Вот таким образом все это и закончилось. Человек, который доверился ему, лежал теперь в тесной, пропахшей благовониями часовне, освещенной свечами в старинных высоких подсвечниках. По одной свече возле каждого угла гроба. Прямо под гробом скулил и завывал пес, не в силах смириться с тем, что холодное, любимое существо, лежащее в гробу, с каждым часом теряло знакомый запах пота, табака, рома и ружейного масла. Шел дождь. В октябре в Боготе вообще все время идут дожди. Потоки воды цвета навозной жижи заполняют канавы. Узенькая улочка ведет к южному кварталу города, она вьется мимо переулков, заполненных нищими и ворами-карманниками, выходит в старый оживленный квартал Канделария, где за гроши торгуют наркотиками и человеческим телом на любой вкус. В переполненных барах гремит музыка и раздается смех, но во всем этом чувствуется какое-то отчаяние, будто веселые посетители знают, что эта ночь может стать для них последней. Он отыскал машину, старую «тойоту» с бронированным кузовом, пуленепробиваемым лобовым стеклом, усиленной подвеской, головкой блока цилиндров из специального сплава и прямоточным выхлопом двигателя. Машину эту достал ему один молодой издатель, который занимался еще и продажей таких автомобилей. В Колумбии это довольно прибыльное дело. «Тойота» неплохо послужила человеку, чей труп сейчас лежал в часовне. Она завелась не сразу, пришлось несколько раз включать стартер. Худенький мальчишка-нищий, стоявший на ухабистой дороге, над которой поднимались испарения, во все глаза уставился на него. У мальчишки закругленные скулы и немного раскосые глаза, выдающие в нем местного индейца. В глазах не видно мольбы, читался лишь страх. Перед собой мальчишка держал металлическую пепельницу. Сидевший за рулем мужчина на секунду подумал, что ему предлагают сувенир, и только потом понял, что пепельница — это копилка, куда нужно положить несколько монет. Он внимательно посмотрел в темные глаза мальчишки, словно прикованные к обшарпанной дверце «тойоты», и слегка нажал на педаль газа, подумав при этом, что любой мало-мальски здравомыслящий человек сперва проверил бы, не заложена ли в машину бомба. В баре гостиницы было пустовато, трое стройных музыкантов в костюмах испанских тореадоров спокойно играли песню «Кабацкая женщина». Рамон, задумчиво сидевший за стойкой бара, поднял голову, когда рядом сел вошедший. — Анисовой, подружка, — кивнул барменше Рамон, глаза его стали еще непроницаемее, чем обычно. Барменша поставила перед незнакомцем стакан, тепло и призывно улыбнулась и удалилась, оставив его наедине с Рамоном. Мужчина отхлебнул анисовой, «жидкой Колумбии», как называл ее человек, лежавший теперь в часовне на склоне холма, потом поднял стакан, спокойно глядя в зеркало позади стойки бара. — Ты должен прямо сейчас уехать из Колумбии, — сказал Рамон, передернув плечами, будто надевая пальто, и наблюдая за собеседником в зеркало. — Не знаю, нужно ли… — Луис ждет на улице. В десять есть рейс компании «Авианка». Можешь улететь этим рейсом. — Куда? — А куда хочешь. Незнакомец бросил взгляд на стройную, с кожей цвета кофе барменшу, занятую разговором с несколькими мелкими дельцами из Кали, позади которых стоял английский служащий одной из страховых компаний, которые уверяют, что даже в случае вашего похищения они выручат вас, или, по крайней мере, попытаются сделать это. В дальнем углу бара, рядом с музыкантами в костюмах тореадоров, расположились двое братьев, владельцев фабрики керамики, находившейся по дороге на Гуатавиту, они решили пообедать вместе с женами в этом старом квартале. Позади, за его спиной, находились трое неизвестных, подходя к стойке, он слышал, как они говорили по-немецки. За соседним столиком справа, рядом со столиком телохранителей Рамона, сидел Мики Смолл из отдела по борьбе с наркотиками тайной полиции Колумбии, чье имя он должен знать, но в данный момент просто не мог вспомнить. Может быть, он просто был потрясен событиями этого дня. Стрельба слегка оглушила его и, сказать по правде, слегка напугала. Он осушил свой стакан и, не глядя на барменшу, пустил его по стойке в ее сторону. Та тотчас же потянулась за бутылкой, и он знал, что она улыбается улыбкой прекрасной колумбийской женщины. — Тебе пора, — бросил Рамон и кивнул барменше на свой стакан. — Да, знаю. — Если ты останешься, случится то же самое. Опасная страна. Возможно, сказывается большая высота над уровнем моря. Разве тут нужен кокаин? — Не знаю, Рамон. Как тебе музыканты?.. — Мужчина выдавил из себя кислую улыбку. Рамон встретился с ним взглядом, слегка приподняв с глаз непроницаемую завесу. — Я имею в виду то же самое, что случилось с твоим коллегой. Ты читал «Сердце тьмы»? — Да, читал. — Так вот, в этот раз все произошло по-другому. Незнакомец, к которому обращался Рамон, как обычно экономя английские фразы, поднял стакан, но не донес его до рта. Пора отправляться в аэропорт. Он не хотел, чтобы этот человек из банановой республики думал, что людей «фирмы» может смутить такая мелочь как… убийство. — Возможно, они отправят кого-нибудь потолковать с тобой. — От меня они ничего не добьются, приятель. Мужчина несколько раз перекатил по полированной стойке бара стакан из руки в руку. Рамон по-прежнему сидел спокойно. — Что ж, если я должен лететь, мне пора. Полковник из тайной полиции наклонил голову, и один из его телохранителей сразу же поднялся из-за столика, поправив кобуру под плащом. Затем Рамон, небрежно, как бы между прочим, поинтересовался: — Ты не возражаешь, если мы воспользуемся твоей «тойотой»? Я поменяю номера и перекрашу ее. Его собеседник моргнул и немного растерялся, как в тот момент, когда мальчишка-нищий протянул ему пепельницу. Конечно. Мотовство до нужды доведет. — Разумеется. Если найдешь какие-то его вещи… — Отослать их его жене? — Уничтожь их. Вот таким образом все это и закончилось. Встав из-за стойки и бросив взгляд на телохранителя, ожидавшего у дверей, он спросил самого себя, во имя какого черта или Бога все обернулось именно так?
Неопознанный труп на Центральном вокзале
Размер скомканного пластикового мешочка в разглаженном состоянии составлял примерно три на два дюйма. Честно говоря, сержант Эдди Лукко не представлял, на какой стадии осмотра полицейский эксперт разгладит этот мешочек, но зато знал точно, что, когда он сделает это и пинцетом положит мешочек в прозрачный пакет для вещественных доказательств, размер его будет именно три на два дюйма. К этому моменту будут взяты на анализ крупинки белого порошка и эксперты установят, что это порошок кокаина, но не чистый, а разбавленный примерно раз в восемь и смешанный с мелом и с содой или еще с чем-нибудь белым аналогичной консистенции и не слишком вредным для здоровья, затем снова смешанный в равных количествах с питьевой содой и вскипяченный в котле с водой до такого состояния, когда на дне останутся только кристаллы, называемые «крэк». И бледная, откинутая рука молодой наркоманки с загнутыми вверх пальцами тоже, возможно, будет выпрямлена, когда придет время. Лукко любил так говорить — «когда придет время» — и часто употреблял эту фразу. Ее нередко применял также и судья Альмеда из суда пятого округа Нью-Йорка. Грубый стреляный воробей. Но до всего дошел своим умом. Получил диплом юриста, отыграв восемь лет на пианино в Алгонкине, когда там еще не собирались знаменитости. Наглядный пример «американской мечты». Лукко опустил глаза и посмотрел на мертвую девушку. Вряд ли больше восемнадцати. Вот и говори ей теперь об «американской мечте». Будучи опытным полицейским с укоренившимися привычками, он не забыл бросить взгляд на наручные часы. Без десяти семь утра. Когда он пришел к себе в 14-й полицейский участок, крупный чернокожий полицейский Бенуэлл запирал там в каталажку двух подростков лет примерно шестнадцати. Плечи у Бенуэлла такие же широкие, как и массивные бедра, которые казались еще шире из-за «смит-вессона» калибра 0,38 дюйма в кожаной кобуре, дубинки, наручников и двух подсумков — один для рации, другой для батареек. Бенуэлл бросил взгляд на прошедших мимо двух детективов и на проститутку, заявлявшую официальный протест дежурному сержанту по поводу того, что с ней нелюбезно обошлись во время ареста. Заметив Лукко, он кивнул ему, повернул ключ в двери камеры и направился к Эдди. — Ну, как ночка?.. — Еще одна сучка. — Вот так оно всегда и бывает, парень. Они посмотрели друг на друга, и только теперь их каменные лица приняли человеческое выражение. Эдди Лукко, сын итальянца из Неаполя, поздоровался за руку со своим чернокожим приятелем, все еще продолжая думать о девушке, чей скрюченный труп лежал в чисто убранном туалете Центрального вокзала. Эдди Лукко был детективом из отдела по расследованию убийств в чине сержанта, работал в 14-м полицейском участке и вел девять различных дел об убийствах и подозрительных смертях, случившихся за последние два месяца на территории участка. Четыре торговца наркотиками, двое из которых подростки; два владельца магазинчиков — одна негритянка, сорок пять лет, замужняя, четверо детей, другой — натурализованный поляк, шестьдесят один год, вдовец, две замужних дочери; водитель такси, белый мужчина в возрасте около тридцати лет, рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто шестьдесят четыре фунта, на левой руке отсутствует средний палец; бродяга-испанец, возраст между сорока и пятьюдесятью годами, рост неизвестен, потому что отсутствовала голова. Эти двое последних числились как неопознанные трупы. Когда на вокзале обнаружили труп девушки, Лукко не находился на дежурстве. Он просто провожал свою жену Нэнси на утренний поезд из Нью-Йорка в Олбани, где она защищала в суде мошенника, торговавшего недвижимостью. При благоприятных обстоятельствах это дело могло затянуться на целую неделю, и за это время Лукко успел бы сделать больше, чем сделал за два последних месяца. Служительница туалетной комнаты на вокзале — чернокожая пожилая женщина, которую называли Бесси Смит — работала там уже около восемнадцати лет и была свидетельницей четырех убийств, двух десятков грабежей, пары гангстерских налетов. Она в панике выскочила на заполненную людьми железнодорожную платформу и узнала проходившего мимо Эдди Лукко, чьи мысли были наполовину заняты уехавшей в поезде женой, а наполовину убийством из автомата «узи» двух подростков, торговцев «крэком», погибших в предыдущую пятницу на пустынной автостоянке менее чем в восьмидесяти ярдах от здания полицейского участка. — Сэр, вы ведь полицейский, да? Мистер, я помню, вы были здесь в прошлом году, отвезли нас в участок для дачи показаний, угостили кофе и пришли в ярость, когда мы не смогли опознать Нормана — этого сумасшедшего парня с заячьей губой. Лукко усмехнулся и сказал, что помнит даже ее имя, потому что не только был любителем джаза и для него имя Бесси Смит равносильно имени Билли Холидей, но еще и потому, что читал пьесу Эдварда Олби «Смерть Бесси Смит». — Вы имеете в виду, что так еще кого-то зовут?.. Это Бесси слышала и раньше. Она сообщила сержанту о девушке, скорчившейся в туалете, о том, что она, возможно, мертва, но может быть, еще и жива. Лукко сбежал вниз по ступенькам, опустился на колени возле тела девушки и попытался нащупать пульс, но пульса не было, а ужасающая холодность ее конечностей передалась даже его коленям. Лукко разжал девушке рот и попытался сделать искусственное дыхание, не обращая внимания ни на следы рвоты, ни на запах смерти. Он так и стоял на коленях, положив два пальца на худенькое запястье, когда прибыли двое полицейских в форме, и оставался там до прибытия патрульного сержанта из 14-го полицейского участка, на территории которого находится Центральный вокзал. Сержанту Юджину Уортону оставался час до смены, и в соответствии с правилами департамента полиции Нью-Йорка он автоматически становился ответственным за расследование преступления, что вызвало на его когда-то симпатичном ирландском лице неподдельное огорчение. К тому времени как Эдди Лукко вернулся на работу в свой отдел, труп девушки, так и не опознанный, был уже сфотографирован, бесцеремонно обследован, а затем доктор средних лет, от которого так и разило спиртным, констатировал смерть. Тело девушки положили на санитарную тележку, закрыли лицо, провезли через толпу спешивших и не обращавших внимания на санитарную тележку пассажиров и отправили на машине «скорой помощи» в больницу Бельвью на углу Первой авеню и Восточной Двадцать восьмой улицы, где Юджин Уортон с готовностью передал труп детективу из отдела розыска без вести пропавших, который снял отпечатки пальцев, сфотографировал и осмотрел труп в поисках каких-либо особых отметок для последующего опознания. Затем труп отправили на вскрытие.
А в это время за три тысячи сто четыре мили от Нью-Йорка было уже два часа пятьдесят четыре минуты дня. Там в уголовном суде Дублина вел судебную процедуру судья Юджин Пирсон, стремительно делающий карьеру сорокадвухлетний юрист и политик. В пивных барах широко обсуждали, почему бы ему не сменить на посту премьер-министра Ирландии своего бывшего партнера в юридической фирме «Пирсон энд Пирсон», который до сих пор оставался его покровителем и близким другом. Разве пресса не любила его? Ведь даже английская печать неохотно признавала, что, с тех пор как судья Пирсон занялся делами о выдаче преступников, дела пошли лучше и проще. Стало меньше разногласий, затихали яростные споры. Судья Пирсон знал, что его очки со стеклами в форме полумесяца придают ему карикатурный вид, но они помогали ему видеть весь зал судебного заседания и одновременно читать свои записи и разглядывать различные вещественные доказательства, представленные в суд. Поэтому его не волновало, как он выглядит в глазах остальных людей. Судья бросил взгляд поверх очков на человека, подлежащего выдаче. Доминик Мария Макмарраф, или как его называла пресса — Доминик Бешеный Пес Макмарраф. Хрупкий, довольно симпатичный парень с умными глазами. Ведет себя раскованно, слегка рисуется, доволен собой. Судья откашлялся, и его беспристрастный взгляд встретился со спокойным взглядом Макмаррафа. — Мистер Макмарраф. Восемь королевских констеблей Ольстера, трое британских солдат. Человек был привязан к рулю своего фургона, и его силой заставили поехать на машине и врезаться в военный контрольно-пропускной пункт, в то время как его жена на седьмом месяце беременности и двое малолетних детей находились под прицелом автоматов ваших сообщников. Этого человека вынудили пойти на верную смерть в такой жестокой, садистской манере, что просто удивительно, как он не умер от разрыва сердца. Девять гражданских лиц убиты или покалечены взрывными устройствами, установленными вами лично или по вашему указанию. Я просмотрел свои записи слушания дела о вашей выдаче и нигде не обнаружил, что вы отрицаете обвинения, выдвинутые против вас государственным обвинением Британской короны и за которые вы были осуждены в Англии до побега из-под ареста. Можете ли вы в помощь своему защитнику сказать, что вменяемые вам преступления не относятся к юрисдикции нашего суда, что вы не признаете действие юридической системы Соединенного Королевства по отношению к преступлениям, предположительно совершенным в Северной Ирландии, или в шести графствах, как вы ее называете? Что эти предполагаемые преступления носили политический характер и, таким образом, не подпадают под действие закона о выдаче преступников в соответствии с конституцией Республики Ирландия, и, если это не доказано в законном порядке, юридическая система Соединенного Королевства по отношению к так называемым «республиканским» преступлениям такова, что вам не будет гарантировано справедливое судебное разбирательство, что ваша физическая безопасность, а возможно, и жизнь, будут в опасности? Можете ли вы что-то сказать, прежде чем я приму решение?.. В наступившей тишине судья Пирсон услышал яростный скрип ручек репортеров. Кто-то закашлялся. Он продолжал невозмутимо оглядывать зал, подсудимого, встречаясь взглядом с его родственниками и сочувствующими. Если Макмарраф умен, то он будет молчать, как если бы находился в Каслрее — этом ужасном месте в Белфасте, где проводили допросы королевские констебли Ольстера. Но такие люди редко бывают умны. В конце концов, разве этот Макмарраф не был республиканцем? И разве не за это боролось республиканское движение? «Временная» Ирландская республиканская армия (ИРА) или Шинн фейн, или Ирландская национально-освободительная армия — какие бы смертельные разногласия ни возникали у них время от времени, это была Ирландия, и какую бы чепуху ни несли публично политики, церковь и органы правосудия, сторонники республиканского движения знали, что здесь к ним относятся с сочувствием и невольным восхищением. Если бы они не верили в это, то не смогли бы оправдать свою вооруженную борьбу. Но судья ошибся относительно Макмаррафа, у худощавого террориста все-таки хватило ума промолчать. Он только пробормотал: — Мне нечего сказать, ваша честь. — Доминик Макмарраф. Я знаю, в глубине души вы верите, что здесь, в Ирландии, народ относится со снисхождением и, возможно, с невольным восхищением к вам и вашим друзьям республиканцам, которые не отрицают своего участия в так называемой вооруженной борьбе. И что закон постарается оградить вас от юридических процедур, существующих в стране, где якобы были совершены ваши предполагаемые преступления. Ладно, я знаю закон Ирландии и поклялся соблюдать его. Поэтому, изучив доказательства, представленные под присягой арестовавшими вас офицерами отдела по борьбе с терроризмом столичной полиции и специальным отделом королевских констеблей Ольстера, я не имею другой альтернативы перед лицом закона, кроме как передать вас государственному обвинению Британской короны Великобритании и Северной Ирландии. — Я подаю на апелляцию! — вскочил со своего места Питер Бейкер — очень способный и умный адвокат ИРА, который отказался от высокооплачиваемой работы в Брюсселе ради того, чтобы, как говорили, вести свою борьбу в области правосудия. — Мотивы для апелляций исчерпаны, мистер Бейкер. Все. Я подпишу бумаги. Отведите его в тюрьму, но постарайтесь не упустить, как это сделали лондонские полицейские. Заседание закрыто, слушание следующего дела завтра утром.
Вот таким образом все это и закончилось. Человек, который доверился ему, лежал теперь в тесной, пропахшей благовониями часовне, освещенной свечами в старинных высоких подсвечниках. По одной свече возле каждого угла гроба. Прямо под гробом скулил и завывал пес, не в силах смириться с тем, что холодное, любимое существо, лежащее в гробу, с каждым часом теряло знакомый запах пота, табака, рома и ружейного масла.
