В начале было слово. Или слова. Что бы они ни означали. Фонари никто не включил. Уставшие туристы толклись в пещере, глядя на странные письмена. В темной нише плыли светящиеся пиктограммы, словно кто-то вывел их, обмакнув тонкий прутик в жидкий радий или другую радиоактивную краску. Айк не мешал своим клиентам смаковать находку. Лучше им пока не думать о буре, что беснуется на склоне горы. Приближается ночь, снег заметает следы, все вещи — теплая одежда, продукты — на вьючных яках, которые куда-то запропастились. В таких условиях Айк был рад любому убежищу. Он делал вид, будто все идет по плану, хотя на самом деле группа сбилась с пути. Этой гнусной дыры Айк не помнил. И знать не знал ни о каких светящихся доисторических граффити. — Руны, — авторитетно бросил женский голос. — Священные руны, начертанные бродячим монахом. Неведомые знаки в недрах пещеры мерцали лиловым светом. Они напомнили Айку светящиеся постеры, которыми была оклеена спальня в студенческом общежитии. Сейчас бы косячок в зубы да оттянуться под балладу Дилана в обработке Хендрикса. Заглушить ужасный вой ветра. Как там у Дилана сказано про «Wildcat», ревущий в холодной дали? — Никакие не руны, — сказал мужской голос. — Это письмена бон-по. Бруклинские интонации — стало быть, Оуэн. У Айка девять клиентов, мужчин среди них двое. Управляться с такой группой нетрудно. — «Бон-по»! — буркнула одна из женщин. Этому бабью явно нравилось шпынять Оуэна и Бернарда, второго мужчину в группе. Айка пока что щадили. С ним обращались как с безобидным аборигеном. И на том спасибо. — Бон-по появились задолго до буддистов, — излагала женщина. Почти все дамы были студентки-буддистки из университета Нью-Эйдж и много чего знали. Целью их похода — по крайней мере, сначала — была гора Кайлас. «Стань героем современных «Кентерберийских рассказов» — так преподносились в рекламе услуги Айка. Паломничество по Тибету или, выражаясь по-местному, кора — ритуальный обход священных вершин. Восемь тысяч с носа, включая стоимость ладана. Беда в том, что Айка угораздило сбиться с маршрута и потерять гору. Теперь ему стало не по себе. Группа заблудилась. Уже на рассвете небо начало менять цвет с голубого на молочно-серый. Погонщики — вместе с яками — потихоньку слиняли. Айку пришлось сообщить клиентам, что палатки и припасы сделали ноги. Час назад на горетексовые капюшоны легли первые мокрые хлопья снега, и Айк решил укрыться в пещере. Благо она так кстати подвернулась. Иначе банальный горный буран отымел бы их за здорово живешь. Айк почувствовал, что кто-то тянет его за куртку, и понял: Кора хочет что-то сказать. — Насколько это серьезно? — прошептала она. В зависимости от дня недели и времени суток Кора была его возлюбленной, заправилой в лагере и деловым партнером. С недавних пор Айка занимал вопрос: что же для нее важнее — приключенческий бизнес или бизнес как приключение? Так или иначе, их совместная треккинговая компания ей, кажется, разонравилась. Айк не видел смысла заострять проблему. — У нас отличная пещера, — заявил он. — Да ну? — Мы пока не в минусах, все целы-невредимы. — Зато маршрут теперь к чертям. Отстали безнадежно. — Да все нормально. Сориентируемся, когда доберемся до места рождения Сиддхарты. — Айк старался не выдать голосом беспокойства, но какое-то шестое чувство или что-то другое не давало ему покоя. — Может, оно и к лучшему, что мы немножко заблудились — туристам будет что вспомнить. — Да не нужно им это. Они ведь не то что твои приятели. Если девятнадцатого не улетят своим рейсом, затаскают нас по судам. — Это же горы, — сказал Айк. — Люди все поймут. Здесь, наверху, надо помнить, что любой твой вздох может оказаться последним… — Нет, не поймут. У них работа. Разные обязательства, семьи. Ну вот, опять все сначала. Кора всегда хочет от жизни большего. И хочет большего от своего непутевого товарища. — Я и так стараюсь, — оправдывался Айк. Буря хлестала по камням и рвалась в пещеру. Ничего себе погодка для мая! Айк думал, что времени у них навалом — дойдут до Кайласа, совершат обход и вернутся. Муссоны, бич альпинистов, так далеко на север обычно не долетают. Но Айку, уже восходившему на Эверест, не следовало полагаться на бездождевые зоны. Не стоило так уж верить в график и вообще в удачу. Теперь они влипли. Снег намертво закроет перевал до конца августа. Значит, придется нанимать у китайцев грузовик и возвращаться через Лхасу — и превысить запланированные расходы. Айк пытался сделать подсчет в уме, но его отвлекал галдеж. — Я отлично знаю, кто такие бон-по, — заявила женщина. За девятнадцать дней похода Айк так и не смог увязать их буддийские имена с теми, что в паспортах. Одна женщина, то ли Этель, то ли Уинифрид, теперь называлась Зеленой Тарой — в честь тибетской богини. Бойкая, похожая чем-то на актрису Дорис Дэй, она утверждала, что накоротке с самим далай-ламой. Последние недели Айк слушал, как его спутницы восхваляют жизнь пещерных женщин. Что ж, вот вам пещера, дамы. Валяйте. Туристки не сомневались, что его имя — Дуайт Дэвид Крокетт — псевдоним, как и у них. Женщины считали, что он тоже с утра до ночи думает о прошлых жизнях. Однажды вечером, в Северном Непале, сидя у костра, Айк потчевал их байками о своих прежних воплощениях: об Эндрю Джексоне — седьмом президенте США, о пиратах с Миссисипи и своей героической гибели при взятии Аламо. Он, конечно, шутил, но, кроме Коры, все поверили. — Вы должны знать, — продолжила женщина, — что в Тибете до конца пятого века письменности не было. — Не было известной нам письменности, — парировал Оуэн. — Скажите еще, что это на языке снежного человека. И так уже который день. Казалось бы, люди должны страдать от кислородного голодания, но нет, чем выше в горы, тем больше они препирались. — Вот так мы расплачиваемся за то, что угождаем чайникам, — пробормотала Кора. Под это определение у нее подпадали туристы, религиозные шарлатаны, основатели фондов, всякие ученые умники и все прочие. Она, в общем-то, была девушка простая. — Не такие уж они плохие, — сказал Айк. — Просто им хочется попасть в свою Волшебную страну — так же, как и нам. — Чайники. Айк усмехнулся. В подобных ситуациях он обычно задумывался о своем добровольном изгнании. Нелегко жить вдали от мира. За выбор нехоженой тропы всегда приходится платить. Иногда меньше, иногда больше. Айк уже не тот парень с румянцем на щеках, что когда-то приехал сюда с корпусом мира. Те же скулы, выпуклый лоб, буйная грива. Но однажды в его группе шел врач-дерматолог, который посоветовал ему поберечься от палящего солнца, не то, мол, лицо превратится в подметку. Айк никогда не считал, что его внешность — подарок для женщин, однако окончательно плюнуть на то, как выглядит, тоже был не готов. Он и так уже потерял два коренных зуба из-за нехватки в Непале стоматологов и еще один на склоне Эвереста. Не так давно он попивал черный «Джонни Уокер» и покуривал «Кэмел». Не щадил себя и даже заигрывал со смертельно опасным западным склоном Макалу. Курить и употреблять холодную выпивку Айк бросил, когда одна медсестра из Англии сказала, что голос у него как у солдат Киплинга. С Макалу он, разумеется, так и не разобрался. Хотя довольно долго об этом подумывал. Изгнание отразилось, конечно, не только на внешности и здоровье. Одолевали сомнения — кем бы он стал, если бы остался в Джексоне и закончил учебу. Работал бы на нефтяной вышке. Или занимался строительством. А может, водил бы туристов в Тетонских горах или продавал охотничье снаряжение. Кто знает. Последние восемь лет в Тибете и Непале Айк наблюдал, как превращается из «подающего надежды молодого человека» в жалкий осколок великой американской державы. Он состарился не только внешне. Даже и теперь бывали дни, когда Айк чувствовал себя на все восемьдесят. А на следующей неделе ему исполнится тридцать один. — Смотрите! — раздался удивленный крик. — Что за странная мандала! Линии какие-то извилистые. Айк посмотрел. Изображение на стене светилось, словно луна. Мандала — символ сферы обитания божеств, ее используют для медитации. Она представляет собой круг, в который вписан квадрат, содержащий еще один круг. Если смотреть неотрывно, можно увидеть объемное изображение. Эта мандала походила скорее на клубок извивающихся змей. Айк включил фонарь. Вот тайне и конец, поздравил он себя. Однако увиденное потрясло даже его. — Господи, — выдохнула Кора. Там, где только что, словно по волшебству, горели письмена, на выступе, проходящем вдоль стены, замер голый мертвец. Буквы оказались не на камне. Они были написаны на трупе. А мандала была нарисована на стене, справа от него. К выступу вели грубые ступени; кто-то натыкал в трещины в каменном потолке множество узких белых полос с записанными на них молитвами. Теперь они покачивались взад-вперед, словно потревоженные призраки. Мертвец уже превратился в мумию — рот скалился, глаза застыли бледно-голубыми мраморными шариками. Благодаря сильному холоду и разреженному воздуху он отлично сохранился. Под слепяще-ярким лучом — Айк включил налобную фару — бледно-красные буквы, выведенные на высохших конечностях, груди и животе, почти сливались с кожей. Несчастный, несомненно, был издалека. Сюда обычно забредали только паломники и кочевники либо торговцы солью, да еще беженцы. Однако, судя по шрамам и незажившим ранам, железному ошейнику, сломанной и кое-как вправленной руке, этому Марко Поло пришлось пережить нечто невообразимое. Если плоть может свидетельствовать, то его тело буквально кричало о пережитых муках и издевательствах. Туристы столпились у выступа и таращились на жуткое зрелище. Три женщины и Оуэн всхлипывали. Айк решился подойти. Светя фарой то туда то сюда, он прикоснулся ледорубом к голени: твердая, словно окаменелость. Несмотря на многочисленные увечья, сразу бросилось в глаза, что покойный частично кастрирован. У него было вырвано одно яичко — не вырезано, даже не откушено — края раны висели лоскутами, а рану, как видно, прижгли огнем. Из паха расползались шрамы от ожога — лишенные волос выпуклые рубцы. Айк смотрел и не мог постичь: самое нежное, самое уязвимое место у мужчины искалечили, а потом прижгли. — Смотрите, — выдохнул кто-то, — что у него с носом? Посередине изуродованного лица висело кольцо — ничего подобного Айку видеть не приходилось. Вещь — не побрякушка из тех, что втыкают в себя теперешние модники. Кольцо диаметром дюйма три, покрытое засохшей кровью, было вставлено в носовую перегородку, почти вделано в череп. Оно доходило до нижней губы, такой же черной, как борода. Явно не украшение, подумал Айк. Похоже на кольца, которые вставляют в нос животным, чтобы легче было их водить. Айк придвинулся ближе, и его отвращение сменилось изумлением. Кольцо почернело от засохшей крови, грязи и копоти, но местами явственно различался тусклый блеск чистого золота. Айк повернулся к своим. Из-под капюшонов и козырьков на него смотрело девять пар испуганных глаз. Все включили фонари. Споры прекратились. — Что же это такое? — всхлипывала одна из женщин. Две буддистки неожиданно обратились в христианство и, крестясь, опустились на колени. Оуэн раскачивался из стороны в сторону и бормотал иудейскую молитву. Подошла Кора. — Ах ты, красавчик, — хихикнула она. Айк вздрогнул. Она обращалась к мумии. — Что ты говоришь? — Мы с тобой вышли сухими из воды. Уж теперь-то они точно не станут требовать возмещения. Теперь им и священная гора не нужна. Нашли кое-что получше. — Перестань. Нельзя так думать о людях. Не вампиры же они, в конце концов. — Серьезно? Посмотри-ка на них. И точно, зрители стали потихоньку доставать фотоаппараты. Одна вспышка, другая. Потрясение уступило место извращенному любопытству. Через минуту вся орава увлеченно щелкала восьмисотдолларовыми мыльницами. Словно насекомые, жужжали затворы. Под вспышками поблескивала мертвая плоть. Мысленно поблагодарив мертвеца, Айк убрался в сторонку. Невероятно — сбившиеся с пути, замерзшие, голодные, они были просто счастливы. Одна женщина поднялась по ступеням, опустилась рядом с мумией на колени и наклонила голову вбок. Потом повернулась к спутникам: — Так он же наш! — В каком смысле? — Такой же, как мы. Белый. — Европеец? — сформулировал кто-то более деликатно. — Бред какой-то, — возразила другая туристка. — В такой глуши? Однако Айк тоже так считал. Светлая кожа, волоски на запястьях и груди, голубые глаза. Скулы явно не монгольские. Однако женщину заинтересовало совсем другое. Она показывала на знаки, покрывавшие бедра мумии. Айк направил на них свет и застыл. Буквы были английские. Современный английский язык. Только написано вверх ногами. До Айка наконец дошло. Надписи делались не на трупе. Человек писал сам, пока был жив. Он использовал для записей собственное тело. Потому и вверх ногами. Несчастный оставил заметки на пергаменте, который всегда при нем. Теперь Айк видел, что буквы не написаны, а безжалостно вырезаны на коже. Везде, куда бедняга мог дотянуться, он нацарапал свои последние мысли. Часть записей разобрать было невозможно — из-за пыли и копоти, — особенно ниже колен и на лодыжках. Да и остальное казалось непонятным и бессмысленным бредом. Цифры вперемежку со словами наползали друг на друга, больше всего на внешних сторонах бедер, где, как, по-видимому, считал писавший, должно было хватить места для других заметок. Самой понятной оказалась надпись на животе. — «И мир влюбиться должен будет в ночь, — Айк читал вслух, — и свету дня не станет поклоняться». — Тарабарщина! — бросил Оуэн, который по-прежнему не мог оправиться от испуга. — Из Библии, наверное, — предположил Айк. — Нет, — заявила Кора. — Это не из Библии. Шекспир: «Ромео и Джульетта». Туристы напряглись. В самом деле, почему этот измученный человек выбрал для своего некролога цитату из самой известной любовной трагедии? Из повести о двух враждующих семействах и о любви, что превыше ненависти? Между прочим, в высокогорных монастырях люди часто подвержены галлюцинациям. Обычное явление. Даже далай-лама об этом шутил. — Значит, — сказал Айк, — он белый. И Шекспира читал. Стало быть, родился на свет не больше чем пару-тройку веков назад. Разговор стал напоминать салонную игру. Первоначальный испуг окончательно сменился каким-то патологическим оживлением. — Кто же он такой? — Раб? — Беглый узник? Айк не ответил. Он вплотную приблизил лицо к лицу мумии, пытаясь найти разгадку. «Расскажи о своем пути, — думал он, — расскажи, как спасся. Кто повесил на тебя золотые оковы?» Никакой подсказки. Окаменелые глаза смотрят равнодушно. На лице хитрая гримаса, словно мертвец потешается над любопытными гостями. Подошел Оуэн и прочитал вслух: — «RAF». В самом деле, на левом плече была татуировка: буквы «RAF», а над ними орел. Выполнено с профессиональным качеством. Айк взялся за холодную руку. — Значит, ВВС Великобритании, — констатировал он. Вот головоломка и сложилась. Это объясняло если не выбор цитаты, то хотя бы Шекспира. — Пилот? — завороженно спросила коротко стриженная парижанка. — Пилот, штурман, стрелок. — Айк пожал плечами. — Кто знает. Он нагнулся и стал разглядывать буквы, чувствуя себя дешифровщиком. Читая строчку за строчкой, Айк пытался размотать весь клубок до конца. Водил по буквам ногтем, складывая фразы и мысли. Его спутники отошли, предоставив ему разбирать записи. Айк попытался начать с другого конца и, казалось, уловил какой-то смысл. И все равно — ничего не понимал. Вынул топографическую карту Гималаев, отыскал широту и долготу, фыркнул — все совпадает! Невероятно. Айк перевел взгляд на то, что когда-то было человеком. Снова посмотрел на карту. Неужели такое возможно? — Выпей. От аппетитного запаха кофе, приготовленного в поршневой кофеварке, Айк даже прищурился. Ему протянули пластмассовую кружку. Айк поднял взгляд. Голубые глаза Коры смотрели дружелюбно. Это согревало лучше любого кофе. Он принял кружку, пробормотал какую-то благодарность и вдруг почувствовал, что у него дико болит голова. Прошло уже несколько часов. В глубину пещеры грязными лужами ползли длинные тени. Туристы уселись на корточках вокруг походной газовой плитки, словно неандертальцы вокруг костра. Они растапливали снег и готовили кофе. Случилось чудо — Оуэн расщедрился и предложил всем свои личные запасы. Кто-то молол зерна, кто-то давил на поршень кофеварки, а кто-то тер над чашками с готовым кофе кусочки корицы. Люди действовали вместе. Впервые за целый месяц Айк готов был их полюбить. — Как ты? — спросила Кора. — Я? — Айк не привык, чтобы кто-то интересовался его самочувствием. Тем более Кора. Он подозревал — хотя какие уж тут подозрения, — что Кора собирается его бросить. Перед выходом из Катманду она сказала, что работает на фирму в последний раз. А поскольку вся фирма состоит из них двоих, то понятно, кем недовольна Кора. Все это задевало бы Айка гораздо меньше, если бы речь шла о другом мужчине, денежной выгоде или более захватывающей работе. Но дело было в нем самом. Айк «разбил ей сердце», потому что он — это он. Наивный мечтатель, плывущий по течению жизни, горный волк-одиночка. Именно то, что вначале привлекало Кору, теперь раздражало. Ей казалось, что Айк понятия не имеет о настоящей жизни — взять хотя бы сегодняшний разговор о туристах. Возможно, в чем-то Кора и права. Айк надеялся, что поход уменьшит возникший между ними разлад, что она вновь подпадет под то очарование, что всегда влекло и его. Наверное, Кора просто устала за последние два года. Горные бури и банкротства утратили свою притягательность. — Я тут разглядывала мандалу, — начала Кора, указывая на круг, заполненный извилистыми линиями. В темноте краски переливались, как живые, а при свете стали какими-то блеклыми. — Я их видела сотни, но здесь никак не могу разобраться. Сплошные петли и изгибы, хаос какой-то. Ни начала, ни конца, ни середины. — Она взглянула на мумию, затем на записи, которые делал Айк. — А как ты? Продвинулся? Айк успел нарисовать загадочную схему: фигура человека, вокруг — фразы, обведенные, как в комиксах, контурами и соединенные между собой стрелками и линиями. Он отхлебнул кофе. С чего же начать? Сплошные загадки — и то, каким способом покойный рассказал о себе, и то, что он рассказал. Он записывал то, что приходило в голову, дополнял свои записи, блуждал среди многих правд, сам себе противореча. Словно человек, который, потерпев кораблекрушение, обнаруживает у себя ручку и начинает записывать все, что приходит на память. — Во-первых, — начал Айк, — его звали Исаак. — Исаак? — раздался голос из кучки варивших кофе. Люди все бросили и внимательно слушали Айка. Айк водил пальцем по груди мумии. Надпись была понятной. Почти. «Я Исаак, — говорилось здесь, и далее: — В изгнании, на мучительном свету». — Видите цифры? — спросил Айк. — Думаю, это его личный номер. А вот еще: десять, ноль, три, двадцать три — наверное, день его рождения. — Тысяча девятьсот двадцать три? — уточнил кто-то. Люди были по-детски разочарованы. Шестьдесят пять лет — ни о какой древности не может быть и речи. — Сожалею, — посочувствовал Айк и продолжил: — А вот еще дата, видите? — Он отвел в сторону болтавшийся внизу живота клочок кожи. — Четыре, семь, сорок четыре. Вероятно, в этот день его сбили. — Сбили? — Или он потерпел аварию. Слушатели были озадачены. Айк рассказывал то, что ему удалось сложить из кусочков: — Вы только представьте. Он совсем мальчишка, ему двадцать один год. Идет Вторая мировая война. Его призвали, или он пошел добровольцем. У него татуировка: «ВВС Великобритании». Его послали в Индию. Ему приходилось горбатить. — Горбатить? — переспросил кто-то. Бернард. Он яростно настукивал по клавиатуре портативного компьютера. Айк пояснил: — Так пилоты называют грузовые рейсы в Тибет и Китай. Летать над «горбами», то есть над Гималайским хребтом. Тогда весь район был частью Западного азиатского фронта. Жаркое местечко. Самолеты то и дело падали. Экипаж выживал редко. — Падший ангел, — вздохнул Оуэн. И не он один. Остальные тоже были под впечатлением. — И это все вы узнали из десятка цифр? — спросил Бернард. Он указал карандашом на последнюю дату. — Вы полагаете, это день, когда его сбили? А может, дата его свадьбы, или окончания Оксфорда, или когда он впервые был с женщиной? Я хочу сказать, этот тип далеко не мальчик. Выглядит лет на сорок. Лично я думаю, что он прибыл сюда не больше двух лет назад — с какой-нибудь научной экспедицией. Ясное дело, умер он не в тысяча девятьсот сорок четвертом, и было ему не двадцать один. — Согласен, — признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. — Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна». — Военнопленный. У японцев? — Чего не знаю, того не знаю, — ответил Айк. — Может, у китайских коммунистов? — У русских? — посыпались предположения. — У нацистов? — Наркоторговцев? — Тибетских разбойников? Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр. — Вы смотрели на карту. Что-то там искали. — Начало, — ответил Айк. — Точку отсчета. — И? Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр: — Это географические координаты. — Того места, где он упал. Вполне логично. — Теперь Бернард поддерживал Айка. — То есть его самолет где-то поблизости? Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения. — Не уверен, — сказал Айк. — Давайте колитесь, дружище. Где его сбили? Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо: — К востоку отсюда. — Далеко? — Прямо над Бирмой. — Над Бирмой? Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества. — Северная сторона хребта, — пояснил Айк, — почти в Тибете. — Но это же больше тысячи миль! — Знаю. Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение — в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все — кто стоя, кто сидя — переваривали информацию. — Как же он сюда попал? — Не знаю. — Вы вроде говорили, что он был в заключении. Айк осторожно вздохнул: — Что-то вроде. — Вроде чего? — В общем… — Айк прокашлялся, — как домашнее животное. — Что?! — Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец — значит козленок, так ведь? — Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте. Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего. — Вообще-то, — вмешалась Клео, библиотекарь, — агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют. — Ягненок? В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих. — Да, — подтвердила Клео, — ягненок. Но меня больше смущает другое слово — «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда? Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался. — Он, — продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, — он — возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин? — Ты все напридумывала, — сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой. — К сожалению, не напридумывала, — ответила Клео. — Все так и есть. Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство». — А это еще что? — То же самое, — ответила Клео. — Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие. — Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, — заметил Айк. — История еще и не такое знает. — Кольца в носу? — Чего только на свете не делается. Айк подлил масла в огонь: — И даже золотые? — Золотые? Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами. — Вы же сами сказали — «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса — «кем возлюбленный?»… — А вы знаете? — Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? — Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово. — «Сатана», — одними губами прочитала Клео. — И вот здесь… — Айк осторожно сдвинул кожу. — «Существует». А вот продолжение. — Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. — «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева. Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы. — Он был заключенным, — начала она. — Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову. — Ты, как и я, — сказал Айк. — Споришь против очевидного. — Не думаю. — То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти. — Еще как испытывал! — Тут что-то другое, — настаивал Айк. — Сомневаюсь. — Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь? Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством. — Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда». — Тоже мне, аргумент. — Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве? Кора вздрогнула. — Рабство его не огорчало. — Откуда ты знаешь? — прошептала она. — Кора. Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал: — Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле. Кора отрицательно покачала головой. — Ты и сама видишь. — Понятия не имею, о чем ты. — Все ты понимаешь, — сказал Айк. — Этот человек любил.
Захватывающая вещь. И очень кинематографичная - словно видишь эту преисподнюю))) Но, честно говоря, сюжет показался несколько затянутым . "Стена" Лонга произвела более сильное - сильнейшее!!! впечатление. Спасибо, Рэдрик, за продолжение "Преисподней" - сегодня скачала))).
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация |
Вход ]
Гималаи, 
