На дворе была пятница, тринадцатое число, и свирепствовавшая накануне метель продолжала предавать город анафеме. Ноги по щиколотку увязали в слякотной кашице. По ту сторону Седьмой возвышалась терракотовая башня — здание газеты «Таймс», перехваченное светящейся лентой. По кругу бежали электрические буквы, слова складывались в заголовки: «232 голосами против 89 палата представителей окончательно одобрила присвоение Гавайям статуса штата; президент Эйзенхауэр готов подписать законопроект…». О Гавайи! Благословенная земля сладкоголосой Халелоке, где солнце золотит ананас, где под треньканье гитары и бормотание волн тропический бриз играет травяными юбками местных красоток… Я крутанул кресло, и взору моему предстала Таймс-сквер. Джентльмен с рекламы сигарет «Кэмел» пускал пухлые колечки настоящего дыма поверх автомобильной склоки. Этот элегантный красавец с губами, застывшими на выдохе в вечно-удивленном «О-о!», — наш бродвейский посланец весны. Пару дней назад он вдруг оброс лесами, на которых повисли бригады рекламных живописцев. В их руках темная фетровая шляпа с ленточкой преобразилась в канотье из Панамской соломки, а зимнее пальто с бархатным воротником — в полосатый льняной костюм. Конечно, у нас здесь все обставлено проще, чем в Капистрано, и ласточки с рыжими хвостиками не прилетают к нам после долгой зимы, но в общем и целом суть перемены ясна. Дом, в котором находилась моя контора, был построен еще в прошлом веке — четырехэтажный кирпичный инвалид, кое-как склеенный уличной копотью и голубиным пометом. Сооружение сие венчает что-то вроде короны из разноцветных реклам: туристические фирмы зовут в Майами, нескончаемые пивовары расхваливают свой продукт. На углу поместилась табачная лавка, рядом с ней — заведение, где играют в покерино, потом две палатки с хот-догами, и по центру — театр «Риальто». Вход зажат в узком простенке между магазином порнолитературы и сувенирной лавкой, выставляющей напоказ целые груды подушек-пукалок и гипсовых собачьих кучек. Я трудился на втором этаже по соседству с косметическим салоном мадам Ольги («Удаляем ненужные волосы»), аудиторской конторой Айры Кипниса и мелкой импортерской фирмой с нелепым названием «Слезинка». Двадцатисантиметровые золотые буквы, налепленные у меня на окне на обозрение всей улице, оттеняли мое превосходство над прочей публикой: «Детективная контора „Перекресток"». Название, как, впрочем, и саму контору, я выкупил у Эрни Кавалеро, моего бывшего шефа. В войну, когда я еще только приехал в Нью-Йорк, Эрни взял меня к себе с тем, чтобы я носился по городу и добывал для него сведения. Я уже собирался пойти выпить кофе, как вдруг у меня на столе зазвонил телефон. Где-то далеко, на том конце провода, секретарша нежно пропела: «Мистер Гарри Ангел? Вас беспокоят из конторы „Пиппин, Штрейфлинг и Шафран". Сейчас с вами будет говорить мистер Штрейфлинг». Выслушав мое учтивое мычание, дамочка нажала кнопку селектора. Вслед за тем трубку наполнил до сладострастия сдобный голос. Герман Штрейфлинг отрекомендовался поверенным, а это означало, что время его стоит недешево. Служители закона, без затей именующие себя юристами, берут, как правило, на порядок меньше. Зачарованный руладами собеседника, я предоставил ему полную инициативу. — Я позвонил вам, мистер Ангел, чтобы удостовериться в том, что в данный момент мы можем рассчитывать на ваши услуги. — В смысле — ваша фирма? — Не совсем. Я говорю от лица одного из наших клиентов. Так вы готовы предоставить ему ваши услуги? — Смотря в чем там дело. Расскажите поподробнее, тогда я вам отвечу. — Мой клиент предпочел бы побеседовать с вами лично. Он приглашает вас отобедать с ним сегодня ровно в час дня в ресторане на Пятой авеню. Это «Три шестерки», последний этаж. — Хорошо, может быть, вы мне тогда хотя бы имя скажете? Или как мне его искать: по цветку в петлице? — У вас есть, на чем записать? Я вам продиктую по буквам. Я записал в блокнот. Получился какой-то Луис Цифер. — Так. А как это произносится? Мистер Штрейфлинг, с шиком грассируя, изобразил нечто французское. — Он что, иностранец? — У господина Цифера французский паспорт, но какой он национальности, право, не знаю. Я думаю, он сам с радостью ответит на все ваши вопросы. Так мне сказать ему, что вы придете? — Да. «Три шестерки», ровно в час. Прожурчав пару прощальных реплик, поверенный Герман Штрейфлинг дал отбой. Я же извлек из коробки сигару «Монтекристо» — одну из тех, что берег на Рождество, — и торжественно закурил. Случай стоил того.
Дом номер 666 по Пятой авеню вырос на отрезке между Пятьдесят второй и Пятьдесят третьей улицей за два года до описываемых событий. Он являл собою неудачный гибрид международного «функционального» стиля и наших доморощенных полированно-хромовых тенденций. Фасад, отделанный рельефными алюминиевыми панелями, больше всего напоминал гигантскую терку. Внутри же все сорок этажей и миллион квадратных метров были отданы под всевозможные конторы. Правда, в холле было устроено железное подобие водопада, но и эта деталь не спасала общего впечатления. Скоростной лифт вознес меня на последний этаж. Получив от гардеробщицы номерок, я некоторое время любовался видом города, покуда метрдотель осматривал меня так, как инспектор саннадзора осматривает сомнительный кусок говядины. Увы, даже то обстоятельство, что Цифер действительно значился в списке посетителей, не смягчило его сердца. Под благопристойный шепоток воротил, обсуждающих за ленчем свои дела, я проследовал за ним к столику у окна. Цифер уже ждал меня. Он был в синем костюме в тонкую полоску, явно от хорошего портного, с кроваво-красным бутоном розы в петлице. На вид ему можно было дать и сорок пять, и все шестьдесят. Белоснежные острые усики и квадратная бородка контрастировали с зачесанной назад черной гривой над высоким лбом. Что еще? Хорошая выправка, загорелая кожа, глаза — голубой ледок. На бордовом шелке галстука золотом поблескивает булавка — перевернутая пятиконечная звездочка. Метрдотель выдвинул мне стул. — Я Гарри Ангел, — сказал я. — Мне звонил Штрейфлинг, адвокат, и сказал, что у вас ко мне разговор. — Люблю, когда сразу переходят к делу, — заметил Цифер. — Выпьете что-нибудь? Я, недолго думая, заказал двойной «манхэттен». Цифер побарабанил наманикюренным ногтем по своему бокалу и попросил повторить. Ох ты, какие руки! К таким рукам пошел бы хлыст. Должно быть, у Нерона были такие. И у Джека Потрошителя. Холеные ладони императоров и убийц. Хищные пальцы сужены книзу, как злые когти. Безвольный взмах отвердевает в мертвую хватку. Руки для недобрых дел. Когда официант отошел, Цифер чуть подался вперед и одарил меня заговорщицкой улыбкой: — Знаете, лично я ненавижу формалистику, но мне все-таки придется попросить вас показать документы. Я достал бумажник и показал ему фотокопию удостоверения и почетный значок детектива: — Еще есть лицензия на оружие и водительские права. Изучив содержимое пластикового кляссера, мой собеседник улыбнулся еще лучезарнее и возвратил его мне. — Я-то привык верить людям на слово. Это все мои юристы — они настояли. — Перестраховаться не вредно, — заметил я. — Надо же. Я думал, вы, что называется, человек рисковый. — Только в крайних случаях. Я все прислушивался, пытаясь уловить хоть малейший намек на акцент, но Цифер говорил безупречно ровно и правильно, его голос был словно отполирован крупными банкнотами, не переводившимися у него с пеленок. — Может быть, перейдем к делу? — предложил я. — Я не мастер вести светские беседы. — Весьма похвальное качество. Цифер достал из нагрудного кармана оправленный в золото кожаный портсигар и выбрал себе тонкую зеленоватую панателу. — Не желаете? — Нет, спасибо. Цифер обрезал кончик сигары складным серебряным ножичком и погрел ее над огоньком газовой зажигалки. — Вы часом не помните такого Джонни Фаворита? Я задумался. — Тот, что до войны еще пел в каком-то свинговом ансамбле? — Именно. Это была мгновенная сенсация, как выражаются представители наших звезд. В сороковом он выступал с оркестром Симпсона по прозвищу Паук. Названия пластинок я не помню, я этот свинг всегда терпеть не мог, но у него было несколько громких вещей. В театре «Парамаунт» публика с ума сходила — Синатры тогда еще и в помине не было. Да вы, наверное, помните: «Парамаунт» — это же в ваших краях. — Когда гремел Фаворит, я еще сопляком был. Я в сороковом только-только школу в Мэдисоне закончил, пошел в полицию работать. Мэдисон — это в Висконсине. — Так вы с Запада? Никогда бы не подумал. Мне казалось, вы местный, коренной нью-йоркец. — Здесь местных вообще нет. В центре, по крайней мере. — Тонко подмечено. — Цифер исчез в голубом табачном облачке. Судя по запаху, сигара была отменная. Я даже пожалел, что отказался. — Нью-Йорк — город приезжих. Я сам здесь чужой, — добавил он. — А вы откуда? — Скажем так: я путешествую. Цифер отогнал колечко сигарного дыма, причем на пальце у него блеснул изумруд, который не оставил бы равнодушным даже папу римского. — Понятно, — кивнул я. — А зачем вам этот Фаворит? Официант материализовался возле нашего столика, поставил бокалы и так же незаметно исчез. — При всем том голос у него был приятный, — Цифер по-европейски, молча, поднял стакан на уровень глаз, кивнул мне и продолжал: — Сам по себе свинг я не переношу: слишком громко. Суетливо как-то… Но Джонни — это другое дело. Когда Джонни хотел, он пел, как херувим. Когда он только начинал, я взял его, если можно так выразиться, к себе под крыло. Он был этакий гаврош из Бронкса: круглый сирота, тощий, нахальный. На самом деле его звали Джонатан Либлинг — почти тоже, что Фаворит, только по-немецки. Он потом для сцены сменил фамилию. Фаворит ведь лучше звучит — не находите? А потом… Знаете, что было потом? — Понятия не имею. — В январе сорок третьего года он попал в армию. Поскольку он пел, его взяли в особую часть: они там ездили по фронтам с концертами. В марте его включили в тунисскую концертную бригаду… Дело в том, что я, в общем-то, не так уж много знаю. Знаю, что один раз вечером во время представления немцы устроили авианалет и разнесли эстраду. Почти все погибли, но Джонни выжил. Его ранило в голову и в лицо… Хотя слово «выжил» здесь вряд ли подходит. Жизнь как таковая для него закончилась. Я не врач, не могу точно сказать, но по-моему его контузило. — Контузило? Знакомо. — Так вы воевали? — Пару месяцев, в самом начале. Мне повезло. — Ну вот, а Джонни — нет. Когда его привезли обратно, это был овощ, а не человек. — Действительно невесело. Только я вам зачем? Что именно вы от меня хотите? Цифер потушил сигару и повертел в руках пожелтевший от времени мундштук из слоновой кости в виде свернувшегося змея с головой петуха. Петушиный клюв был раскрыт в крике. — Прошу вас, имейте терпение, мистер Ангел. Окольным путем я подвожу вас к главному. Как я уже говорил, я помог Джонни в начале его карьеры. Агентом его я не был, но мне удалось использовать свое влияние, чтобы помочь ему. И поскольку я принимал в нем довольно большое участие, мы с ним заключили договор. Есть некий залог, который должен быть выплачен в случае его смерти. Больше я, к сожалению, ничего не могу вам сказать: по условиям договора я не имею права раскрывать подробности. Но это и неважно. Важно то, что Джонни был безнадежен. Его отправили в больницу для ветеранов в Нью-Гэмпшире, и казалось, что он проведет там остаток жизни. Тогда много было этих несчастных мальчиков. Но у Джонни были друзья, и у него были деньги. Немалые деньги. Он был далеко не скуп, но в последние два года зарабатывал столько, что даже ему не под силу было все это промотать. Часть этих денег он вложил в какое-то дело, причем его агент имел право распоряжаться доходами. — История осложняется, — заметил я. — Именно, мистер Ангел, именно. Цифер задумчиво постукивал мундштуком по краю опустевшего бокала. Хрусталь звенел, словно далекий колокол. — Друзья перевели его в частную клинику на севере штата: там применяли какие-то радикальные методы. Скорей всего, обычное шарлатанство: по крайней мере, Джонни эти методы не помогли. Но теперь деньги шли уже не от государства, а с его счета. — А эти его друзья — вы их знаете? — Нет. Надеюсь, вы не сочтете меня чудовищем, если я скажу вам, что судьба Либлинга интересует меня постольку, поскольку мы с ним связаны договором. С тех пор как Джонни ушел на фронт, я его больше не видел. Единственное, что мне нужно было знать, это жив он или умер. Мои поверенные пару раз в год связывались с больничным начальством и получали от них письменное подтверждение того, что Джонни еще жив. Так продолжалось до прошлого воскресенья. — А в воскресенье?.. — В воскресенье случилась странная вещь. Я был по делу в Покипси и решил заехать в клинику: там недалеко. Так сказать, проведать старого приятеля. Зачем — не знаю. Может быть, из любопытства. Хотелось взглянуть на него: каково это шестнадцать лет не вставать с постели? Но меня к нему не пустили, сказали, что посещения — вечером по будним дням. Я настаивал. Тогда вышел его врач и сказал, что Джонни сейчас проходит курс терапии и его нельзя беспокоить до будущего понедельника. — Такое впечатление, что вас хотели спровадить. — Мне тоже так показалось. Этот врач — что-то мне в нем не понравилось… Цифер убрал мундштук в жилетный карманчик и опустил на стол сложенные вместе ладони. — Я остановился в Покипси, дождался понедельника и пошел в клинику — на этот раз уже точно в часы посещений. Доктора я не видел, но когда я сказал, что иду к Джонни, дежурная спросила: вы родственник? Я, естественно, сказал, что нет, и тогда она мне сообщила, что посещения разрешены только родственникам. — А в первый раз вам этого не говорили? — Нет. Честно сказать, я тогда слегка погорячился. Кажется, даже устроил там сцену. Это, конечно, была ошибка. Медсестра пригрозила, что вызовет полицию, если я немедленно не уйду. — И вы ушли? — Ушел. Что же мне еще оставалось? Это частное заведение, я не хотел неприятностей. Поэтому мне и понадобились вы. — Вы хотите, чтобы я съездил туда и все выяснил? — Именно. Цифер воздел руки, как человек, желающий показать, что он ничего не скрывает. — Прежде всего, мне нужно знать, жив он или нет. Это самое главное. Если жив — я хочу, чтобы вы его нашли. Я извлек из нагрудного кармана блокнотик в кожаной обложке и механический карандаш. — Похоже, дело несложное. Так. Что это за клиника и какой там адрес? — Клиника имени Прозерпины Харвест. Это на востоке, по дороге на Плезант-Вэлли. Я все записал и спросил еще, как звали того подозрительного типа. — Фаулер. Не то Альберт, не то Альфред… — Так. А этот Джонни там записан как Либлинг? — Да. Как Джонатан Либлинг. — Хорошо. На первый раз достаточно. Я спрятал блокнот и встал. — Как мне вас найти? — Лучше всего через поверенного, — сказал Цифер, кончиком пальца разглаживая усы. — Погодите, вы уже уходите? Я думал, мы пообедаем… — От угощения я обычно не отказываюсь, но если выехать сейчас, то я еще успеваю в клинику до закрытия. — Но там все время кто-то есть. — Да, дежурный врач. А мне нужна картотека: кем бы я ни представился, все равно мне путь один — туда. Да и вам накладно ждать до понедельника: у меня такса полсотни в день плюс расходы. — Что ж, если вы справитесь, цена разумная. — Справлюсь. Об этом можете не беспокоиться. Как только что-нибудь узнаю, позвоню Штрейфлингу. — Прекрасно. Рад был знакомству. Принимая от гардеробщицы пальто и дипломат, я обернулся: на устах метрдотеля все еще играла презрительная усмешка.
Там сыграл Микки Рурк в своё лучшее время...Ну и конечно было захватывающее дух действо - вуду, оккультизм, ритуалы...Ни за что пересматривать не буду, пусть останется то впечатление
А я вот пересмотрел пару лет назад, и остался доволен. Я вообще пересматриваю иногда по новой те фильмы, которые смотрел когда-то в жутком качестве на видеокассетах, с царапинами, шумами, пропадающим цветом и звуком. С протуженным переводчиком, который переводил кое-как одну фразу из пяти.) И когда по-новой смотришь такой фильм в высоком качестве с правильным дубляжем, в этом есть свой кайф.) Я когда первый раз смотрел филь в пиратской копии, вообще половины не понял из-за переводчика, того что с соплями в носу. Оказалось, что он нес какую-то ересь, достаточно далекую от оригинальных диалогов фильма.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация |
Вход ]
На дворе была пятница, тринадцатое число, и свирепствовавшая накануне метель продолжала предавать город анафеме. Ноги по щиколотку увязали в слякотной кашице. По ту сторону Седьмой возвышалась терракотовая башня — здание газеты «Таймс», перехваченное светящейся лентой. По кругу бежали электрические буквы, слова складывались в заголовки: «232 голосами против 89 палата представителей окончательно одобрила присвоение Гавайям статуса штата; президент Эйзенхауэр готов подписать законопроект…».
