1945 год. Мистер Доннелли, тренер школьной легкоатлетической команды, отпустил ребят раньше обычного, так как на площадку пришел отец Генри Фуллера и сообщил, что получил телеграмму из Вашингтона: брат Генри погиб на войне в Германии. Генри лучше всех в команде толкал ядро, и поэтому, выждав, пока Генри переоделся и ушел с отцом домой, мистер Доннелли свистком собрал ребят и объявил, что они могут расходиться — в знак уважения к Генри. Рудольф Джордах (лучший результат в беге с барьерами на двести двадцать ярдов) прошел в душевую. Бегал он сегодня мало и даже не успел вспотеть, но дома у Джордахов вечно не хватало горячей воды, и он никогда не упускал возможности помыться в душе при гимнастическом зале. Ребята в раздевалке говорили вполголоса и не валяли дурака, как обычно. Смайли, капитан команды, встал на скамейку и заявил, что, если будет устроена панихида, им всем следует скинуться на венок. Пятьдесят центов с носа вполне хватит, сказал он. По лицам парней сразу было видно, кто может выложить пятьдесят центов, а кто — нет. Рудольф не мог, но постарался сделать вид, что может. Предложение Смайли с энтузиазмом поддержали те ребята, которых каждую осень родители возили в Нью-Йорк и там закупали им одежду на целый учебный год. Рудольф носил то, что продавалось здесь же, в Порт-Филипе, в универмаге Бернстайна. Тем не менее одет он был всегда аккуратно и со вкусом: рубашка с галстуком, кожаная куртка, под ней свитер, коричневые брюки, оставшиеся от костюма (пиджак давно протерся на локтях, и Рудольф его больше не носил). Не задерживаясь, он быстро вышел из раздевалки. Ему не хотелось возвращаться домой ни с кем из ребят, потому что пришлось бы говорить о брате Генри Фуллера. Рудольф не особенно дружил с Генри: тот был туповат, как, впрочем, наверно, и положено быть толкателю ядра, и Рудольф не склонен был притворяться, выражая чрезмерное сочувствие. Держа учебники под мышкой, он шагал по выщербленному тротуару. Стояла ранняя весна. День был ветреный, но не очень холодный. На многих деревьях уже распустились первые листочки, а еще голые ветви пестрели набухшими почками. Школа располагалась на холме. Сверху Рудольф видел еще по-зимнему студеный Гудзон и шпили городских церквей, а чуть подальше, в южной части города, высилась труба завода «Кирпич и черепица Бойлана», где работала сестра Рудольфа, Гретхен. Вдоль реки тянулись рельсы железной дороги Нью-Йорк Сентрал. Порт-Филип имел весьма непривлекательный вид, хотя когда-то был красивым городком, где большие белые дома в колониальном стиле перемежались с массивными викторианскими каменными особняками. Промышленный бум двадцатых годов вызвал огромный приток рабочего люда в Порт-Филип, и город заполнили узкие, темные дома барачного типа. А затем разразившийся экономический кризис оставил без работы почти всех, построенные на скорую руку бараки опустели, и Порт-Филип, как недовольно говорила мать Рудольфа, превратился в сплошные трущобы. Это было не совсем так. В северной части города сохранилось много прекрасных больших домов и широких улиц. С войной сюда вновь пришло процветание. Кирпичный и цементный заводы работали теперь на полную мощность, и даже закрытые до этого кожевенная и обувная фабрики начали выполнять армейские заказы. Но шла война, и люди не обращали внимания на внешний вид города — у них хватало других забот, — и, пожалуй, никогда Порт-Филип не выглядел таким запущенным, как сейчас. «Найдется ли хоть один человек, готовый отдать жизнь ради того, чтобы защитить или, наоборот, захватить этот город, как отдал свою жизнь брат Генри Фуллера за безвестный городок в Германии?» — думал Рудольф, глядя сверху на залитое холодным солнцем беспорядочное скопление домов и улиц. Втайне, хотя и без особой надежды, Рудольф рассчитывал, что война продлится еще года два: через год ему исполнится семнадцать, и тогда он сможет записаться в добровольцы. Он представлял себя лейтенантом с серебряными нашивками, под пулеметным огнем противника ведущим взвод в атаку. Жаль, упразднили кавалерию. Было бы здорово мчаться на коне и на всем скаку разить саблей презренного врага. Конечно, дома он не осмеливался и заикнуться ни о чем подобном: стоило кому-нибудь в присутствии матери просто предположить, что война затянется и Рудольфа в конце концов заберут в армию, у нее тут же начиналась истерика. Он, как всегда, сделал крюк, чтобы пройти мимо дома мисс Лено. Она преподавала у них в школе французский. Поглядел на ее окно и пошел дальше. Он шагал по Бродвею, главной улице Порт-Филипа, что тянулась вдоль реки и переходила в автостраду Нью-Йорк — Олбани. Он мечтал завести собственную машину, вроде тех, что сейчас проносились по шоссе через весь город. Как только у него появится машина, он станет каждую неделю ездить на выходные в Нью-Йорк. Пока он еще не очень-то представлял себе, какие у него могут быть дела в Нью-Йорке, но знал, что ездить туда будет. Бродвей в Порт-Филипе — ничем не примечательная длинная улица, по обе стороны которой рядом с довольно большими магазинами готового женского платья, дешевых ювелирных изделий и спорттоваров уживались маленькие мясные и продовольственные лавки. Рудольф, как обычно, остановился перед витриной армейского магазина, где были выставлены рабочие ботинки, брюки и рубашки из грубой хлопчатобумажной ткани, карманные фонарики, складные ножи, а также рыболовные принадлежности, и долго глазел на тонкие, изящные спиннинги с дорогими катушками. Он рыбачил на реке, а когда открывался сезон ловли форели, ходил и на ручьи, но его рыбацкое снаряжение было весьма скромным. Пройдя короткий переулок, он свернул на Вандерхоф-стрит, она шла параллельно Бродвею и словно пыталась соперничать с ним — с таким же успехом бедняк в поношенном костюме и стоптанных башмаках мог делать вид, будто разъезжает на «кадиллаке». Магазины здесь были маленькими, товары на витринах — серыми от пыли, точно владельцы сами понимали: протирай их не протирай, все равно никому они не нужны. Многие витрины еще с начала тридцатых годов были заколочены досками. Накануне войны на Вандерхоф-стрит меняли канализацию, и, прокладывая траншеи, строители вырубили тенистые деревья, росшие вдоль тротуара, а посадить вместо них новые никто так и не удосужился. Улица была длинной, и, чем ближе подходил Рудольф к своему дому, тем больше открывались вокруг убожество и нищета. Мать стояла за прилавком, как всегда зябко кутаясь в шаль. Их булочная располагалась на углу, поэтому в ней было две витрины, и мать постоянно жаловалась на сквозняки. В витрине, выходившей на Вандерхоф-стрит, лежали пирожные и сладкие пироги. Раньше отец сам выпекал их в пекарне, занимавшей подвал под булочной, но с началом войны рассудил, что от этого больше хлопот, чем прибыли, и теперь каждое утро их доставляли Сюда на грузовике с хлебопекарного завода, а Аксель Джордах ограничивался выпечкой хлеба и булочек. Пироги, пролежавшие на витрине три дня, Аксель забирал домой, и их съедала семья. Войдя, Рудольф поцеловал мать, а она ласково потрепала его по щеке. Мать всегда выглядела усталой и постоянно щурилась, так как беспрерывно курила и дым попадал ей в глаза. — Почему ты сегодня так рано? — спросила она. — Сократили тренировку, — ответил он, но не объяснил почему. — Ты иди домой, я поработаю за тебя. — Спасибо, Руди, — сказала мать. — Хороший ты мой. — И поцеловала его. С ним она была очень ласковой, Ему хотелось, чтобы хоть изредка мать целовала его брата или сестру, но она никогда этого не делала. И он ни разу не видел, чтобы она целовала отца. — Я пойду приготовлю ужин. Жили они в этом же доме, прямо над булочной, двумя этажами выше. Мать, склонив седеющую голову и шаркая ногами, как старуха, прошла мимо витрины. Рудольфу порой не верилось, что ей едва перевалило за сорок. Джордахи ели на кухне. Семья собиралась вся вместе только за ужином: у Акселя из-за работы в пекарне был другой распорядок дня. Сегодня мать приготовила тушеную баранину. Несмотря на карточную систему, у них всегда было вдоволь мяса: отец дружил с мясником, тоже немцем, и тот не спрашивал с него карточек. Рудольфу было как-то неловко есть баранину с черного рынка в день, когда Генри Фуллер получил извещение о гибели брата. Но говорить с отцом о таких тонкостях не имело смысла, и Рудольф просто попросил положить ему поменьше мяса и побольше картошки с морковью. Брат Рудольфа, Томас, единственный блондин в семье — мать уже давно не назовешь блондинкой, — уплетал баранину с завидным аппетитом. Судя по всему, на душе у него было вполне спокойно. На год младше Рудольфа, он был таким же рослым, но гораздо шире в плечах. Старшая сестра Рудольфа, Гретхен, как всегда ела мало — следила за фигурой. Мать вообще едва притрагивалась к еде. Отец, крупный мужчина, сидевший за столом без пиджака, ел непомерно много и то и дело вытирал тыльной стороной ладони густые черные усы. Гретхен поднялась из-за стола, не дожидаясь десерта — вишневого пирога трехдневной давности. Она спешила в военный госпиталь на окраине города. Пять раз в неделю она дежурила там вечерами. — Смотри не позволяй солдатам себя лапать. У нас мало комнат, и детскую устроить будет негде, — напутствовал ее отец своей всегдашней грубой шуткой. — Па! — укоризненно сказала Гретхен. — Уж я-то знаю, — не унимался Аксель. — Так что гляди в оба. Гретхен такая аккуратная, красивая, порядочная, подумал Рудольф. Ему было неприятно, что отец говорит ей такое. Уж если на то пошло, она единственная в их семье хоть что-то делает для победы. После ужина Томас тоже ушел. Каждый вечер он где-то пропадал. Томас никогда не готовил никаких уроков и в школе получал только плохие отметки. Ему было на всех наплевать. Аксель Джордах прошел в гостиную почитать газету перед тем, как отправиться на ночь в подвал печь хлеб. Рудольф остался помочь матери. Она мыла посуду, а он вытирал. Если я когда-нибудь женюсь, подумал он, моей жене не придется мыть посуду. Потом мать собралась гладить белье, а Рудольф поднялся в их с Томасом комнату и сел за уроки. Он твердо знал одно: только учеба может избавить его от необходимости есть на кухне, выслушивать грубости отца и вытирать посуду — и поэтому готовился к любым экзаменам лучше всех в классе. «Может, стоит положить отраву в одну из булочек, — думал Аксель Джордах, вымешивая тесто. — Просто так, ради смеха. Проучить их. Один разок, сегодня. И посмотреть, кому достанется». Он отхлебнул дешевого виски прямо из горлышка. К утру бутылка будет почти пустой. Руки его по самые локти были в муке, лицо тоже запорошила мука, поскольку он поминутно вытирал ладонью потный лоб. Клоун, да и только, подумал он. В самый раз в цирке работать. Из окна, открытого навстречу мартовской ночи, в подвал лился влажный свежий запах реки — запах Рейна, — но воздух был раскален от жара печи. «Я уже в аду, — подумалось ему. — Поддерживаю адский огонь, чтобы заработать себе на хлеб и чтобы испечь свой хлеб. Пеку булочки в геенне огненной». Он подошел к окну и набрал в легкие воздуху. На широкой груди под мокрой от пота майкой напряглись сильные, разработанные с годами мышцы. Отсюда до Рейна четыре тысячи миль. Легендарная река, родная река Джордаха. Кельнский собор, стоит как прежде, а больше почти ничего не осталось. Аксель видел фотографий в газетах. Кельн — родной дом, любимая отчизна… Руины, перепаханные бульдозерами, знакомое зловоние мертвецов, погребенных под обвалившимися стенами. Почему так случилось именно с этим прекрасным городом?! Джордах задумался о своей молодости, потом плюнул в окно, в ту сторону, где текла эта, другая река. Где же она, невидимая германская армия? Сколько народу погибло! Он снова плюнул и облизал кончики поникших усов. Да здравствует Америка! Чтобы попасть сюда, ему пришлось убить человека. Еще раз глубоко вдохнув речкой воздух, Аксель, прихрамывая, отошел от окна. ------------- "Скачайте книгу в нужном формате и читайте дальше"
В книге рассказана история трех поколений семьи "на фоне эпохи" с 1945 по 1970 год. "Эпоха" освещается ненавязчиво, главное - сами люди. Читать мне очень нравилось, интересно рассказано. И с социальными лифтами у американцев совсем не плохо - работают.
Автор - замечательный рассказчик, но рассказано все как-то очень просто, как будто собрались обычные люди на обычной кухне - и один стал рассказывать. Я вот не знаю, это можно отнести к настоящей литературе по стилю? Никаких тут красивых художественных описаний нет, каких-то глубоких погружений в человеческую природу тоже не просматривается. Ну в общем, не знаю... Хотела бы услышать другие мнения.
А да, еще - название. Ну "Богач, бедняк" еще понятно почему, а вот "Нищий, вор" - совсем не понятно. Кто тут "нищий", кто "вор" - не понятно почему так названо.
Это слова из детской считалки. Навроде как у русских детей "На золотом крыльце сидели король - королевич..."
When shall I marry? – This year, next year, sometime, never. What will my husband be? – Tinker, tailor, soldier, sailor, rich-man, poor-man, beggar-man, thief...
Когда я выйду замуж? – В этом году, в будущем году, когда–нибудь, никогда. Кто будет моим мужем? – Жестянщик, портной, солдат, моряк, богач, бедняк, нищий, вор.
Насчет стиля. Здесь очень высокопрофессиональная работа переводчика. Дилогия впервые печаталась в журнале Иностранная литература, еще в советское время. А там у них все переводчики были экстракласса. Не чета тем поденщикам, что сидят сейчас в издательствах, и по новой переводят "Малыша и Карлсона". Суки.
Ох, "Малыш и Карлсон" - моя любимая книжка была. Я бегала за взрослыми и приставала к ним с чтением самых интересных мест. :)) Там все классно было!!! У, а теперь испоганят ведь. :(
Прочитала, что есть 3 перевода: чудесный, просто перевод и очень странный. Рэдрик, у тебя есть соображения к какому относится эта версия, выложенная на сайте?
Я вот не знаю, это можно отнести к настоящей литературе по стилю? Никаких тут красивых художественных описаний нет, каких-то глубоких погружений в человеческую природу тоже не просматривается. Погружение в человеческую природу очень даже замечательное. Только передано не так как в романах современных российских пейсательниц: "Ах! Я беремеенна!- подумала графиня". У Шоу человеческая природа передается через поступки. Нормальный такой реализм.
Ну да, с одной стороны. Но мне все же кажется, что не у всех персонажей есть жесткая связь между характером и поступками. Тут скорее внешние обстоятельства играют большую роль, и поступки обусловлены этими внешними обстоятельствами.
Реакция человека на внешние обстоятельства зависит от заложенных в нем качеств. Я вам как доктор говорю. Но естественно, что один и тот же человек, помещенных в домашнюю обстановку или в камеру смертников, будет вести себя по разному, в зависимости от внешних обстоятельств.
Пересмотрела советскую экранизацию (Литовская киностудия, 1982) http://www.kinopoisk.ru/film/77250/ Это тот редкий случай, когда экранизация не хуже книги. Ну разве к 3-ей серии у меня есть претензии. И сделала для себя открытие: актер Игорь Рогачев, который играет Рудольфа в молодости, лицом очень похож на Алена Делона, не хуже! http://www.kino-teatr.ru/kino/acter/m/post/8672/foto/293859/ Но видимо, его актерская кинокарьера как-то не сложилась.
Если честно, мне после прочтения книги смотреть фильм было откровенно скучно. Потому что это не больше чем анимированная иллюстрация к роману.) Впрочем, у тех кто книгу не читал, наверняка было другое впечатление. Натив, но ты то книгу уже читала!))
Да, книгу читала, потому и могу сравнивать. Мне понравилась экранизация. Только я сделала перерыв между чтением и просмотром. Может быть ты смотрел сразу? Ну тогда понятно, у меня, наверное, тоже были бы такие же впечатления, как у тебя.
Шоу не идеализирует жизнь. А не занимается критикой капитализма. Но его роман показался советским идеологам очень подходящим именно для идеологической борьбы. Такая подмена происходила сплошь и рядом. Хемингуэй писал свои книги про человека, вечно проигрывающего в битве с жизнью и смертью, но его книги печатали в СССР, потому что эти тексты было очень удобно подогнать под "критику загнивающего капиталистического строя".
Впрочем, такие финты делались и по ту сторону идеологических баррикад. Просто мы мало про то знаем. Например, фантастический роман братьев Стругацких "Жук в муравейнике" издавался на западе с предисловием, в котором писалось, что эта книга является замаскированным описанием бедственных судеб диссидентов и евреев в Советском Союзе.
Вот с этим я совершенно согласна. Да, Шоу не занимается критикой капитализма в своих романах, просто пишет о том, что есть на самом деле, о том, с чем он сталкивается и видит. Ну а наши это использовали. Согласна. Только хотела добавить, что и американцы делали то же самое. А ты меня уже опередил. :)
1945 год. 
