Не знаю, где нынче в Москве находится редакция журнала «Юность». И существует ли еще такой журнал? В середине 70-х эта самая молодая и симпатичная редакция в Москве располагалась на Садовой-Триумфальной, рядом с площадью Маяковского, занимая небольшое, но чрезвычайно уютное помещение, вероятно переделанное из старой, когда-то барской, а потом коммунальной квартиры. С тесной площадки на белой лестнице вы попадали в гостеприимный холл. В глазах вахтера, сидевшего в холле, сияло радостное сознание, что каждый входящий сюда заслуживает любви и уважения, ибо плохие люди сюда не ходят. А далее — мимо вахтера, мимо важных закрытых дверей, мимо мыкающегося перед ними какого-то потерянного молодого поэта — вы проходили через короткий променад-вернисаж с постоянно меняющимися, но неизменно дерзкими картинами молодых художников на стенах. Мимо, мимо, мимо... узкий и совсем не парадный коридор налево... и почти всегда распахнутая дверь, украшенная, как визитной карточкой, круглой глазастой рожицей, известной читателям журнала под именем Галки Галкиной. Никакой Галки Галкиной в комнате, однако, не обнаруживалось, а сидел здесь Виктор Славкин, хозяин и работник отдела юмора в одном лице. Толпились люди, кто-то по не терпящим отлагательства редакционным делам, кто-то просто так. Не знаю, как Славкин умудрялся помнить и узнавать всех, но можно было заглянуть в дверь без предупреждения и после годичного отсутствия — он встречал так, как будто вы не далее как вчера вечером не успели договорить с ним чего-то очень важного и веселого. Пока он решал редакционные вопросы или говорил по телефону, можно было рассматривать смешные плакаты и коллажи на стенах. А когда в комнате становилось свободнее, Славкин вдруг что-то вспоминал, заговорщически улыбался, причем его лицо становилось круглым и глазастым, как у Галки Галкиной, и, открыв дверцу своего письменного стола, приглашал перегнуться через стол и заглянуть на внутреннюю поверхность дверцы. Впрочем, я и не глядя знала, что там аккуратно прикноплен портрет бас-тромбониста Бориса Ломбарда, приводившего Славкина в восхищение. На страницах «Юности» этот портрет не публиковался никогда, а в редакцию его принесла я, и произошло это так. ...В 1970 году умерла Елена Сергеевна Булгакова. И вслед за горем утраты, за охватившим меня чувством литературного одиночества (такого яростно заинтересованного, требовательного, наступательного читателя я уже не имела никогда) пришла катастрофа: для меня закрыли архив Михаила Булгакова в отделе рукописей Библиотеки имени Ленина. Это был ее, Елены Сергеевны, архив. Это была моя безумная идея — передать его в Ленинку. Хотя ведь просили этот заманчивый архив и другие авторитетные хранители, ну, скажем, Центральный государственный архив литературы и искусства в Москве. И конечно, передавая рукописи Булгакова в Ленинку, Елена Сергеевна сделала необходимое распоряжение, чтобы мне не препятствовали продолжать изучение их на новом месте — так же, как я это делала у нее дома. И начальница отдела рукописей, очень приятная дама с еврейским именем Сарра и почему-то русским отчеством Владимировна, пригласив меня, любезно подтвердила, что это распоряжение ею получено и надлежаще оформлено. И я продолжала свою работу — теперь уже не дома у Елены Сергеевны, а в читальном зале библиотеки, радуясь экономии времени: в Ленинке можно было не обедать, а у Е. С. не обедать нельзя было, Е. С. этого не терпела. Но вот Елены Сергеевны не стало. И та же очень приятная дама снова пригласила меня. На этот раз — сообщить, что литературную тему (изучение творчества Михаила Булгакова!) мне предлагается сменить, ибо архив Михаила Булгакова для меня закрывается навсегда. А Булгаков?! Об этом мне предлагалось не беспокоиться: исследование творчества этого писателя, а также мои рукописи и письма, попавшие в его архив и ставшие собственностью библиотеки, отныне закрепляются за другим, доверенным лицом, к тому же служащим этого учреждения. Со мной говорили с ошеломляющей прямотой. И наверно, именно из-за этой прямоты я не постигала, что происходит. А происходило вот что. Михаил Булгаков выходил из небытия. Роман «Мастер и Маргарита», искромсанный купюрами, в России уже появился в журнале, и тысячи пишущих машинок стучали по всей стране, перепечатывая его до бледных, почти не читаемых копий... Он уже шел по странам мира, стремительно переводимый на множество языков — полностью, без купюр (с разрешения Главлита, между прочим, не посмевшего наложить запрет), — и, просачиваясь через таможни, возвращался в Россию — книгой. Булгаков становился загадочно, а главное — неуправляемо популярен. Было неясно, чего от него можно ожидать в дальнейшем, и в КГБ хотели если не остановить (остановить было невозможно), то хотя бы попридержать этот процесс. Пока Елена Сергеевна была жива, с ней приходилось считаться. Ее требования терпели, с ней играли в дружбу и уважение. Но теперь, когда ее не стало, позволить изучение этого странного писателя, бог знает что оставившего в своем огромном, неисследованном и тоже загадочном архиве, постороннему человеку? Что у них, доверенных и проверенных, что ли, нет в этом самом отделе рукописей, издавна курируемом авторитетнейшим ведомством в стране? Архив Булгакова уходил под наблюдение КГБ. Так случилось, что Булгаков не был арестован при жизни. Теперь, с начала 70-х годов, отдел рукописей Библиотеки имени Ленина становился местом посмертного ареста его рукописей. В лице ученой дамы со мной говорил КГБ. Надо признать, в его самом мягком, любезном варианте. Дама выполняла свои служебные обязанности, и ни русское отчество, ни тем более еврейское имя ни в коей мере не позволяли ей отступить от их выполнения. И напрасно я винила себя за то, что бумаги Булгакова попали сюда: в любом государственном архиве России, вероятно, было бы то же... Но тогда я ничего этого не постигала. Видела только одно: между мной и архивом Булгакова возникает преграда и преграда эта непреодолима. Что такое архив для архивиста? Возможность профессионально работать? Меньше всего. С архивистом — если это вам дано — рукописи разговаривают. Для архивиста архив — головокружительно открытые дороги времени, ни с чем не сравнимое чувство «другой жизни», образные впечатления, каких не могут дать никакое кино, ни театр, ни даже книги... Я была архивистом, и рукописи впускали меня в свои миры. В миры, где за каждым поворотом ждала радость открытия. Где можно было прикоснуться к удивительной и живой личности Михаила Булгакова, увидеть своими глазами, как движется, складываясь, его мысль, как медленно, плотно одевается словом художественный замысел. Он усмехался, шутил, отчаивался, жил, умирал — у меня на глазах... Здесь можно было просто поговорить, посоветоваться с Еленой Сергеевной, которой мне так недоставало и которая в тиши архива была рядом — открытая, нетерпеливая, нетерпимая, требовательная — в движении ее пера на пожелтевшем листе бумаги... Что я лепетала, пытаясь протестовать и сознавая, что там, где царят государство и сила, у меня нет прав, даже авторских? — Но моя книга! — ошеломленно хваталась я за первый попавшийся слабый аргумент, имея в виду, что в отделе рукописей, здесь, у этой самой дамы, — полная копия моей неопубликованной книги о Булгакове. — Эта книга никогда не выйдет в свет, — начиная раздражаться, отвечала дама, и я знала, что она права. Что еще? О слове, данном ею — ею же! — совсем недавно, когда Елена Сергеевна была жива? — Мы держим наше слово только до тех пор, пока люди, которым оно дано, живы, — устав от моей непонятливости, решительно закруглилась дама. Слово было дано не только Елене Сергеевне, но и мне; я подумала, что я еще, кажется, жива; но как-то неуверенно подумала об этом. Бочком выбралась из-за тяжелого стола. Спустилась вниз. На улице шел дождь... Навсегда запомнила это странное помещение, в котором выслушала приговор. Темноватое, с тяжелой, старинной, темной мебелью, с низким потолком и маленькими окнами, выходящими неизвестно куда... Любопытно, что через много лет я попала в это помещение снова. В стране шла ломка, кому-то показалось, что за все придется отвечать, или, может быть, просто кого-то сменили в том отделе КГБ, который курировал чужие рукописи. И новое начальство отдела рукописей пригласило меня, чтобы я помогла разобраться, что же, собственно, и когда именно пропало в этом самом архиве Булгакова, заметно и загадочно отощавшем в отделе рукописей Ленинки за двадцать лет. Та же крутая пароходная лесенка вела наверх, в начальственный кабинет, та же палуба-площадочка перед дверью... Я вошла и остановилась удивленная. Это была просторная светлая комната. В ней был высокий потолок, и ее освещали большие, высокие окна. Теперь, на правах почетной гостьи, я свободно и с любопытством подошла к окну. Все три окна выходили на улицу Фрунзе, бывшую Знаменку. Прямо под окном плоское крылечко — вход в отдел рукописей. То самое крылечко, на котором я, переполненная отчаянием, стояла тогда, выйдя в дождь. Подумала вдруг, что приятная дама-начальница тоже стояла тогда здесь, у окна, и без ненависти смотрела вниз, на мою горестную фигуру, ссутулившуюся под дождем. Новый начальник, еще более приятный джентльмен, сидел на том же месте — за старинным тяжелым столом светлого дерева (Господи! Неужели стол тот же? Или сменили?). Мне предложили стол напротив, у окна, тоже очень красивый и тоже светлый, кажется, даже резной. Мне приносили туда растрепанные описи с ненумерованными листами, в которых я пыталась найти концы — следы исчезнувших рукописей. И однажды передо мной возник даже какой-то бодрый молодой человек, которого мне представили как следователя, но фамилию почему-то так и не назвали... А время от времени я подымала голову, чтобы еще раз взглянуть на неожиданно высокий потолок, или подходила к окнам, не переставая радоваться их ясности, величине и шуршащему потоку машин за ними... Впрочем, во всесильном ведомстве вскоре опомнились: стало ясно, что никто и ни за что отвечать не будет, тем более за такой пустяк, как растерзанный архив давно умершего писателя. Уже постаревшую и лишившуюся приятности даму снова взяли под защиту, а на меня посмотрели с внезапным и острым удивлением: каким образом в это святилище, в этот «алмазный фонд», попало совершенно постороннее лицо? Что у них, своих, доверенных и проверенных, что ли, нет в этом самом отделе рукописей? И опять неспешно и ржаво повернулся замок в сейфе, где томились тетради «Мастера и Маргариты» и «Театрального романа», а потом, скрипнув, прикрылась и тяжелая дверь в хранилище, отрезая от меня архив Михаила Булгакова, теперь уже, видимо, навсегда... Но я уже знала правила игры, ожидала этого и не теряла времени даром. И пока новое начальство отдела рукописей решало свои проблемы (расследовать — не расследовать, отвечать — не отвечать), успела в течение четырех лет проделать огромную архивную работу. Часть ее уже опубликована в России (восстановление подлинного текста «Мастера и Маргариты», восстановление текста «Собачьего сердца», подготовка к изданию дневников и воспоминаний Е. С. Булгаковой), а часть, надеюсь, еще порадует читателей здесь... Ну, вот. А тогда, более двадцати лет назад, шел дождь... Я стояла на плоском крылечке отдела рукописей, и холодные капли брызгали мне в лицо, а горячие слезы текли куда-то внутрь, поливая мое бедное сердце. Идти было некуда. И я пошла куда глаза глядят... Куда глядят глаза человека, стоящего спиною к дому, из которого его только что выставили? Прямо перед собой, разумеется. Движение на бывшей Знаменке было невелико, и не нужно было идти на угол, к «зебре», чтобы перейти дорогу. А может быть, и «зебры» тогда еще не было. Я перешла через дорогу. Передо мной оказались некрасивая дверь, две или три спотыкающиеся ступеньки и вывеска рядом с дверью. Из вывески следовало, что здесь находится библиотека Академии общественных наук. Что такое Академия общественных наук, я не знала (и до сих пор не знаю), но в дверь вошла. Любезный молодой человек немедленно выписал мне картонную книжечку-билет и кивнул куда-то вниз, в подвал... Нет! «Жизнь нельзя остановить. Жизнь нельзя остановить!» — писал когда-то молодой Булгаков. И дама-начальница безусловно ошиблась, решив, что меня уже нет в живых. Я была жива, и Булгаков — бессмертен. Здесь, в подвале, помещалось хранилище газет... Что хранилище! Это оказалось богатейшее собрание самых разных подшивок газет за все послереволюционные годы. — И начала двадцатых годов? — Да, имеются. — И кавказские? — Да, пожалуйста. Большие, как прилавки, столы, на которые так удобно класть газеты. На один из них передо мной лег переплетенный в картон фолиант — с традиционным для 20-х годов названием «Коммунист» — почти полный комплект газеты, выходившей в городе Владикавказе. В 1920—1921 годах во Владикавказе жил Михаил Булгаков. Еще не автор «Мастера и Маргариты», даже не автор «Дней Турбиных». И все-таки уже Михаил Булгаков. Его имя — «писателя» (что же он писал тогда? чем был известен?), начинающего драматурга (навсегда канувшие в неизвестность его ранние пьесы шли на владикавказской сцене) и просто человека, чем-то (тогда и всегда потом) раздражавшего критику, — вспышками замелькало на многих листах. Это был не совсем полный и тем не менее поразительно полный комплект. Потом я ездила во Владикавказ (тогда Орджоникидзе), работала в тамошних библиотеках, подымала тамошние архивы, нашла очень интересные вещи. Но комплекта такой полноты там не оказалось... Начинался новый этап в изучении судьбы и творчества Михаила Булгакова. Булгаковский Владикавказ... Потом мне предстояло уйти в еще более ранний период — булгаковский Киев... Этих материалов не было в собранном и сбереженном Еленой Сергеевной архиве, не было в Ленинке. И пожалуй, если б меня не выставили с такой роскошной наглостью из этого государственного учреждения, а заодно — из моих собственных неопубликованных рукописей и моих, мною облюбованных тем, эти материалы — о Булгакове соблазнительно раннем — так и остались бы нераспечатанными еще многие годы... Жизнь остановить нельзя, говорил Булгаков. И еще у него в «Белой гвардии» горькая и сомнительно утешительная фраза: «...а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему». (Сентенция, произнесенная в романе непосредственно после строк о похоронах матери.) Как бы ни было, но уже через час, наверно, плавая в наслаждении и не понимая, почему не гремят праздничные оркестры, я переписывала в свою тетрадку, по архивной привычке положенную не на газету, а рядом с газетой, чудо — прелестный и никому не известный (никому до меня в этот момент!) фельетон Михаила Булгакова «Неделя просвещения». Может быть, и сохранившийся только в этом, одном-единственном на всем белом свете, экземпляре. В газетном подвале библиотеки Академии общественных наук, на улице Фрунзе, бывшей Знаменке... ------------------------------------------------------------------
"Скачайте
всю книгу в
нужном формате и читайте дальше"
"Врете, подлецы. Он и мал, и мерзок не так,как вы - иначе" . Это Пушкин не о Булгакове, но вспомнилось сейчас Оберст признал Булгакова большим писателем, разве этого мало?) Если я напишу что Лермонтов талантливый поэт, но отвратительный по жизни человек, который буквально напросился на пулю от Мартынова - ты на меня тоже рычать будешь?))
Оберст признал Булгакова большим писателем, разве этого мало?) На мой взгляд, достаточно. Но Оберст продолжил о мерзости. Так что вопрос к нему)) Если я напишу что Лермонтов талантливый поэт, но отвратительный по жизни человек, который буквально напросился на пулю от Мартынова - ты на меня тоже рычать будешь?)) А, то есть когда рычат- это не нравится?)) Тогда я не буду очень переживать, что так отреагировала на слова Обереста. Он же рычал, нет?)) А твой список можно продолжать до бесконечности. И Толстой как-то не очень, и Ахматова подкачала, и некоторые эпизоды из жизни Цветаевой лучше не вспоминать. Ну и т.д. О жизни всех этих людей мы знаем по мемуарам, рассказам других. А книги они писали сами. Если я напишу, что книги важнее воспоминаний - ты на меня тоже рычать будешь?))
А потом обвинил ее в том, что она не сумела его больного вытащить из Владикавказа за границу. А потом бросил ее. А потом бросил вторую жену. А во МХАТе секретарем Немировича была сестра последней его жены. Ясно как зарабатывал доброе отношение к себе режиссера,да? А за обещание квартиры взялся написать пьесу о Сталине в честь юбилея. А еще говорят, что Елена Сергеевна была приставлена шпионить к нему. А еще говорят, что жаден был до невозможности, за заграничные гонорары здорово переживал. Плевать что жил впроголодь. Ему , большому писателю, положено думать о высоком. О низком мы сами здесь поболтаем) Так вот, об аборте. Он был наркоманом.Он сидел на морфии. И он , и она понимали что это значит. И рядом не было другого врача. Это трагедия двух живых людей. И хотя бы из-за памяти Татьяны,мне кажется,не нужно "обсасывать " эту историю. Только она, эта женщина имеет право сказать как ей такое.Но прочитав все " из нее", я не увидела слов "Большой писатель, но мерзский человек".
Думайте как Вам удобно думать, сотворяйте себе кумира, если Вы так желаете. Для меня несущественно наличие у другого человека таких пороков, как жадность, малодушие и сластолюбие (до тех пор, пока проявления этих порочных черт характера не наносят ущерба мне и моим близким). Пусть даже этот другой человек и является знаменитым писателем. Но есть поступки, которые выводят человека за рамки общепринятых норм. И не надо тут рассказывать сказки об отсутствии других врачей и об высокой осведомленности обсуждаемого персонажа о фатальных влиянии морфиновой наркомании на наследственность (не владею предметом, но думаю, что эти вопросы в медицине были изучены лет этак 20 спустя данного события) - вырезать собственного ребенка сможет только весьма необычный человек.
В книге Варлена Стронгина "Михаил Булгаков. Писатель и любовь", написанной на основе нескольких интервью с Татьяной Николаевной, этот эпизод рассказан примерно так: своей беременности Тася была рада,сказала: "Миша, у нас будет чудесный ребеночек!". Муж помолчал немного, а потом сказал: "В четверг я проведу операцию". Тася плакала, уговаривала, боролась. А Миша все твердил: "Я врач и знаю, какие дети бывают у морфинистов". Таких операций Булгакову делать еще не доводилось (да и кто мог бы обратиться к земскому врачу, лечащему одних крестьян, с подобной просьбой?). И, прежде чем натянуть резиновые перчатки, он долго листал свой медицинский справочник: Операция длилась долго, Тася поняла: что-то пошло не так. "Детей у меня теперь никогда не будет", - тупо подумала она; слез не было, желания жить тоже: Когда все было кончено, Тася услышала характерный звук надламывания ампулы, а затем Миша молча лег на диван и захрапел.
Ну, с " не надо тут сказки рассказывать" кто бы спорил, я не буду)) Только, давайте это ко всем относится. Нет, я понимаю, что если книжку прочитал , а не на лавочке у подъезда услышал, то можно гневно казнить мерзавца. После слов "а затем Миша молча лег на диван и захрапел" крыть нечем, просто под дых. А скажите, Оберст, прочитав об этой семье, зная как завязывались их отношения,зная когда происходили эти события, зная, что Татьяна очень четко понимала с чем она столкнулась, с какой страшной бедой-морфий,зная как отчаянно она пыталась бороться с этой бедой, зная ее отношение к мужу и тогда, и позже, когда расстались,вот все это зная- Вы безоговорочно верите в эти "ее" слова "Миша захрапел"? Если да-могу еще книжку порекомендовать "Анти-Ахматова". Не Булгаков, но тоже на слуху. Вам должно понравиться)) И да, о кумирах. Не стоит их творить не только из людей, но и из прочитанных книг. Но если сравнить книги Булгакова и Варлена Стронгина, я выберу , все же, Булгакова. Хотя бы потому, что у него не "Миша захрапел", а " и прослезился")))
... Да все они - негодяи, подонки и моральные разложенцы, в кого ни ткни. А уж Лев Николаевич какая был сволочь! )) Но ... не влияет. Открываешь хотя бы "Анну Каренину", и всё - как рукой! ))
Вы снова путаете кислое с длинным и пытаетесь перевести разговор на тему масштабов литературных талантов Булгакова. Смысл Ваших претензий ко мне, по существу, сводится к тому, что я набрался наглости осуждать великого человека, осмеливаюсь копаться в его "интимных" страницах жизни (кстати, также одному журналисту ответил на вопрос об этом аборте и смотритель его дома-музея в Киеве) и даже беру себе в союзники Варлена Стронгина, который, не будучи столь одаренным, как Михаил Булгаков, писателем, не имел, конечно же, права брать интервью у его первой жены и интересоваться обстоятельствами их совместной жизни. Еще раз повторяю, мы не обсуждаем вопрос о том, талантлив был Булгаков или нет. В данном контексте мне это все равно. Поступки мерзки или они прекрасны (раз так прекрасен литературный гений Булгакова)? Я не могу согласится с тем, что морфиновая наркомания может быть оправдывающим обстоятельством. Более того, я считаю, что быть наркоманом или алкоголиком может только порочный человек, а порядочный человек способен противостоять пагубным пристрастиям. Мне надоело слушать рассуждения о том, что к великим людям надо применять какую-то иную меру измерения, не такую, как к обычным смертным: они ведь избранные и видят мир иначе. Мухи отдельно, котлеты отдельно - талант и человеческие качества не одно и то же и друг друга заменять не могут. Какая Вам разница что я читал, а что нет? Допустим, я вообще не умею читать? И что с этого? Мне нельзя иметь собственное мнение и считать подлеца подлецом? А если к тому же подлец великий талант, а я сам бесталанная серость, то мы вообще автоматически меняемся с ним местами, как только я осмеливаюсь что-то высказать в адрес великого?
глупость какая то, чушь.. у меня есть товарищ хороший - тоже пару раз женат был. так вот, если я приду к его первой жене и спрошу - а расскажи мне что нибудь хорошее про своего первого мужа? уверяю вас, лучшее ,что она сможет про него рассказать, так это про то, как он в детстве кузнечикам лапки отрывал...) это во первых. во вторых - вы всерьез принимаете эту "книгу" с этим рассказом, как исторический источник?? глупость... у той же Яновской, в книге о биографии и творчестве Булгакова, в теме которой вы пишите комменты, рассказан забавный случай, эпизод, который претерпел множество изменений в результате изустного творчества и дошел до некоторых библиографов в совершенно разных вариантах... я защищал второй диплом по истории - 45 минут. хотя приехал московский профессор и всем студентам выделил 10 минут на представление работы. а у меня вышло - 45 минут. это потому, что я с ним стал спорить - можно ли рассматривать Библию, как исторический источник? я утверждал, что нет. 45 минут... объем дипломной работы - 300 страниц без введения и заключения. и без "справочника литературы". я писал эту работу сам. с третьего курса. мне было 28 лет. прошло 10 лет. вы прадва думаете ,что я могу признать книгу, к которой вы апеллируете, достоверным источником? так что - не факт... в третьих. у вас получается, как у Шолохова в "поднятой целине"... была там бабка-повитуха, которая умела делать множество чудесных вещей и в том числе "аборт вязальной спицей" :) я это к тому, что вряд ли взрослая женщина позволит ,что бы земской доктор, пусть даже ее муж, делал ей операцию?? в домашних условиях?? извините, но я не верю: инстинкт самосохранение - это базовый инстинкт.
Давайте я не буду комментировать "быть наркоманом или алкоголиком может только порочный человек, а порядочный человек способен противостоять пагубным пристрастиям". Мы с Вами ,явно, не сойдемся во мнениях, а Вы уже и так здорово нервничаете)) Но, извините, не могу не ответить на"Мне надоело слушать рассуждения о том, что к великим людям надо применять какую-то иную меру измерения, не такую, как к обычным смертным: они ведь избранные и видят мир иначе." Это явно не ко мне. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Какое отношение к этим упрекам имею я и мои слова? Я Вам не претензии предъявляю, я с Вами беседую)) О том, что поаккуратней нужно быть с оценками, да еще и радикальными. Еще раз- аборт -это дело только двоих. И только жена имеет право бросаться словом " подлец". Знаете, я не зря сегодня Пушкина вспомнила. "Толпа жадно читает исповеди, записки , потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок — не так, как вы — иначе..." Это полная цитата. И мое мнение-Пушкин прав. Могу я иметь собственное мнение? )) Только не стоит рассказывать сказки о мерзостях Пушкина и Байрона. Их я тоже читала))
Раньше не слышала о таком писателе Варлене Стронгине... Оказывается он раньше был юмористом [http://eg.ru/daily/cadr/8645/] Мдя...столько всякой информации - кто, с кем, когда . Бабки на лавочке отдыхают в сторонке...
Да не в том дело, что надо иметь какой-то особенный талант для того чтобы правдиво описать историю жизни человека - надо иметь некоторую душевную чуткость и понимание того, что когда любовь проходит и уходит , не значит что её не было вообще. Булгаков говорил много раз что Бог его за Тасю накажет. Татьяна, по словам многих продолжала его любить. Если называть книгу Писатель и любовь, то надо хотя бы попытаться понять и поверить в эту любовь.Даже когда этих людей давно нет. Каким бы не был Булгаков человеком, но мне кажется что он заслуживает более достойного биографа, или если выразиться точнее - менее вульгарного.
Оберст, а Вам лично только Булгаков так отвратителен? А все остальные писатели - лапы и душки? Понимаете, просто мне кажется, что с таким восприятием лучше не интересоваться биографиями писателей (художников и т.д.), а лучше только читать их книги. Я точно знаю, что мерзости тонны в любой биографии. И дело тут совсем не в том, позволено ли гению больше, чем простым смертным. НЕТ, НЕ ПОЗВОЛЕНО. Никому не позволено. Но вот человек прожил свою грязную, грешную, отвратительную, мучительную жизнь. Как многие. Но эти многие ничего нам после себя не оставили - и их забыли. А некоторые - те самые гении, таланты, творцы - они оставили нам что-то очень важное, ценное. Все, что было лучшего в их душах, в их мыслях, они, страдая и мучаясь, выразили своих картинах, книгах, в музыке.
И вот нам остался такой прекрасный результат работы высокого человеческого духа. Картины Гогена, музыка Вагнера, романы Достоевского... Там - не то, что их унижало, в чем выражалась их мерзость. Там то, что возвышает нас, как людей. И, казалось бы, можно брать себе именно это. Возвышаться, наслаждаться, мыслить. И если уж заглядывать в грязные истлевшие останки их личных жизней, то именно для того, чтобы понять, КАК из ТАКОГО СОРА и ПОЧЕМУ может вырастать чистейшее творческое вдохновение? ЧЕГО этим вдохновением удалось достичь, а ЧЕГО НЕ удалось - какие пути они себе, все же, перекрыли собственным несовершенством?
В творчестве талантливого человека даже темные стороны его души отпечатываются всегда только чистой кровью. Никак не дерьмом - такого не бывает, такова природа творчества. Так зачем же это дерьмо выковыривать из сплетен и пересудов и заляпывать им картину? Мне кажется, что если не получается отделять, если неприглядные факты из жизни автора выползают на первый план, а не перерабатываются в мысль, не стоит читать биографии. Исключительно ради себя самого - чтобы не отравлять себе восприятие этими экскрементами.
Какой изощренный снобизм. Меня всегда поражала особенность значительной части нашего образованного слоя совершенно некритично, с придыханием, относится к тем, кого она считает "своими", гневно обличать тех, кого "своими" не считает, а к основной массе своих сограждан относится как к быдлу, чуть-ли не отказывая им в человеческой природе. Почему-то мало кто возмущался, когда в конце 80-х в оборот было запущено абсолютно голословное утверждение, что Сталин являлся агентом царской охранки, а также о том, что он довел свою жену до самоубийства. А тут, пожалуйста, надежные источники подавай (как будто речь идет о жизнеописании египетского фараона периода Древнего царства). Кстати, все диктаторы, даже те, кто вошел в историю с абсолютно отрицательной оценкой, безусловно были очень талантливыми людьми. Уверен, что и людоед Бокасса был специфически талантлив, также и Пол Пот был по своему велик. Так почему же их их не позащищать от нападок черни? Ау, может быть будем называть вещи своими именами, черное - черным, а белое - белым?
Кстати, о книге. Начала читать, но пока отложила на потом. То, что успела прочесть - нравится. (При том, что у меня, в отличие от автора, резко отрицательное отношение к Е.С.Булгаковой.)
А что касается "творчества" таких "гениев" как Сталин, Бокаса, Гитлер или Пол Пот, так мне как раз отвратительны именно результаты их деяний. В отличие от Гогена, которого я считаю отвратительным человеком. От Гогена остались картины. А от Сталина и Пол Пота - горы трупов и кучи дерьма на сто лет вперед.
Какой изощренный снобизм. Меня всегда поражала особенность значительной части нашего образованного слоя совершенно некритично, с придыханием, относится к тем, кого она считает "своими", гневно обличать тех, кого "своими" не считает, а к основной массе своих сограждан относится как к быдлу, чуть-ли не отказывая им в человеческой природе.
Поскольку этот пассаж вообще никак не вяжется с происходящим тут разговором, мне остаётся только сделать вывод, что у Вас тут что-то личное, из реала.
Сталин, фараоны.. поток сознания какой то. я высказался по существу вопроса. а свой/чужой это отдельная тема. началось все с вашего поста, где вы вполне определенно высказали отношение к Булгакову. а что касается А тут, пожалуйста, надежные источники подавай (как будто речь идет о жизнеописании египетского фараона периода Древнего царства). так вдруг я на заборе прочитаю, ну чисто гипотетически, что некто "оберст" - конченый подлец, хам, сволочь и гей? а потом размещу эту инфу на всех ресурсах, где могут знать, физически знать, человека с ником "оберст". а когда вы попросите меня ответить, я честно сознаюсь где я увидел первоисточник и поклянусь /даже цыкну зубом/ что все это - чистая правда... как вам такой расклад?
У нас с Вами принципиально разное отношение к роли Сталина в нашей истории. Но речь не об этом. Отрицательные поступки Булгакова, как вы сами указали (забыли еще про лулкулловы пиршества с иностранцами указать), ограничиваются не только обсуждаемым событием. Мне на них, по большому счету, наплевать, так как в моей системе ценностей они не идут ни в какое сравнение с тем единственным, про который я счел возможным сообщить. Этот поступок АБСОЛЮТНОЕ зло, он беспримерно мерзок и противоестественен. Впервые об этом я услышал еще лет 8 назад, долго не мог прийти в себя, хотя человек я не особо впечатлительный и в жизни кое-что повидал. Но из тех, кто высказывался на данном форуме никто прямо не сказал - да, это зло. Только о том, как я смею об этом говорить, какое мое собачье дело, да и вообще - это все неправда, завистливый юморист и отвергнутая бывшая жена на пару придумали. Кто-нибудь задумался над тем, о чем речь идет?
Кибитцер - сколько оскорблений от Вас, сначала "ЭТОТ", потом про сволочь и геев (надо же как политкорректно, а ведь могли бы сразу и пид-м обозвать), а ведь по существу вопроса Вы так ничего и не сказали. А ну как я на тот же язык перейду, а это ведь совсем не конструктивно, не так ли?
Но из тех, кто высказывался на данном форуме никто прямо не сказал - да, это зло. Только о том, как я смею об этом говорить, неправда, ну... вам заметили ,что факты, на которые вы опираетесь ,мягко говоря - несостоятельны
Оберст, с моей точки зрения, АБОРТ - АБСОЛЮТНОЕ ЗЛО. Любой аборт, а не только сделанный мужем жене. В любом случае люди, делающие аборт, УБИВАЮТ СВОЕГО РЕБЕНКА. Булгаков - не самый любимый мной писатель. К роману "МиМ" у меня очень сложное отношение. Сам текст считаю прекрасным, он почти совершенен. Смысл этого романа - отдельный и очень долгий разговор. На восприятие мною романа "МиМ" и всех прочих творений Булгакова факт аборта (даже если он достоверен) никак не влияет. На оценку личности Булгакова в целом - тоже не влияет. Иначе я бы объявила мерзкими людьми (на этом же основании) почти все человечество.
А телевизор я не смотрю почти, не в курсе, что там. Уже недели три совсем не включала.
Кибитцер - сколько оскорблений от Вас, вы читать умеете? так вдруг я на заборе прочитаю, ну чисто гипотетически, что некто по существу вопроса могу ЕЩЕ раз сказать, что правдивость книги, на которую вы ссылаетесь, для меня - не доказана. чушь это. соотв-но, все аргументы в споре, на основании заявления автора этой книги - бред.
Не знаю, где нынче в Москве находится редакция журнала «Юность». И существует ли еще такой журнал? В середине 70-х эта самая молодая и симпатичная редакция в Москве располагалась на Садовой-Триумфальной, рядом с площадью Маяковского, занимая небольшое, но чрезвычайно уютное помещение, вероятно переделанное из старой, когда-то барской, а потом коммунальной квартиры.
