важнее увлечь... Но вот после описания русско-шведских морских баталий в биографии Шишкова мне реально захотелось пристально изучить эту тему. Потому как это гениально обрисовано! Попробуйте так захватывающе описать бой! И вообще Шишков меня заинтересовал, я почти ничего о нем не знала (кроме плохого и "мокроступов") И за все это спасибо Захару.
Вот мне интересно :) , Прилепин ссылается на Золотой век русской литературы, что типа русские писатели тогда воевали не только в отечественных, но и в империалистических войнах, захватывающих и присоединящих земли и сейчас нормально писателю пойти на войну, вот он пошел воевать в Донбассе. И это нормально типа. А что же он не освещает вопрос, что писатели тогда были помещиками-крепостниками? Может ему предложить крепостное право возродить? А что?! Было бы вполне логично. Уж возрождать империю, так возрождать во всей полноте. :))) И президента царем сделать, вот и Аксенов поддерживает.
Откуда они все свалились со своими пещерными представлениями? И куда мы движемся вперед или в 19 век назад перемещаемся? Ой, я не могу, я так расстраиваюсь и такое зло берет!
Наташа, а ты не забыла что это исторические биографии? Как-то неуместно говорит в данном случае о движении назад, мне кажется! И про крепостничество он упоминает кстати... Но ты, разумеется, не знаешь этого, потому что не читала.
А ты как будто уши и глаза ватой заложила и не слышишь и не видишь, что говорит Прилепин о своей книге, для чего он ее написал и что хотел сказать. И связи этой книги с Донбассом ты тоже не видишь? Ты не понимаешь, что книга написана в поддержку сегодняшних действий РОссии во внешней политике, в том числе и по Украине. Тебе автор это говорит, но ты не слышишь и делаешь вид, что книга не конъюнктурная, а вот просто автору ни с того, ни с сего захотелось написать исторические биографии.
У меня ватой, потому что я ватница, да?) А у тебя, либералки, какой субстанцией глаза и уши заткнуты, а? Ну нельзя же быть до такой степени зомбированной как ты!
Эту книгу стоило бы написать еще во времена моды на толстовство. Ее следовало бы написать в Великую Отечественную. Жаль, что такой книги не написали в послевоенное советское время. Вот в 21 веке нашелся писатель, которого, пусть по причинам личных переживаний, написать правду о том, что всегда то ли упускали недобросовестно, то ли откровенно замалчивали. И находятся люди, вроде бы любящие русскую литературу и культуру, которые не хотят слышать правды, а затыкают себе уши! Удивительно!
Всё, Натив. Не надо тебе ее читать. А то с твоим обработанным русофобской пропагандой мозгом, ты на всю русскую культуру понесешь пургу. У тебя все будут мерзавцы и уроды... Русофобия - это болезнь.
Я книгу не читала, но вот вам рецензия на книгу человека, который читал https://meduza.io/feature/2017/02/20/chto-ne-tak-s-knigoy-zahara-prilepina-vzvod-ofitsery-i-opolchentsy-russkoy-litera tury
А вот рецензия в газете "Завтра" (прохановской) http://zaharprilepin.ru/ru/pressa/o-knige-vzvod/gazeta-zavtra-11032017.html :))))
Для равновесия, "все по справедливости Остап Ибрагимович". :)))
Пропагандист Прилепин цитирует другого пропагандиста Батюшкова:
«Какое счастье, рыцарь мой! Узреть с нагорныя вершины Необразимый наших строй На яркой зелени долины! Как сладко слышать у шатра Вечерней пушки гул далёкий И погрузиться до утра Под тёплой буркой в сон глубокий. Когда по утренним росам Коней раздастся первый топот И ружей протяжённый грохот Пробудит эхо по горам, Как весело перед строями Летать на ухарском коне И с первыми в дыму, в огне, Ударить в крике за врагами! Как весело внимать: «Стрелки, Вперёд! Сюда, донцы! Гусары! Сюда, летучие полки, Башкирцы, горцы и татары!» Свисти теперь, жужжи свинец! Летайте ядра и картечи! Что вы для них? для сих сердец, Природой вскормленных для сечи!..»
Для Натив весь Золотой век русской литературы вероятно потерян. Остался один граф Толстой))
С Петром Вяземским вообще незадача. Его, в сущности, известную биографию перевирают непрестанно. Причём этому консерватору и "мракобесу" достаётся чаще всего именно от патриотов. Ну, не очень образованных патриотов. А их полно. Во-первых, за то, что он, будучи масоном, бросил масонскую перчатку в гроб Пушкину. (Это не так). Во-вторых, за то, что он был либералом, выступил против подавления польского восстания и разругал Пушкина за стихи "Клеветникам России". (Всё не совсем точно, потому что своё письмо о "Клеветниках..." он даже не отправил Пушкину, и ничего ему не сказал, а к поляком относился несколько сложнее; следующее подавление польского восстания Вяземский элементарно поддержал и оправдал). Путь Вяземского в целом - это отличная иллюстрация того, как сверходарённый человек из западника и либерала становится государственником и русофилом. Короче, читайте "Взвод".
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация |
Вход ]
Различимые силуэты
