Настоящая книга является на сегодняшний день, пожалуй, самой известной
монографией в зарубежном наполеоноведении, ее автор — профессор
Сорбонны, президент общества «История Парижа» и Института Наполеона —
крупнейший исследователь Великой революции и Империи. Под его
руководством был издан уникальный Словарь Наполеона (1987). Блестящее
исследование Жана Тюлара является классикой исторической мысли. Русский
перевод книги подготовлен доктором филологических наук А. П. Бондаревым.
Научное редактирование осуществлено доктором исторических наук,
профессором А. П. Левандовским. Издание снабжено большим количеством
интереснейших иллюстраций. -----------------------
...Л. Толстой сказал однажды:
Я не понимаю и не люблю, когда придают какое-то особенное значение
«теперешнему времени». Я живу в вечности, и поэтому рассматривать все я
должен с точки зрения вечности. И в этом сущность всякого дела, всякого
искусства. Поэт только потому поэт, что он пишет в вечности. Вот этой-то вечности,
искони бывшей последним прибежищем художника, поэта, не стало. Она
рухнула, разлетелась вдребезги, перестала существовать. В советской
действительности от нее не осталось уже и следа. Единственной
реальностью, единственным смыслом, единственной правдой бытия тут стала
та внешняя жизнь, которая совершается только на земле, «в которую
закапывают мертвых». И вот взамен этой рухнувшей, исчезнувшей,
канувшей в небытие вечности, из которой некогда глядел на мир каждый
истинный поэт, каждый подлинный художник, Булгаков в своем романе
создает, строит свою вечность. Пусть не такую, какой была та, рухнувшая,
но стоящую на столь же прочных и нерушимых опорах. В этой выстроенной,
вымышленной им вечности «рукописи не горят», и все устроено в ней
«правильно»: каждому воздается по его делам. Точнее — по его вере.
Роман Редлих — тот самый специалист по «большевизмоведению», на книгу
которого «Сталинщина как духовный феномен» я только что ссылался, в
одной из своих работ задался вопросом: можно ли понять природу
сталинщины, оставаясь в пределах художественного мира, созданного
Достоевским? Ответ, который он дал на этот вопрос, я уже приводил в
главе «Сталин и Зощенко». Приведу его еще раз: Образы Петра
Верховенского и Смердякова ведут дальше, в сферу зла сатанинского, туда,
где любая идея служит лжи, где все — искаженная пошлая имитация, где
канонически, лично, не в аллегории правит тот, кого в средние века
называли imitator Dei. Верховенщина и смердяковщина, однако, пустяк
по сравнению со сталинщиной. И Достоевский только предчувствовал путь,
который Россия прошла не в воображении писателя, а в реальном
историческом бытии. И если Ленин, Бухарин, Троцкий, может быть, и были
одержимы ложной идеей, то Сталин, Ежов и Берия не идеями были одержимы .
Сталинский фикционализм на службе активной несвободы, сталинская «самая
демократическая в мире» конституция на службе ежовского террора ведут
дальше, чем тайное общество Петра Верховенского. А расправа с
соратниками Ленина страшней, чем убийство Шатова. Но осознание мистического начала в сталинщине еще ждет своего Достоевского, и никому не ведомо, дождется ли. (Р. Редлих. Неоконченный Достоевский // Грани. 1971) -------------
Роман «Чаттертон» отсылает нас к биографиям реальных лиц –
поэта-самоубийцы XVIII века Томаса Чаттертона, поэта викторианской эпохи
Джорджа Мередита, причем линии их жизни переплетаются с вымышленной
сюжетной линией Чарльза Вичвуда, поэта наших дней. Акройд
проецирует на три разные эпохи историю непризнанного и одинокого
поэтического таланта, заставляя переплетаться судьбы своих персонажей,
то и дело уснащая текст детективными поисками. Прежде всего, это погоня
за утраченной стариной, но лейтмотивом этих поисков служит и постоянный
вопрос: что есть реальность и вымысел, что есть истинное и ложное? В
связи с этим часто всплывает тема плагиата в искусстве и тема
фальсификации, т. е. «плагиата наоборот», когда художник приписывает
собственное творение чужому гению. Возможно, не каждый согласится с теми
выводами, которые делают герои романа. Как этого и требует жанр
псевдодетектива, читательские ожидания под конец обманываются, и всю
книгу приходится переосмысливать заново, – но именно этого, должно быть,
и добивался автор, явно избегающий окончательной расстановки точек над
«i» и предлагающий каждому самостоятельно решать, где лежит истина… --------------
...Л. Толстой сказал однажды:
