Наст, стужа. Середина зимы. В первых числах января 2006 года одинокий волк пересекает неразмеченную границу и по долине Вёулдал попадает из Норвегии в Швецию. Какой-то человек на снегоходе вроде бы замечает его неподалеку от Фьелльснеса, но волк исчезает в лесах к востоку, прежде чем удается выяснить, куда он направляется. В дальних норвежских долинах ему подвернулись остатки мерзлой лосиной туши, и он дочиста обгрыз кости. Однако с тех пор минуло уже два дня. Он опять изрядно проголодался и ищет пропитание. Этот молодой самец отправился в странствие, чтобы отыскать для себя собственную территорию. И неуклонно продолжает путь на восток. Возле Невъерны, к северу от Линселля, волку попадается еще один мертвый лось. Целые сутки он отъедается, потом бежит дальше. Все время на восток. У Корбелё перебегает через замерзшую реку Юснан, а затем по извилистой тропе бежит вдоль берега к морю. Лунной ночью бесшумно пересекает мост у Ервсё и опять сворачивает в гущу лесов, простирающихся до самого моря. Рано утром 13 января волк добирается до Хешёваллена, деревушки южнее Хансешё в Хельсингланде. Останавливается, принюхивается. Откуда-то тянет запахом крови. Волк глядит по сторонам. В домах живут люди. Но из труб не курится дым. И острый его слух не улавливает ни единого звука. А пахнет в самом деле кровью, волк уверен. Стоя на опушке, пытается определить, с какой стороны идет запах. Потом медленно бежит по снегу. Запахом тянет от дома в конце деревни. Он настораживается — вблизи людей необходимы бдительность и терпение. Снова замирает. Запах идет из-за дома. Волк ждет. Но в конце концов двигается дальше. На задворках обнаруживает мертвое тело и тащит тяжелую добычу к опушке леса. Никто его по-прежнему не заметил, даже лая собак не слышно. Студеное утро тонет в полнейшем безмолвии. На опушке волк приступает к трапезе. Мясо не мерзлое, кусать легко. А он очень голоден. Содрав кожаный сапог, принимается грызть лодыжку, прямо над стопой. Ночью шел снег, потом перестал. А пока волк ест, на мерзлую землю опять начинают падать мелкие снежные хлопья.
Проснувшись, Карстен Хёглин вспомнил, что снилась ему фотография. Он неподвижно лежал в постели и чувствовал, как картинка возвращается, словно негатив из сна отправил копию в его сознание. Фото знакомое. Черно-белое, изображает мужчину, сидящего на старой железной кровати, на стене охотничье ружье, под ногами ночной горшок. Когда он впервые увидел этот снимок, его внимание привлекла печальная улыбка на губах старика, от которого веяло робостью и ожиданием. Много позже Карстену рассказали историю этой фотографии. Несколькими годами раньше во время охоты на морских птиц старик насмерть застрелил родного сына. С той поры ружье висело на стене, а старик превратился в полного нелюдима. Карстен Хёглин подумал, что из великого множества виденных снимков и негативов именно этот ему не забыть никогда. Он был бы счастлив, если б сделал его сам. Часы на ночном столике показывали половину восьмого. Обычно Карстен Хёглин просыпался ни свет ни заря. Но этой ночью спал плохо, кровать и матрас оказались очень неудобными. Расплачиваясь перед отъездом, он непременно попеняет администратору. Настал девятый, и последний, день поездки, которую он предпринял благодаря гранту, обеспечившему возможность создать фотодокументацию о заброшенных деревнях и иных мелких поселках, что вот-вот опустеют. Сейчас он находился в Худиксвалле, и оставалось заснять еще одну деревеньку. О ней написал ему в письме кто-то из местных обитателей, прочитавший о его планах. Письмо произвело впечатление на Карстена Хёглина, и завершить поездку он решил именно там. Он встал, раздвинул шторы. Ночью выпал снег. По-прежнему серый сумрак кругом, солнце еще не поднялось над горизонтом. Закутанная женщина проехала мимо на велосипеде. Карстен проводил ее взглядом, прикидывая, очень ли холодно на улице. Да нет, вряд ли — градусов пять мороза или семь, не больше. Карстен Хёглин оделся и на весьма неторопливом лифте спустился в холл. Машину он вчера припарковал во дворе гостиницы, для надежности. Но кофры с фотопринадлежностями все ж таки забрал с собой в номер. Как всегда. Что может быть страшнее — подойти к автомобилю и обнаружить, что все фотокамеры украдены! За стойкой портье сидела молоденькая девушка, не старше двадцати, небрежно накрашенная. Взглянув на нее, он решил жалоб не предъявлять. Все равно ведь не вернется в эту гостиницу. В столовой, уткнувшись в газеты, завтракали несколько постояльцев. На миг Карстен почувствовал соблазн достать фотоаппарат и запечатлеть эту безмолвную сцену. Почему-то возникло ощущение, что вот это и есть Швеция. Молчаливые люди, склонившиеся над газетами и чашками с кофе, каждый со своими мыслями, со своей судьбой. Отбросив размышления, он налил себе кофе, сделал два бутерброда, взял яйцо всмятку. А поскольку свободной газеты не нашлось, поел быстро. Он не любил сидеть за столом в одиночестве, без газеты или книжки. На улице оказалось холоднее, чем Карстен рассчитывал. Став на цыпочки, он посмотрел на градусник за окном холла. Минус одиннадцать. К тому же мороз явно крепчает, подумал он. До сих пор зима была слишком теплая. А теперь вот пришли долгожданные холода. Разместив кофры на заднем сиденье, он врубил движок и принялся чистить лобовое стекло. На сиденье лежала карта. Еще вчера, закончив съемку деревни близ Хасселашё, он прикинул, как проехать к последнему объекту. Сперва по магистрали на юг, затем свернуть у Иггесунда в сторону Сёрфорсы. Дальше есть две возможности: можно либо с запада, либо с востока обогнуть озеро, которое называли то Стуршё, то Лонгшё, сиречь то Большое, то Длинное. На автозаправке у въезда в Худиксвалль говорили, что восточная дорога никуда не годится. Но все-таки он выбрал именно ее. Так быстрее. И освещение этим зимним утром на редкость красивое. Он прямо воочию видел отвесные столбы дыма из труб, поднимающиеся к небу. Поездка заняла сорок минут. Он таки умудрился один раз заехать не туда: свернул на юг, в сторону Некшё. Хешёваллен лежал в небольшой ложбине у озера, название которого Карстен не запомнил. Может, Хешё? Густые леса подступали к самой деревне, расположенной вдоль берегового откоса, по обе стороны дороги на Херьедален. Карстен остановился у въезда в деревню и вышел из машины. Облака начали потихоньку расходиться. Похоже, со светом будет сложновато, вовсе не так выразительно. Он огляделся. Дома как дома, очень тихо кругом. Издали доносится слабый шум автомобилей на магистрали. Охваченный безотчетной тревогой, он затаил дыхание, как обычно, когда толком не понимал, в чем дело. Потом до него дошло. Печные трубы. Они холодные. Ни малейшего дымка, который бы так эффектно смотрелся на фотографиях, какие он надеялся отснять. Взгляд медленно скользнул по домам. Дорога расчищена, подумал он. Но ни печки, ни котлы никто не затопил. Ему вспомнилось письмо с рассказом о деревне. Тот человек писал о трубах, о том, как дома словно бы по-детски подавали один другому дымовые сигналы. Карстен Хёглин вздохнул. Ох уж эти письма. Люди пишут не о том, что есть на самом деле, а о том, что, как им кажется, адресат хочет прочитать. Фотографируй теперь холодные трубы. Или, может, вообще плюнуть на всю затею? Никто ведь не заставляет его снимать Хешёваллен и его обитателей. У него и так достаточно фотографий увядающей Швеции, заброшенных усадеб, уединенных поселков, которые иной раз спасали немцы и датчане, устраивавшие там летние дачи, а не то они просто разрушались и исчезали с лица земли. Карстен решил уехать и опять сел в машину. Взялся за ключ зажигания, однако тотчас засомневался. Раз уж приехал в такую даль, то, наверно, стоит все-таки попытаться сделать несколько портретных фото местных жителей. Как-никак в первую очередь его интересовали лица. Много лет он занимался фотографией, и с каждым годом его все больше привлекали старики. Втайне Карстен Хёглин поставил себе задачу: прежде чем навсегда расстанется с камерой, он сделает альбом женских портретов. Его снимки поведают о той красоте, какую можно найти только в лицах по-настоящему старых женщин, где, подобно отложениям на камне, запечатлелись вся их жизнь и труд. Карстен Хёглин постоянно высматривал лица, особенно стариковские. Он снова вылез из машины, надел меховую шапку, достал «лейку М8», с которой не разлучался уже десять лет, и зашагал к ближайшему дому. Всего в деревушке было десять домов, в большинстве красные, некоторые с крытыми крылечками. Новый только один. Новый, конечно, условно, потому что, судя по внешнему виду, построен в 1950-х годах. У калитки Карстен остановился, взял фотоаппарат на изготовку. Табличка сообщала, что живет здесь семья Андре н. Он щелкнул несколько кадров, переустановил диафрагму и выдержку, испробовал разные ракурсы. Освещение по-прежнему слишком сумрачное. Вероятно, снимки получатся попросту размытые. Хотя как знать. Работа фотографа тем и хороша, что иной раз открываешь неожиданные секреты. Карстен Хёглин нередко работал чисто интуитивно. Не сказать чтобы он наплевательски относился к необходимой проверке экспозиции. Но порой достигал поразительных результатов, поскольку устанавливал время выдержки не слишком точно. Импровизация составляла неотъемлемую часть работы. Как-то раз в Оскарсхамне на рейде стояло судно с поднятыми парусами. День тогда выдался погожий, с ярким солнцем. Но перед тем как сделать снимок, он вдруг решил дыхнуть на объектив, чтобы линза запотела. И на проявленном кадре явился из тумана корабль-призрак. Фотография удостоилась большого приза. Он на всю жизнь запомнил эту идею. Калитка открывалась с трудом, пришлось поднажать. На свежем снегу ни следа. И ни звука кругом, даже собаки не лают, подумал Карстен. Будто все вдруг ушли отсюда. Не деревня, а «Летучий голландец». Он поднялся на крыльцо, постучал в дверь — раз и другой. Ни собаки, ни мяукающей кошки, безмолвие. Мгновенно нахлынула тревога. Что-то здесь определенно не так. Он снова постучал, громче, настойчивее. Подергал дверь — заперто. Старики — народ пугливый, подумалось ему. Запираются, боятся, что все, о чем пишут в газетах, произойдет именно с ними. Карстен снова замолотил в дверь — без ответа. И решил, что дом, наверно, пустует. Выйдя за калитку, он направился к соседнему дому. День мало-помалу прояснялся. Этот дом был желтого цвета. Замазка на окнах во многих местах еле держится, а то и вовсе отвалилась, в комнатах явно гуляют сквозняки. Прежде чем постучать, он тронул дверь. Тоже на замке. Постучал и сразу же замолотил кулаком, громко, с силой, не дав обитателям шанса отозваться. Но и тут, похоже, никого не было. Нет, все-таки лучше, наверно, оставить это дело. Если он прямо сейчас сядет в машину, то уже во второй половине дня будет дома, в Питео. Магда, его жена, обрадуется. По ее мнению, он уже староват для разъездов, хотя ему только шестьдесят три. Но кой-какие легкие симптомы говорили, что у него развивается стенокардия. Врач рекомендовал осмотрительность в еде и побольше движения. Однако домой Карстен не поехал. Обошел вокруг дома, попробовал другую дверь, которая, видимо, вела в прачечную за кухней. Тоже заперто. Тогда он, став на цыпочки, заглянул в ближайшее окно. В просвете между шторами виднелся телевизор. Следующее окно. Та же комната, тот же телевизор. На стене — коврик с изречением: «Иисус — твой лучший друг». Карстен уже собрался шагнуть к третьему окну, когда его внимание привлекло что-то лежащее на полу. Сперва он подумал, что там клубок ниток. Но затем сообразил, что это шерстяной носок, причем надетый на ногу. Он отступил от окна. Сердце билось как безумное. Глаза не обманули? Там в самом деле нога? Он вернулся к первому окну, только вот оттуда заглянуть в глубь комнаты не удавалось. Снова подошел к второму окну. Да, точно нога. Неподвижная. Кому она принадлежит — мужчине или женщине, — сказать затруднительно. Может, человек сидит на стуле, а может, лежит на полу. Он постучал в окно, достаточно громко. Безуспешно. Достал мобильник, стал набирать номер полиции. Связь плохая, соединения не получилось. Он побежал к третьему дому, замолотил в дверь. И на сей раз никто не открыл. Словно в кошмарном сне, подумалось ему. У порога лежал скребок для ног. Он засунул его в щель возле замка, взломал дверь. С единственной мыслью — найти телефон. И только вбежав в дом, сообразил, что и тут, возможно, застанет ту же картину — мертвеца. В кухне на полу лежала старуха. Голова почти напрочь отрезана. Рядом разрубленная надвое собака. С криком Карстен Хёглин бросился вон. Из передней он заметил на полу в гостиной, между столом и красным диваном в белом чехле, труп старика. Без одежды. Вся спина в крови. Карстен Хёглин выбежал на улицу. Скорее прочь отсюда. На бегу он выронил фотокамеру, но останавливаться не стал. Его обуял ужас: казалось, вот сейчас кто-то незримый нападет сзади и зарубит его. Развернув машину, он погнал из деревни. Только на магистрали остановился, дрожащими пальцами набрал номер полиции. И в тот самый миг, когда поднес телефон к уху, грудь пронзила страшная боль. Тот противник словно бы все-таки настиг его и ударил ножом. В трубке откликнулся чей-то голос. Но говорить Карстен Хёглин не мог. Боль была настолько жестокая, что из горла вырвался лишь хриплый стон. — Не слышу вас, — сказал женский голос. Он попытался еще раз — опять только стон. Он умирал. — Вы можете говорить громче? Я вас не слышу. Отчаянным усилием воли он выдавил: — Я умираю. Господи, я умираю. Помогите. — Где вы находитесь? Ответа она не дождалась. Карстен Хёглин уходил в вековечный мрак. В судорожной попытке избавиться от непереносимой боли, точно утопающий, который тщетно стремится вынырнуть на поверхность, он нажал на газ. Машина выехала прямиком на встречную полосу. Шофер небольшого грузовика, направлявшегося в Худиксвалль с грузом конторской мебели, затормозить не успел, они столкнулись. Шофер вылез из кабины, пошел посмотреть, что там с водителем легковушки. Тот лежал, уронив голову на руль. Шофер грузовика был родом из Боснии и по-шведски говорил плохо. — Как вы? — спросил он. — Деревня, — прошептал Карстен Хёглин. — Хешёваллен. Это были последние слова в его жизни. Когда приехали полиция и «скорая», он уже скончался от тяжелого сердечного приступа. Поначалу все недоумевали насчет случившегося. Никому и в голову прийти не могло, какова была истинная причина внезапного сердечного приступа, жертвой которого стал водитель темно-синего «вольво». Только когда Карстена Хёглина увезли и аварийщики занялись изрядно пострадавшим мебельным грузовичком, один из полицейских потрудился выслушать то, что пытался сообщить босниец-шофер. Звали полицейского Эрик Худде н, и он не любил без крайней необходимости беседовать с людьми, плохо говорящими по-шведски. Их рассказы как бы утрачивали важность от недостатка умения облечь свои мысли в слова. Начал он конечно же с проверки на алкоголь. Шофер оказался трезв, анализатор светился зеленым, права тоже были в полном порядке. — Он пытался что-то сообщить, — сказал шофер. — Что именно? — недовольно буркнул Эрик Худден. — Что-то про Херё. Наверно, место такое? Эрик Худден, выросший в здешней округе, нетерпеливо покачал головой: — Нет тут никакого Херё. — Может, я не расслышал? Может, там еще «ш» было? Хершё?.. — Хешёваллен? Шофер кивнул: — Ага, так он и сказал. — Что он имел в виду? — Не знаю. Умер он. Эрик Худден сунул блокнот в карман. Он не записал, что сказал шофер. Когда полчаса спустя аварийщики увезли разбитый грузовик, а вторая полицейская машина забрала боснийца-шофера на допрос в управление, Эрик Худден сел в патрульный автомобиль, собираясь вернуться в Худиксвалль. Он был не один, за рулем сидел его напарник Лейф Иттерстрём. — Давай заедем в Хешёваллен, — вдруг сказал Эрик Худден. — Зачем? Разве кто поднимал тревогу? — Просто хочу кое-что проверить. Эрик Худден был старшим. И славился немногословием и упрямством. Лейф Иттерстрём свернул в сторону Сёрфорсы. Вот и Хешёваллен; Эрик Худден велел сбросить скорость и медленно проехать по деревне. Он так и не объяснил коллеге, зачем понадобилось делать такой крюк. — Пусто, народу никого, — заметил Лейф Иттерстрём, когда они медленно ехали мимо домов. — Езжай обратно, — сказал Эрик Худден. — Так же медленно. Потом он велел Лейфу Иттерстрёму остановиться. Что-то привлекло его внимание. Что-то в снегу возле одного из домов. Худден вылез из машины, подошел ближе. И внезапно замер, вытащил оружие. Лейф Иттерстрём выскочил следом, тоже достал оружие. — Что тут? Эрик Худден не ответил. Осторожно двинулся вперед. Снова замер, наклонился, словно от боли в груди. Вернувшись к машине, он был бледен как мел. — Там мертвец. Зарубили его. Кой-чего недостает. — Ты о чем? — Одной ноги нету. Оба замолчали. Стояли и смотрели друг на друга. Потом Эрик Худден сел в машину, взял рацию и попросил соединить его с Виви Сундберг, которая, как он знал, дежурила в этот день. Она тотчас ответила. — Это Эрик. Я в Хешёваллене. Он прямо слышал, как Виви роется в памяти. В здешних местах много населенных пунктов с похожими названиями. — К югу от Сёрфорсы? — Точнее, к западу. Но возможно, я ошибаюсь. — Что случилось? — Не знаю. Только здесь в снегу лежит мертвец без одной ноги. — Повтори еще раз. — Мертвец. В снегу. Похоже, его зарубили. Одной ноги нет. Они хорошо знали друг друга. Виви Сундберг ни секунды не сомневалась, что Эрик Худден не преувеличивает, сколь ни невероятно звучит его рассказ. — Выезжаем, — сказала Виви Сундберг. — Звони в Евле криминалистам. — Кто с тобой? — Иттерстрём. Она задумалась: — Разумная версия есть? — В жизни не видел ничего подобного. Эрик знал, Виви поймет. Он так давно служил в полиции, что, кажется, видел все людские беды и все беспредельное насилие. Через тридцать пять минут вдали послышался вой сирен. Эрик Худден вообще-то хотел вместе с Иттерстрёмом опросить ближайших соседей. Но Иттерстрём наотрез отказался: надо, мол, дождаться подкрепления. А поскольку Эрик Худден не хотел входить в дом один, они остались у машины и за все время ожидания не проронили ни слова. Из первого подъехавшего автомобиля вылезла Виви Сундберг. Крупная женщина лет пятидесяти. Те, кто был с нею знаком, знали, что, несмотря на внешнюю неуклюжесть, она сильная и выносливая. Несколько месяцев назад догнала и повязала двух двадцатилетних взломщиков. Поначалу они на бегу смеялись над ней. Но через несколько сотен метров им стало не до смеху, потому что она схватила обоих. Волосы у Виви Сундберг были рыжие. Четыре раза в год она ходила к дочери, державшей парикмахерскую, и подкрашивала свою рыжую шевелюру. Родилась она в крестьянской усадьбе под Хармонгером и ухаживала за родителями, пока они не состарились и не умерли. Тогда она взялась за свое образование, а через несколько лет подала заявление в Полицейскую академию и, к превеликому своему удивлению, была принята. Все диву давались, почему, собственно, ее зачислили, при этакой комплекции. Но вопросов не задавали, а она сама не рассказывала. Когда кто-нибудь из коллег, обычно мужчин, заводил речь о похудании, Виви раздраженно ворчала. Замужем она побывала дважды. Сперва за рабочим из Иггесунда. От него родила дочку, Элин. Он погиб в результате несчастного случая на заводе. Через несколько лет Виви вышла замуж второй раз, за водопроводчика из Худиксвалля. Но брак просуществовал менее двух месяцев: муж разбился на машине, на зимнем шоссе между Дельсбу и Бьюрокером. После этого она жила одна. Хотя среди коллег ходил слух, будто у нее есть друг где-то на островах Греческого архипелага. Туда она дважды в году ездила в отпуск. Впрочем, никто не знал, правдив этот слух или нет.
Виви Сундберг была дельным полицейским. Ей хватало и упорства, и недюжинных аналитических способностей, чтобы не упустить даже самую крохотную зацепку, которая могла оказаться единственной ниточкой в расследовании преступления. Она пригладила волосы, посмотрела на Эрика Худдена, стоявшего перед нею. — Покажешь? Они прошли к мертвецу. Виви Сундберг, скривившись, присела на корточки. — Медик приехал? — Она уже в пути. — Она? — Вместо Хуго. Он лег на операцию по поводу опухоли. На миг Виви Сундберг забыла об окровавленном трупе в снегу. — Хуго болен? — Рак у него. Ты не знала? — Нет. Где? — Желудок. Но говорят, без метастаз. Его замещает сотрудница из Упсалы. Валентина Миир. Так вроде ее зовут. — И она едет сюда? Эрик Худден окликнул Иттерстрёма, который, стоя возле одной из машин, пил кофе. Тот подтвердил, что судмедэксперт скоро прибудет.
Швед, сидящий в Мозамбике и ваяющий детектив про китайцев – это уже достойно внимания. Эта книга о Швеции с ее менталитетом, социальными проблемами, о людях, ее населяющих. Та часть, которая касается Швеции, несмотря на всякие кровавые события и разворачивающийся на ее территории детектив, вообще вся о людях. Об усталости, о необходимости переоценки ценностей, о семье. О том, как юношеский максимализм влияет на зрелое сознание. Это книга о Китае с его восточной спецификой – историей, сознанием, коллективным разумом и свершениями. Он тоже о людях, их жизнях и событиях, но личность, будучи цельной сама в себе, растворяется в том, что составляет страну. Китай здесь – полноправный персонаж. И да, то, что касается смены идеологии в последнее десятилетие, перестройки векторов развития, весьма интересно изложено. Это книга об Африке, в которой есть человеческий фактор, но люди получились мазками, чтобы оставаться персонажами, а страны слились в общий фон – Африка символизирует будущее. А события, происходящие вокруг нее, служат наглядным пособием для китайской части повествования. Во всяком случае до «Китайца» мне не приходило в голову интересоваться китайской колонизацией Африки, а там оказалось много всего интересного. Что касается минусов. Автор слишком много знает ))
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация |
Вход ]
Наст, стужа. Середина зимы.
