...Л. Толстой сказал однажды:
Я не понимаю и не люблю, когда придают какое-то особенное значение
«теперешнему времени». Я живу в вечности, и поэтому рассматривать все я
должен с точки зрения вечности. И в этом сущность всякого дела, всякого
искусства. Поэт только потому поэт, что он пишет в вечности. Вот этой-то вечности,
искони бывшей последним прибежищем художника, поэта, не стало. Она
рухнула, разлетелась вдребезги, перестала существовать. В советской
действительности от нее не осталось уже и следа. Единственной
реальностью, единственным смыслом, единственной правдой бытия тут стала
та внешняя жизнь, которая совершается только на земле, «в которую
закапывают мертвых». И вот взамен этой рухнувшей, исчезнувшей,
канувшей в небытие вечности, из которой некогда глядел на мир каждый
истинный поэт, каждый подлинный художник, Булгаков в своем романе
создает, строит свою вечность. Пусть не такую, какой была та, рухнувшая,
но стоящую на столь же прочных и нерушимых опорах. В этой выстроенной,
вымышленной им вечности «рукописи не горят», и все устроено в ней
«правильно»: каждому воздается по его делам. Точнее — по его вере.
Роман Редлих — тот самый специалист по «большевизмоведению», на книгу
которого «Сталинщина как духовный феномен» я только что ссылался, в
одной из своих работ задался вопросом: можно ли понять природу
сталинщины, оставаясь в пределах художественного мира, созданного
Достоевским? Ответ, который он дал на этот вопрос, я уже приводил в
главе «Сталин и Зощенко». Приведу его еще раз: Образы Петра
Верховенского и Смердякова ведут дальше, в сферу зла сатанинского, туда,
где любая идея служит лжи, где все — искаженная пошлая имитация, где
канонически, лично, не в аллегории правит тот, кого в средние века
называли imitator Dei. Верховенщина и смердяковщина, однако, пустяк
по сравнению со сталинщиной. И Достоевский только предчувствовал путь,
который Россия прошла не в воображении писателя, а в реальном
историческом бытии. И если Ленин, Бухарин, Троцкий, может быть, и были
одержимы ложной идеей, то Сталин, Ежов и Берия не идеями были одержимы .
Сталинский фикционализм на службе активной несвободы, сталинская «самая
демократическая в мире» конституция на службе ежовского террора ведут
дальше, чем тайное общество Петра Верховенского. А расправа с
соратниками Ленина страшней, чем убийство Шатова. Но осознание мистического начала в сталинщине еще ждет своего Достоевского, и никому не ведомо, дождется ли. (Р. Редлих. Неоконченный Достоевский // Грани. 1971) -------------
...Л. Толстой сказал однажды:
